История коммунистического движения
Исследования и оценки событий прошлого — одно из оснований, на котором может строиться политическая программа будущей коммунистической партии. Важно при этом отделить главное от второстепенного и сосредоточить своё внимание именно на том, что определяло важнейшие тенденции.
Один из наиболее животрепещущих вопросов для современных левых — «Сталин или Троцкий»? Сейчас, в 2022, для весьма заметной части левых оба они одинаково являются коммунистами, а кто-то и вовсе считает, что вопрос о выборе между линиями двух этих революционеров теперь неактуален. Между тем, каких-нибудь семь-восемь лет назад те, кто называл себя коммунистами, кроме совсем уж широколевых вроде Левого Фронта, чётко делились на тех, кто считал Сталина и его сторонников коммунистами, а Троцкого оппортунистом и предателем коммунистического движения (РКРП, ВКПБ, Прорыв, Рабочий Путь, Политштурм, официальная позиция КПРФ) и тех, кто считал наоборот (РРП, РСД, КРИ-СА, ММТ). Это было тяжёлое наследие раскола в большевистской партии, после которого в течение многих десятилетий и советская «История КПСС» и официоз осколков Четвёртого Интернационала прививали участникам левых организаций «единственно верную» точку зрения на вопросы недавней истории, в обоих вариантах во многом основанную на мифах и извращении реальных фактов. Ни у сталинистов, ни у троцкистов не было и нет полноценного научного анализа эпохи и противостояния двух течений в ВКП(б): этот анализ им заменяет единственно верная идеология, в лучшем случае сдобренная кое-каким фактажом и оговорками в духе «возможно, Сталин/Троцкий искренне верил в то, что делает всё правильно».
В том, что подобные воззрения среди левых сегодня понемногу становятся маргинальными, есть и наша заслуга. В 2017–2018 г. мы написали цикл статей «Троцкий, Сталин, коммунизм», в дальнейшем превратившийся в книгу. Мы показали, что и Сталин, и Троцкий были идейными коммунистами, практически все разногласия партии и оппозиции носили сугубо тактический характер, в одних случаях был прав один, а в иных — другой. При этом мы признаём, что сталинский курс, в частности, политика социализма в отдельно взятой стране, несмотря на все его издержки, в общем лучше подходил для СССР в имевшихся обстоятельствах.
Советский Союз 1920–30-х восстанавливал практически с нуля разрушенное гражданской войной производство, имея при этом большие проблемы с организацией собственной экономики, не имеющей аналогов в мире. СССР был вынужден выживать во враждебном окружении, при этом ещё и сражаясь со вполне реальной внутренней контрреволюцией. В этих условиях на первый план зачастую выходили вынужденные меры, в числе которых оказались и форсированная коллективизация, и урезание советской демократии, и компромиссы с буржуазными государствами ради тактических союзов, и фактический запрет на критику генеральной линии партии, и чистки среди тех, кто мог хотя бы в теории угрожать проведению партийного курса и в конечном счёте выживанию СССР как социалистической страны — вопрос был лишь в том, как именно всё это выглядело бы. Ранний Союз был «русским полем экспериментов», и предсказать многие последствия в те годы было просто невозможно.
Среди шагов сталинской верхушки, приведших в дальнейшем к проблемам, можно особо выделить физическое уничтожение множества коммунистов, выражавших несогласие с линией партии по тем или иным вопросам, и в их числе — значительной части «старых большевиков»; параллельно шёл массовый приём в партию малограмотных и неграмотных в отношении марксизма кадров, особенно в годы войны. Острейший дефицит подготовленных марксистов как во власти, так и в академической среде стал одной из причин, из-за которых и в условиях системы 50–60-х, которой уже не нужно было бороться за выживание, накопившиеся проблемы социализма продолжили решать всё тем же методом «разберёмся как-нибудь с сиюминутными вопросами, а там будет видно» вместо поиска фундаментальных проблем и их устранения. Продолжалось и размывание рядов партии за счёт «доброжелателей», ничего не смысливших в марксизме, а её руководящих органов — за счёт «крепких хозяйственников», способных хорошо и честно управлять здесь и сейчас, но не создавать научно выверенные планы развития страны. Деградировала и сама советская идеология: классовый подход всё чаще заменялся своей собственной вульгарной версией для масс — «советским патриотизмом», заложенным в пропаганду ещё Сталиным перед войной и особенно в годы войны, а преподавание марксизма в школах и вузах всё больше превращалось в начитывание священных текстов, в которые не верили и сами преподаватели. Разумеется, такая система не могла породить новое поколение идейных коммунистов.
Тем не менее, мы считаем, опираясь на ленинское определение социализма как госмонополии, обращённой на пользу всего народа, что СССР с середины тридцатых и до перестройки был социалистическим государством. Господствующим классом в Союзе объективно был пролетариат, экономическое развитие подчинялось научному плану. Да, система прямой демократии бо́льшую часть истории СССР была фикцией, но дело вовсе не в ней: партийная власть всё же объективно работала в интересах рабочего класса и пополнялась из его рядов. Бюрократия не была буржуазией, так как не имела средств производства в своей собственности; не была она и отдельным правящим классом, так как доступ к власти — не критерий класса.
Постепенно накопившиеся объективные проблемы советской экономики вкупе с ползучими рыночными реформами, проводившимися во многом для компенсации этих проблем, сделали хозяйственную систему неэффективной, всё более подверженной дефициту, материальному расслоению (в том числе за счет роста теневой экономики) и другим изъянам. Это подрывало авторитет КПСС среди широких масс, равно как и деградация советской идеологии от марксизма к «красному патриотизму» и «миру во всем мире». На этом фоне пробуржуазные элементы советского общества — переродившаяся часть партийной и комсомольской номенклатуры, дельцы «теневой экономики», организованный криминал — получили возможность стать полноценной буржуазией. Всё это в итоге и привело СССР к развалу.
В результате идейного разложения КПСС, утраты перспективы строительства коммунистического общества задолго до 1985 года, та часть партии, которая была субъективно привержена социализму (от членов верхушки вроде Егора Лигачёва до рядовых коммунистов, таких, как Нина Андреева) в годы «перестройки» оказалась абсолютно бессильна против агрессивной буржуазной пропаганды, рисовавшей советским людям картины рыночного рая, который наступит после разрушения советской системы.
Деградировавшая до полного краха КПСС утащила за собой и другие коммунистические партии как социалистического лагеря, так и остального мира. Впрочем, ответов на новые фундаментальные вопросы коммунизма не дали и все те, кто пытался бороться против КПСС во имя марксизма, будь то троцкисты, маоисты или ходжаисты. Все эти направления зашли в тупик, оставив нам лишь опыт революционной борьбы по всему миру, в основном неудачный. И теперь именно нам с вами предстоит развивать марксизм, применяя его к реалиям XXI века.
Исторический материализм
На данном этапе мы не можем выделить среди своих взглядов каких-либо специфических воззрений на вопросы исторического материализма. Тем не менее, дабы размежеваться с людьми, которые несут в марксизм-ленинизм свои искажённые представления, мы напомним читателю некоторые азбучные истины.
Классы — это крупные группы людей, занимающих определённое место в системе общественного производства. Такое определение нельзя подменять словами об имущественном расслоении («средний класс») или о профессиональных особенностях («когнитариат», «креативный класс»), так как в этом случае будет теряться суть дела: вопрос о производстве и присвоении прибавочного продукта, об отношении к частной собственности на средства производства.
Существование классов связано с определёнными фазами развития общественного производства, классовая структура общества определяется способом производства.
Каждая общественно-экономическая формация периода классового общества характеризуется наличием двух основных антагонистических классов. Их существование вытекает из экономической логики соответствующего способа производства. Один из этих классов производит прибавочный продукт, второй его присваивает. Это феодалы и зависимые крестьяне, буржуазия и пролетариат.
Остановимся подробнее на определении пролетариата. Маркс весьма однозначно пишет, что пролетарий — это человек, основным источником доходов которого является продажа капиталисту собственной рабочей силы, будь то слесарь, строитель, врач, парикмахер или менеджер. Любые попытки выписать из пролетариев людей умственного труда, работников непроизводительных профессий или сферы услуг — не более чем фетишизм. Причём фетишизм вредный: исключая группу людей из числа пролетариев, её часто тут же начинают безосновательно считать неспособной стать частью авангарда общества. Пример из современности: в профсоюзах у «экономистов» из Фонда рабочей академии решающий голос имеют только фабрично-заводские рабочие, которых те и отождествляют с пролетариатом.
Существуют и неосновные классы. При капитализме это мелкая буржуазия — класс мелких собственников, будь то фермеры, торговцы, поставщики услуг или ремесленники. Они зарабатывают продажей продуктов собственного труда, при этом владея средствами производства: землёй, мастерскими, оборудованием, помещениями. Мелкая буржуазия не подвергается прямой эксплуатации своей рабочей силы со стороны капиталистов, но всё же вынуждена отчуждать часть прибавочной стоимости в пользу крупных капиталистов косвенным путём. Один из механизмов такого отчуждения — установление крупными производителями высоких монопольных цен на необходимые мелкой буржуазии средства производства. В то же время крупные компании, которым мелкие буржуа продают свой товар — альтернативы у них часто нет — устанавливают низкие закупочные цены.
В странах мировой периферии доля мелкой буржуазии высока (до ⅔ экономически активного населения), при этом здесь это беднейшая часть населения — мелкие крестьяне и кустари. В странах капиталистического центра же это не более 10–20% населения, достаточно обеспеченная его часть, создающая для более бедных слоёв иллюзию доступности успеха для каждого. В обоих случаях, впрочем, представители этого класса вынуждены терпеть конкуренцию с крупным капиталом и нередко разоряются, пополняя ряды пролетариев.
Наконец, существуют угнетённые, но не подвергающиеся экономической эксплуатации группы. Это деклассированные элементы (люмпен-пролетариат), а также классы (как правило, докапиталистические), не включённые в структуру капитализма. Буржуазное общество может мириться с их существованием, постепенно интегрировать их в свою структуру на правах наиболее уязвимой категории пролетариата или уничтожать их, как истребляли американских индейцев.
В классовую структуру напрямую не вписаны нетрудоспособные люди, неработающие матери и домохозяйки, дети и учащиеся. Однако классовое положение родителей играет важную роль: во-первых, классовое положение чаще всего «передаётся по наследству»; во-вторых, дети в процессе социализации начинают ассоциировать свои интересы с интересами родителей, усваивают элементы их сознания и поведения и, таким образом, занимают опосредованные позиции в классовой структуре.
Государство — это присущий классовому обществу аппарат, находящийся в руках господствующего класса и служащий для подавления сопротивления его классовых противников. Так как каждый класс затачивает этот аппарат под свои нужды, буржуазную государственную машину нельзя успешно использовать для установления и осуществления диктатуры пролетариата, проще говоря, нельзя победить систему средствами самой системы. Это подтверждается всей печальной историей «демократических левых», приходивших к власти в XX веке (самый известный пример — режим С. Альенде в Чили). Печально, что часть людей, называющих себя коммунистами, без тени иронии пытаются при этом участвовать в буржуазных выборах во имя строительства социализма.
Любое государство — классовое, и ни «социальное государство» богатых капиталистических стран, ни репрессии против отдельных буржуа не отменяют этого. Чтобы обезопасить себя, укрепить своё господство, буржуазия руками своего государства может и идти на частные уступки эксплуатируемым, и обрушиваться на некоторых представителей своего же класса, своекорыстные интересы которых идут вразрез с интересами класса капиталистов как целого.
Социалистическое государство, пока в нём сохраняются мелкобуржуазные слои (например, крестьянство, даже коллективизированное), тоже сохраняет классовый характер. Государство, которое хочет идти в сторону коммунизма, не должно быть «общенародным», каковым объявили, например, СССР уже при позднем Сталине. Это должно быть государство пролетариата, которое в первую очередь будет служить объективным интересам пролетариата. Интересы остального населения же должны учитываться лишь в той степени, в которой это соответствует интересам пролетарским; отказ от этого принципа есть отказ от диктатуры пролетариата, а значит, и от курса на социализм и коммунизм. При этом, к примеру, крестьянские бунты или кризисы хлебозаготовок в пролетарском государстве, где господствует мелкое сельское хозяйство, явно не соответствуют таким интересам, поэтому приходится учитывать и необходимость работы с крестьянством.
В период революционных кризисов иногда возникает положение, когда государство «делится» между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Этот баланс существует недолго и неизбежно завершается ниспровержением власти одного из классов. Именно это и произошло в России в 1917 г. с «двоевластием» Советов и буржуазного Временного правительства.
Как знает, пожалуй, каждый, кто называет себя коммунистом, «фашизм — это открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала…» Но нельзя при этом забывать, что фашизм — это не ярлык, который можно вешать на режим всякой открытой диктатуры, всякой капиталистической страны или на взгляды организации, которая тебе не нравится.
Не всякий консервативно-авторитарный режим является фашистским. Определяющий признак фашизма — антиреволюционные, антипролетарские, антикоммунистические цели диктатуры.
Фашизм не возникает где попало. В. И. Ленин в «Государстве и революции» верно отмечал, что «демократическая республика есть наилучшая возможная политическая оболочка капитализма», где «наилучшая» значит «наиболее выгодная для буржуазии». В обычных условиях, когда господству капиталистов ничто непосредственно не угрожает, буржуазная демократия является самой удобной формой этого господства. Буржуазные группировки в рамках «свободной политической конкуренции» мирно делят власть между собой путем выборов, а пролетариату предоставляется иллюзия участия в политических решениях путем опускания бюллетеня в ящик раз в несколько лет. Когда доходы собственников велики и стабильны, пролетарии относительно сыты, а коммунисты слабы, ничего иного буржуазии не нужно.
Но в периоды острых кризисов и подъёма рабочего движения капитализм эпохи империализма стал прибегать к чрезвычайным режимам, чтобы приостановить разрушительное воздействие кризисов и отсрочить революцию. Именно поэтому фашизм в XX веке возникал именно в «слабых звеньях» мировой капиталистической системы, начиная от Италии 1920-х и заканчивая Латинской Америкой 1980-х: тогда эти «слабые звенья», не будь там фашистов, вполне могли превратиться в соцстраны. Выполнив свою задачу по устранению «красной угрозы», эти режимы часто передают правление более умеренным в своих методах, «демократическим» правительствам, причём совершенно добровольно.
Помимо фашизма, для той же цели могут использоваться популистские «бонапартистские» режимы, которые могут в том числе проводить левую политику и заигрывать с рабочим движением, подавляя при этом коммунистов (как, например, режим Перона в Аргентине). Выбор в пользу того или иного режима не является исторической неизбежностью, хотя и вытекает из особенностей той или иной страны.
Фашизмом порой называют то союз крупной буржуазии с ультраправыми силами в Турции, России, Украине, Венгрии или Румынии, то империалистическую политику метрополий (так называемый фашизм на экспорт). Однако если цель режима — не подавление рабочего и коммунистического движения, угрожающего господству буржуазии, а борьба одной буржуазной группировки с другими за ресурсы, рынки и так далее, то это не фашизм.
Массовой базой фашизма является мелкая буржуазия, которая при этом является проводником интересов крупного капитала. Классические фашистские режимы вырастали из организаций и движений стремительно теряющего почву под ногами «среднего класса», который противопоставлял себя, с одной стороны, пролетарским профсоюзам, с другой — традиционным правящим классам. Впрочем, фашисты могут и не опираться на массовые организации, вместо этого полностью полагаясь на лояльных силовиков, как тот же Пиночет или греческие «чёрные полковники».
Все вышеизложенные вопросы вызывают острые дискуссии среди современных левых. Ревизионисты самого разного толка пытаются извратить марксистские позиции и по сущности государства, и по фашизму, и по другим проблемам. Противопоставить им марксисты могут только научное обоснование своих позиций, а этого нельзя сделать без корректной методологии. Поэтому защита и развитие исторического материализма — наша важная и актуальная задача.
Официальная наука отказалась от материалистического понимания истории, как и от прочих составных частей марксизма, с падением соцлагеря. И причиной этому стала не только «деидеологизация» науки, открывшая двери идеалистам всех мастей, но и сам крах СССР: он как бы стал подтверждением того, что история XX века якобы шла «не по Марксу». Разумеется, всё это быстро взяли на вооружение различные политические силы, в особенности правые.
Коммунисты постсоветского пространства же пребывали тогда в растерянности.
Переходное общество от разрушающегося социализма к капитализму не вписывалось в привычные схемы. Левые наблюдали массы рабочих, представителей того самого «передового рабочего класса», приветствовавших реставрацию капитализма (особенно в крупных городах), и в то же время — директоров предприятий, военных, колхозников, ратовавших за сохранение советской системы и выступавших против политики Ельцина — Гайдара. Описаний подобного и готовых ответов на такой случай ни у классиков марксизма, ни где-либо ещё не было.
В этой обстановке стали распространяться идеи о том, что марксизм устарел, что он не учитывает специфику различных цивилизаций. Получили популярность идеи неонародничества, где классовый подход подменялся противостоянием сторонников западного уклада и поборников традиционной русской общинной цивилизации, чьим порождением был якобы и СССР. Всё это пропагандировалось не только СМИ КПРФ и близких к ней организаций, но и распространялось среди «ортодоксальных коммунистов» (РКРП и др.). Левопатриотические авторы вроде Сергея Кара-Мурзы писали в обоснование подобной антинаучной чуши многочисленные объёмные труды.
Тащить в марксизм то цивилизационный подход, то идеологемы мейнстримной геополитики о естественном разделении труда стали, конечно, не только из-за объективной ситуации. Участники левой оппозиции той эпохи, в том числе идеологические работники, знали марксизм чаще всего не по трудам классиков и фундаментальным работам советских методологов, а по брежневским методичкам, а в позднем СССР нередко анализировали общество через подгонку фактов под теорию. Разумеется, полноценный анализ текущего момента и причин падения СССР оказался для них непосильной задачей.
Среди тех, кто оставался верен марксизму, господствовали две противоположные парадигмы: ортодоксального сталинизма и столь же ортодоксального троцкизма. Первая была характерна для осколков КПСС, которые пытались противостоять КПРФ с позиций марксизма. Вторая — для левых групп, созданных под влиянием западных троцкистских организаций, проникших в Союз в годы перестройки. Вместо попыток скорректировать истмат с учётом новых реалий они занимались в основном начётничеством, идеализируя наследие Сталина или Троцкого — и в анализе советского опыта и новой реальности они, конечно же, тоже не преуспели. РКРП, ВКПБ и другие наследники КПСС при этом вслед за зюгановцами не были чужды национализма, теорий заговора и т. д., а многие троцкисты весьма напоминали либералов в своей ненависти к СССР.
Хотя в современной академической среде пишутся кое-какие работы по истории ХХ века и современности, близкие к марксизму, получаемые здесь результаты, к сожалению, недостаточны, а часто и вовсе искажаются вышеописанными пороками. Левое движение же стало приходить к более-менее последовательному истмату лишь в последние годы; наконец стали сколько-нибудь заметны марксисты, стремящиеся отбросить пропагандистские штампы прошлых эпох, разгрести идеологические завалы, оставшиеся нам от правящих компартий и коммунистического движения прошлого века.
Тем не менее, работы перед нами ещё непочатый край. Даже тот анализ, что провели до нас, в основном пылится в научных журналах, которые никто не читает, и советских архивах; найти и обнародовать факты и выводы оттуда — уже большая работа. А сколько ещё всего ждёт своего исследователя…
При этом нам не нужно чересчур простых путей: мы считаем равно негодными идейные позиции нынешних сталинистских, троцкистских, маоистских и т. д. организаций, всё ещё весьма распространённые среди современных левых. Все они слепо руководствуются догмами, рождёнными внутрипартийной борьбой прошлой эпохи — и, как следствие, в вопросах сегодняшнего дня исповедуют различные виды оппортунизма.
И речь до сих пор шла только об истории как частной науке: её методологию, истмат, в последние тридцать лет развивали ещё меньше. Остаётся неосмысленным наследие советских методологов, остаются нерешёнными многие поставленные ими вопросы.
Приведём пример: проблема классификации докапиталистических способов производства так и не была закрыта. Классическая «пятичленка» (первобытно-общинный строй, рабовладение, феодализм, капитализм, коммунизм), которую придумали вовсе не Маркс и Энгельс, а сталинские методологи, была поставлена под сомнение ещё в советское время. У этого были вполне серьёзные причины: к примеру, рабство в «рабовладельческих» обществах, как оказалось, играло не столь большую роль в экономике. «Сословно-рентная формация», «азиатский способ производства» и другие выражения, которые иногда всплывают в спорах между левыми, — наследие тех самых дискуссий о классификации.
Продолжение работы советских учёных — наша общая задача. Какие-то вопросы могут казаться неактуальными для сегодняшнего дня, «бесплодным мудрствованием», но это ощущение часто бывает ошибочным: если не будет заложен адекватный методологический фундамент, вероятность ошибки в наших исторических измышлениях всегда будет неоправданно высокой.
Исторический материализм должен быть не ритуальным словосочетанием, а социальной философией марксизма. Единственной социальной философией, способной дать научные ответы на сложные вопросы практики коммунистического движения в прошлом и будущем.
В этом пункте задачи коммунистов нужно разделить на те, которые касаются истории как конкретной науки, и те, которые относятся к области методологии общественных наук — исторического материализма.
В области истории наши задачи таковы:
Во-первых, исторического осмысления требует история социалистических стран в ХХ веке: логика их развития, различия в подходах к проблемам, последствия решений политиков, процессы трансформации партий, взаимосвязи между странами, изменения в обществе вслед за техническим прогрессом… Важно при этом не забывать и про «верхи», и про «низы». Всё это должно помочь понять, что помешало победе стран социализма в ХХ веке — и была ли она вообще возможна. Это знание будет жизненно необходимо тем, кто будет строить социализм в новую эпоху.
Во-вторых, необходимо изучать и трансформацию стран капитализма за последние 100 лет, что, разумеется, подразумевает и политэкономический анализ. В последние 30 лет с этим у марксистов всё было туго, и в итоге мы оказались в ситуации, когда данных у нас много, а на системном уровне не ясно ничего. Пример хорошего исследования на подобную тему — цикл статей «Красная пыль» от китайского коллектива «Chuǎng», в котором разбирается становление капитализма в Китае и связь этого процесса с сопредельными странами.
В-третьих, для нас, как для жителей бывшего СССР, особенно остро стоит вопрос о генезисе и развитии капитализма в РФ и ближнем зарубежье. Хотя какие-то общие вещи здесь понятны и разбирались даже буржуазными исследователями, белых пятен тут много, да и то, что известно, до людей ещё нужно донести. Пока этот вопрос не получит удовлетворительного решения, никакой программы у современных коммунистов в СНГ построить не получится.
В-четвёртых, для нас остаётся актуальным вопрос о развитии коммунистического движения в осколках Советского Союза. Мы считаем, опираясь на свой достаточно большой личный опыт, что чего-то действительно здравого там было мало: в основном акционизм, экономизм и попытки продвинуться на выборах. Но всё это не отменяет необходимости изучения, ибо это поможет нам в случае чего не наступить на старые грабли — как прямо сейчас делает Союз Марксистов, копируя РКРП пятнадцатилетней давности с их помощью профсоюзам и бумажной газетой. Кроме того, всегда остаются шансы найти ценные наработки, о которых все успели позабыть в суматохе «прямого действия».
А вот наши задачи в области истмата:
Во-первых, нужно исследовать наследие советских методологов, потому что поднимавшиеся и решавшиеся там вопросы могут быть очень важны и притом неочевидны. Так, нужно что-то делать с ошибочными гипотезами о «матриархате» и «революции рабов», с уже упомянутой пятичленкой, да и вопрос о самом предмете исторического материализма, как оказывается, всё ещё до конца не закрыт. Всё это требует большой работы, которая в наших рядах уже ведётся.
Во-вторых, необходимо изучать классовую структуру современного общества. Для нас важно понимать, насколько широко представлены те или иные классы и прослойки в общемировом масштабе и в рамках отдельно взятых государств, как они взаимодействуют, какова сегодня динамика изменений в этой структуре. Мы имеем множество эмпирических данных, полученных современными левыми теоретиками — И. Валлерстайном, Д. Харви, Дж. Смитом и другими. Наша задача состоит в том, чтобы адекватно обобщить их и внести, если потребуется, собственные дополнения.
В-третьих, изучение прослоек и групп внутри классов должно включать в себя также развитие проблемы классового сознания. Проще говоря, мы должны разобраться, какие именно социальные группы наиболее чувствительны к коммунистической пропаганде — или станут к ней чувствительны в определённых условиях — и какой эта пропаганда должна быть. Это крайне важно не только для теоретической, но и для практической работы. Пока левые не осознают, что пропаганда на первоначальном этапе должна быть направлена не на «пролетариат вообще», а на конкретные передовые общественные группы, они будут и дальше проигрывать борьбу за идейное влияние.