~ 15 мин

— Признаю себя винов­ным в том, что при­ни­мал уча­стие в демон­стра­ции. Я сде­лал это созна­тельно, и вот почему. Я сын бед­ного без­зе­мель­ного кре­стья­нина, рабо­тав­шего на заводе у Курбатова. (Председатель пре­ры­вает и тре­бует выступ­ле­ния по суще­ству.) Я желаю объ­яс­нить все при­чины, по кото­рым я участ­во­вал… (Председатель суда опять пре­ры­вает Заломова заме­ча­нием, что это к делу не относится.)

Это отно­сится к делу… Семья у нас была боль­шая: кроме меня было семеро детей и дедушка. На него смот­рели как на обузу, как на лиш­ний рот. (Председатель суда про­сит не вда­ваться в излиш­ние подроб­но­сти, гово­рить ближе к делу.) Это всё отно­сится к делу. Когда дедушка заме­чал смех над ним, он сер­дился. Мы любили и жалели его.

Мой отец зара­ба­ты­вал в месяц руб­лей 50. Этого было недо­ста­точно. Ссорились из-​за куска хлеба. Отец пил запоем. Мать оправ­ды­вала его, жалела и на послед­ние деньги поку­пала ему водки.

Отец не хотел отда­вать меня на завод в рабо­чие, он хотел учить меня, выве­сти в люди…

Мне было 7 лет, когда отец умер; ему было 38 лет, из них он про­ра­бо­тал 25 лет на заводе. После его смерти нам стало жить ещё хуже; дедушка стал соби­рать мило­стыню. Хозяин завода назна­чил матери пен­сию в 5 руб­лей в месяц.

Матери трудно было жить, но она не роп­тала, а гово­рила: «Другие хуже нас живут». Бывало, сва­рит гор­шок кашицы, подаст на стол; мы всё съе­дим и опять не сыты, смот­рит она на нас и пла­чет. Чтобы зара­бо­тать немного денег, она шила, но вре­мени у неё было мало. У нас и одежды поря­доч­ной не было. Шила мать нам пла­тье из тряпок.

По вече­рам нам давали по куску хлеба. Мы тут же начи­нали спо­рить, кому доста­лось больше.

Мать моя — жен­щина необ­ра­зо­ван­ная: она учи­лась всего два месяца у дьячка, но любила уче­нье. Она убеж­дала нас: не соби­рать по миру хлеб, а удо­воль­ство­ваться тем, что у нас есть. Несмотря на бед­ность, мать всё же ста­ра­лась дать нам образование…

Я зави­до­вал дру­гим детям, но никто из нас: ни бра­тья, ни сестры — нико­гда не воро­вали, не курили. Мать не поз­во­ляла нам этого, а она имела вли­я­ние на нас.

Когда я кон­чил уезд­ное учи­лище, надо было рабо­тать, помо­гать семье. Мать в это время лишили пен­сии. Зрение у нее было пло­хое: она много пла­кала. Матери не хоте­лось отда­вать меня на завод. Отец рабо­тал всю жизнь на заводе и умер от ядо­ви­тых газов, да от них же он и пил запоем. Мать хотела устро­ить меня куда-​нибудь в кон­тор­щики, но без про­тек­ции ничего не полу­ча­лось. Пришлось посту­пить на тот же завод Курбатова, где рабо­тал отец, под­руч­ным слесаря.

Едва я при­шел в мастер­скую, как меня, пят­на­дца­ти­лет­него маль­чика, сразу запрягли в ноч­ную и ден­ную работу, часто непо­силь­ную, кото­рую испол­няли взрослые.

Заводская обста­новка про­из­вела на меня удру­ча­ю­щее впе­чат­ле­ние. Угнетающе дей­ство­вали на меня оскорб­ле­ния, кото­рым под­вер­га­лись рабо­чие. При входе на завод меня стали обыс­ки­вать, как вора. Грубо обра­щался со мной мастер, оби­жал и ругал меня цинич­ными сло­вами. После лас­ко­вого обра­ще­ния матери я осо­бенно остро чув­ство­вал гру­бость мастеров.

Я ухо­дил на завод рано утром и воз­вра­щался домой ночью. В 4 часа утра я вста­вал, не успев выспаться; идя, я дре­мал на ходу. Вся жизнь мне каза­лась пыт­кой. Мне хоте­лось умереть.

Я очень любил и жалел мать. Она в пер­вый раз вздох­нула сво­бод­ней, когда мы под­росли. Но вот одного брата взяли в сол­даты, теперь меня вы сошлете на каторгу, а у нее что оста­нется? Слезы. Она еще не все выплакала.

Четыре года я про­ра­бо­тал на заводе у Курбатова…

Я попро­сил при­бавки жало­ва­нья — отка­зали. Взял рас­чет и пере­шел на завод к Доброву, оби­вал там пороги, про­сил целых два месяца. Товарищи сме­я­лись и гово­рили: надо достать реко­мен­да­тель­ное письмо к мастеру, иначе говоря, поло­жить 10 руб­лей в кон­верт и подать его мастеру. Я не знал об этом, но, если бы и знал, не сде­лал бы, не дал бы взятки.

Взяточничество на заво­дах про­цве­тает. У масте­ров есть даже осо­бые пове­рен­ные из рабо­чих, кото­рые при­ни­мают взятки и пере­дают по назна­че­нию… Мастера дико обра­ща­ются с рабо­чими. При мне раз мастер избил литей­щика, а затем при­гро­зил его уво­лить, если он подаст на него в суд…

Я видел, как на сор­мов­ских заво­дах кале­чили людей. Механик застав­лял руками наде­вать ремень на шкив во время хода. При опас­ной работе, когда летели огнен­ные стружки, нам не давали очков — рабо­чим выжи­гало глаза.

Все это, вме­сте взя­тое, про­из­вело на меня удру­ча­ю­щее впе­чат­ле­ние. Мне хоте­лось помочь рабо­чим, но я не знал, каким обра­зом это сделать.

Узнав из лист­ков, кото­рые я нашел на заводе, о гото­вя­щейся демон­стра­ции, я хотел своим уча­стием в ней обра­тить вни­ма­ние пра­ви­тель­ства на жизнь рабо­чих. Плохо живется рабо­чим: рас­ценки умень­ша­ются, зара­бот­ков не хва­тает. Потребности рабо­чих уве­ли­чи­ва­ются. Рабочим нужно обра­зо­ва­ние. Они ста­ра­ются дать его детям, но школ мало, да и средств не хватает.

В Сормове есть биб­лио­тека, но книг меньше, чем чита­те­лей, да и книги рабо­чим не нра­вятся. Рабочие ищут полез­ных раз­вле­че­ний, разум­ных удовольствий.

Неправда, что рабо­чим нужен только трак­тир да вино. Рабочие нуж­да­ются в при­лич­ной обста­новке и в удоб­ной квар­тире, а они в Сормове дороги, и про­дукты дороже, чем в городе. Потребность луч­шей жизни и созна­ние соб­ствен­ного досто­ин­ства в рабо­чих раз­ви­лись сильно…

Я созна­тельно при­мкнул к демон­стран­там, но винов­ным себя не при­знаю, потому что счи­тал себя вправе участ­во­вать в демон­стра­ции, посред­ством кото­рой был выра­жен про­тест про­тив тех зако­нов, кото­рые, защи­щая инте­ресы при­ви­ле­ги­ро­ван­ного класса бога­чей, не дают рабо­чим воз­мож­но­сти улуч­шать усло­вия своей жизни. А усло­вия эти настолько ненор­мальны, что рабо­чие при­нуж­дены во что бы то ни стало бороться с пре­пят­стви­ями, сто­я­щими на их пути, хотя бы эта борьба и была сопря­жена с поте­рей сво­боды и даже жизни.

Я с ран­него дет­ства чув­ство­вал непо­силь­ную тяжесть, взва­лен­ную на тру­дя­щийся класс. Благодаря преж­де­вре­мен­ной смерти отца, потра­тив­шего все свои силы на непо­силь­ную работу, нашему семей­ству при­шлось вести полу­го­лод­ное суще­ство­ва­ние. Впоследствии я сам стал рабо­чим, сам стал затра­чи­вать свои силы и здо­ро­вье, содей­ствуя этим накоп­ле­нию богатств в руках немно­гих людей. Я видел, что и чле­нам моего семей­ства, если бы я поже­лал иметь тако­вое, гро­зит та же участь, что и мне. Отсутствие вся­кого света и пони­ма­ния дей­стви­тель­но­сти, осуж­да­ю­щее рабо­чих на веч­ное раб­ство, невоз­мож­ность для рабо­чих не только жить, но и меч­тать о куль­тур­ной жизни, — весь этот закол­до­ван­ный круг, из кото­рого я не видел выхода, при­во­дил меня в отча­я­ние. Бессмысленность подоб­ной жизни застав­ляла меня страстно меч­тать о само­убий­стве, как о един­ственно воз­мож­ном выходе из невоз­мож­ного положения.

Но зна­ком­ство с исто­рией дру­гих наро­дов, тру­дя­щи­еся классы кото­рых бла­го­даря неустан­ной борьбе выби­лись из поло­же­ния, оди­на­ко­вого с нашим, при­вело меня к мысли, что такая борьба воз­можна и у нас. Возможность хотя бы в отда­лен­ном буду­щем под­нять эко­но­ми­че­ский и нрав­ствен­ный уро­вень тру­дя­щейся тем­ной массы дала мне бога­тый запас жиз­нен­ных сил. Я видел, что тяжела будет борьба для рабо­чих, трудно бороться с бес­про­свет­ным мра­ком неве­же­ства, в кото­ром насиль­ственно дер­жат рабо­чих и кре­стьян, что много, много будет жертв с нашей сто­роны. Но какой чело­век, у кото­рого не встав­лен в грудь камень вме­сто сердца, кото­рого не удо­вле­тво­ряет чисто живот­ная жизнь, за дело сво­его народа не отдаст сво­боды, жизни и лич­ного счастья!

Из лич­ного опыта, выне­сен­ного за 10 лет жизни по заво­дам, я при­шел к заклю­че­нию, что рабо­чий еди­нич­ными уси­ли­ями не в состо­я­нии добиться нор­маль­ных усло­вий жизни, экс­плу­а­та­ция при­нуж­дает его доволь­ство­ваться поло­же­нием вьюч­ного живот­ного. Многие думают, что бла­го­даря задель­ным рабо­там рабо­чие имеют воз­мож­ность при ста­ра­нии зара­бо­тать больше. Действительно, рабо­чий может уси­ленно рабо­тать, но это ведет лишь к преж­де­вре­мен­ному исто­ще­нию сил, потому что невоз­можно до бес­ко­неч­но­сти уси­ли­вать напря­жен­ность труда, а удер­жать на извест­ной высоте зара­бо­ток воз­можно только при этом усло­вии, так как боль­ший зара­бо­ток, вызван­ный уси­лен­ным тру­дом, ведет к сбавке рас­цен­ков, сбав­лять же рас­ценки нико­гда не уста­нут. Дело сво­дится к тому, что рабо­чие бла­го­даря задель­ной плате и сбав­кам рас­цен­ков лиша­ются послед­него отдыха, будучи при­нуж­дены рабо­тать по ночам и по празд­ни­кам, сверх обыч­ной ден­ной работы, не имея в то же время воз­мож­но­сти при самом непо­силь­ном труде зара­бо­тать сред­ства, необ­хо­ди­мые хотя бы для снос­ной жизни. Точно так же не может рабо­чий еди­нич­ными уси­ли­ями под­нять уро­вень рас­цен­ков и зара­ботка до высоты, необ­хо­ди­мой для удо­вле­тво­ре­ния насто­я­тель­ных потребностей.

А потреб­но­сти эти все уве­ли­чи­ва­ются, так как про­све­ще­ние хотя и мед­ленно, но все же про­ни­кает в народ­ные массы. Рабочие всеми силами стре­мятся дать своим детям обра­зо­ва­ние… Рабочих не удо­вле­тво­ряют гряз­ные, заса­лен­ные тряпки, заме­ня­ю­щие им одежду. Насколько сильно у рабо­чих жела­ние при­лично оде­ваться, видно из того, что мно­гие отка­зы­вают себе даже в пище ради при­лич­ного пла­тья. Разумеется, не ради сво­его удо­воль­ствия рабо­чие ютятся и в камор­ках, не удо­вле­тво­ря­ю­щих самым при­ми­тив­ным тре­бо­ва­ниям гиги­ены. Понимают также рабо­чие, что пита­тель­ная пища и более про­дол­жи­тель­ный отдых лучше вос­ста­нав­ли­вают затра­чен­ные на тяже­лый труд силы. Вообще рабо­чие нуж­да­ются в куль­тур­ных усло­виях жизни, и не видеть этого могут только люди, нарочно закры­ва­ю­щие глаза.

Несоответствие усло­вий, в кото­рых при­хо­дится жить рабо­чим, с запро­сами, предъ­яв­ля­е­мыми к жизни, застав­ляет их сильно стра­дать и искать выхода из ненор­маль­ного поло­же­ния, в кото­ром они нахо­дятся бла­го­даря несо­вер­шен­ству суще­ству­ю­щего порядка. На гуман­ность пред­при­ни­ма­те­лей рас­счи­ты­вать нельзя, так как они, при­зна­вая сами себя людьми, на рабо­чего смот­рят не как на чело­века, а как на ору­дие, необ­хо­ди­мое для лич­ного обо­га­ще­ния, и чем короче срок, в кото­рый можно выжать все соки из рабо­чего, тем для них выгод­нее. Для более успеш­ной экс­плу­а­та­ции труда рабо­чих пред­при­ни­ма­тели соеди­ня­ются в акци­о­нер­ные обще­ства. Для того чтобы удер­жать на жела­тель­ной высоте цены на про­дукты, про­из­во­ди­мые тру­дом рабо­чих, но при­над­ле­жа­щие пред­при­ни­ма­те­лям, обра­зу­ются союзы и син­ди­каты, напри­мер союзы саха­ро­за­вод­чи­ков и неф­те­про­мыш­лен­ни­ков. Для этой же цели пред­при­ни­ма­тели доби­ва­ются и запре­ти­тель­ных пошлин на вво­зи­мые в Россию более доб­ро­ка­че­ствен­ные и деше­вые ино­стран­ные товары.

Отдельный рабо­чий, защи­ща­ясь от экс­плу­а­та­ции, не может ока­зать пред­при­ни­ма­те­лям боль­шего сопро­тив­ле­ния, чем кусок свинца дав­ле­нию гид­рав­ли­че­ского пресса. Отдельный рабо­чий не может не согла­шаться на усло­вия труда, пред­ла­га­е­мые пред­при­ни­ма­те­лем, так как без работы он суще­ство­вать не может. И даже соеди­нен­ными силами, при отсут­ствии бла­го­при­ят­ных усло­вий, рабо­чие не могут про­ти­во­сто­ять пред­при­ни­ма­телю, кото­рому от вре­мен­ной при­оста­новки про­из­вод­ства не гро­зит голод, как рабо­чим. Рабочие не могут добиться уча­стия в при­бы­лях, полу­ча­е­мых от их труда, не соеди­нив­шись все вме­сте в один брат­ский союз. Но и этого един­ствен­ного выхода они лишены, так как закон, раз­ре­шая пред­при­ни­ма­те­лям экс­плу­а­ти­ро­вать рабо­чих, запре­щает послед­ним защи­щаться от экс­плу­а­та­ции, пре­сле­дуя союзы и стачки.

Чтобы добиться более куль­тур­ных усло­вий жизни, рабо­чим необ­хо­димо иметь право устра­и­вать стачки про­тив пред­при­ни­ма­те­лей, иметь право орга­ни­зо­вать союзы, иметь право сво­бодно печа­тать и гово­рить на сход­ках о своих нуж­дах и, нако­нец, через своих выбор­ных при­ни­мать уча­стие в зако­но­да­тель­стве, так как вся­кая победа рабо­чих над пред­при­ни­ма­те­лями может быть проч­ной лишь после ее узаконения.

В силу всех выше­из­ло­жен­ных при­чин, счи­тая рабо­чих вправе доби­ваться за свой труд луч­ших усло­вий жизни, я созна­тельно при­мкнул к демон­стран­там. Узнав о пред­по­ла­га­е­мой демон­стра­ции, я решил при­нять в ней уча­стие и сде­лал зна­мена с над­пи­сями: «Да здрав­ствует социал-​демократия!» на одном. «Да здрав­ствует 8-​часовой рабо­чий день!» на дру­гом и «Долой само­дер­жа­вие!», «Да здрав­ствует поли­ти­че­ская сво­бода!» на тре­тьем. Знамена, с кото­рыми я пошел на демон­стра­цию, ока­за­лись очень кстати, так как у демон­стран­тов тако­вых не име­лось, и они выра­жали свой про­тест лишь кри­ками «Долой само­дер­жа­вие!», «Да здрав­ствует поли­ти­че­ская сво­бода!» и пением рево­лю­ци­он­ных песен.

Я знал, что за уча­стие в демон­стра­ции гро­зит каторга. Наказание страш­ное, в моих гла­зах хуже смерти, так как чело­ве­че­ская лич­ность там совер­шенно уни­что­жа­ется и бес­че­ло­вечно уни­жа­ется на каж­дом шагу. Но надежда на то, что, жерт­вуя собой, при­не­сешь хоть мик­ро­ско­пи­че­скую пользу своим бра­тьям, дает пол­ней­шее удо­вле­тво­ре­ние за все стра­да­ния, кото­рые при­шлось и при­дется пере­не­сти. Личное несча­стье, как капля в море, тонет в вели­ком горе народ­ном, за жела­ние помочь кото­рому можно отдать всю душу. Мелкими про­те­стами рабо­чим до сих пор не уда­лось добиться чего-​нибудь суще­ствен­ного, началь­ство и обще­ство сквозь пальцы смот­рят на зло­упо­треб­ле­ния и на явное нару­ше­ние зако­нов со сто­роны пред­при­ни­ма­те­лей. Следовательно, тре­бу­ется что-​нибудь из ряда вон выхо­дя­щее, чтобы обра­тить вни­ма­ние обще­ства на ненор­маль­ное поло­же­ние рабо­чих и на игно­ри­ро­ва­ние их инте­ре­сов правительством.

Рабочие, созда­вая богат­ство и защи­щая своей гру­дью обще­ство от внеш­них вра­гов, все свои силы отдают госу­дар­ству, но им не дано ника­ких прав, так что вся­кий обла­да­ю­щий капи­та­лом и покла­ди­стой сове­стью может обра­тить чело­века, не име­ю­щего воз­мож­но­сти жить без работы, в раб­ство. Я видел, что суще­ству­ю­щий поря­док выго­ден лишь для мень­шин­ства, для гос­под­ству­ю­щего пра­вя­щего класса; что пока само­дер­жа­вие не будет заме­нено поли­ти­че­ской сво­бо­дой, даль­ней­шее куль­тур­ное раз­ви­тие рус­ского народа невоз­можно; что рабо­чие в борьбе с пред­при­ни­ма­те­лями на каж­дом шагу натал­ки­ва­ются на их союз­ни­ков в лице само­дер­жав­ных поряд­ков; что само­дер­жа­вие явля­ется вра­гом рус­ского народа. И вот почему я напи­сал на своем зна­мени: «Долой само­дер­жа­вие и да здрав­ствует поли­ти­че­ская свобода!»