Степан Саввич Кривцов — ещё одна забытая фигура нашей исторической науки. Правда, в сравнении с теми, чьё забвение было связано с выбором непопулярной проблематики или политическими мотивами, положение Кривцова кажется вполне естественным. Он не оставил после себя значимых монографий, если не считать нескольких хрестоматий и методических пособий, а его статьи — скорее методологические рекомендации к исследованию. При этом последние быстро выпали даже из канона советского марксизма: идеи С. С. Кривцова не вписались в конъюнктуру 1930-х. Не спасло даже то, что именно его деборинский состав редакции журнала «Под знаменем марксизма» отрядил писать статью к 50-летию Сталина, празднование которого, собственно, и заложило начало культа1 .
Самую злую шутку с его наследием сыграла широта проблематики. В 1920-х заниматься развитием исторического материализма — значило заниматься чем-то конкретным. Сегодня же вопросы из этой дисциплины образца 1920-х — это и социальная философия, и философия истории, и конкретные проблемы методологии исторического исследования, и даже социология (в некоторых её трактовках). Таким образом, работы Кривцова некому вспомнить даже как ступеньку в изучении развития и становления исторического материализма, поскольку больше нет ни самой этой дисциплины, ни запроса на изучение её истории.
Несмотря на утрату тех интегративных дисциплин, в которых работал Кривцов, есть повод вспомнить о нём как минимум в рамках методологии исторического знания. Связано это не столько с какими-то выдающимися достижениями Степана Саввича в этой сфере, сколько с той организационной работой, которой он был занят в период 1920-х гг. В начале двадцатых он работал в секции научной методологии Коммунистической академии, где руководил группой научной философии, которая на тот момент занималась теоретическими проблемами социологии. Кривцов сохранил за собой тот же фронт работ и в середине 1920-х, когда была образована философская секция Комакадемии, а группа по научной методологии стала её частью. В 1928 году, уже в составе полноценного Института философии, С. С. Кривцов займёт пост заведующего секцией исторического материализма2 . Почти одновременно с этим назначением Кривцов получил пост в Институте истории, а именно вошёл в состав секции по методологии истории3 .
Таким образом, этот человек по сути стоял у истоков советской методологии исторической науки. Его административное влияние на развитие данной сферы ещё предстоит оценить по архивным документам. Вместе с тем, учитывая подобное высокое положение, становятся небезынтересны и его идейные взгляды, которыми он, скорее всего, и руководствовался в тех решениях, которые принимал по административной линии. Они были достаточно чётко выражены, и их вполне возможно проследить по его публикациям в ведущих советских журналах того времени.
В открытых источниках часто можно встретить информацию о Кривцове как об «идеологе Пролеткульта». В некрологе на Богданова, написанном Кривцовым, действительно сохранились его воспоминания о совместной с покойным работе в Пролеткульте. И, согласно изложению, Кривцов не тянет на идеолога этой организации, поскольку как раз богдановской её идеологии не разделял. Сам он относил себя к т. н. «партийной» части Пролеткульта, которая не верила ни в четвёртую форму рабочего движения, ни в выработку какой-то особой пролетарской идеологии помимо марксизма, ни уж тем более в независимость организации от решений РКП4 . Помимо явного участия этого человека во всех «деборинских» структурах и контролируемых ими журналах, как сторонника школы «диалектиков» его маркирует некролог на Скворцова-Степанова, где он откровенно признаёт себя противником школы «механистов»5 .
Теперь давайте перейдём непосредственно к идеям Кривцова.
Роль стихийности и сознательности в историческом процессе, по-видимому, более всего занимала его. Сохранились упоминания об отдельной работе на эту тему, подготовленной Кривцовым к печати: «О проблеме стихийности и сознательности в марксизме-ленинизме», которую, однако, почему-то так и не опубликовали. Восстановить её содержание не представляется возможным: от неё остался только отрывок, опубликованный в первом номере журнала «Под знаменем марксизма» за 1929 год6 . Существует ещё целый ряд публикаций, где автор обращается к данной теме, но все их отличает отсутствие оригинальности7 8 . Кривцов обобщает мнения различных авторов по проблеме сознательности и стихийности в общественных процессах, но почти никогда не высказывает собственного мнения по вопросу.
Проблема категории общего и единичного применительно к изучению общества в его работах раскрывается куда более детально. Эта довольно широкая философская проблема конкретизируется Кривцовым как вопрос применения абстрактного метода в исторической науке:
«Этот вопрос, который нам приходится разрешать методологически и в истмате и в философии, это вопрос об отношении общего к единичному, о правильной установке этой роли общего и конкретного. <…> В нашей марксистской исторической литературе мы имеем великолепные образчики такого объединения общего и единичного. Я имею в виду теоретические работы Ленина. В самом деле, если возьмём его книгу „Развитие капитализма в России“, то мы увидим, что Ленин, исходя из общей истории капитализма, вместе с тем, с помощью этой общей теории капитализма имеет возможность проследить то особенное, то индивидуальное, что имеется в русском капитализме. Благодаря этой двуединой точке зрения, ему удаётся подчеркнуть не только то общее, что имеется в русском капитализме, но и нарисовать в общих красках то индивидуальное, что имеет принципиально важное значение при установлении той или иной тактики и т. д.»9
Метод научной абстракции заключается в том, чтобы взять явление в его наиболее полном, зрелом, развёрнутом виде. Но это и значит взять его в абстракции, потому что в реальности искомой чистоты не встречается.
В действительности нет идеальных газов и полного отсутствия сопротивления воздуха. Всё это встречается в учебниках, но не в жизни. Тем не менее, никто не будет оспаривать эти абстрактные законы и абстрактные формулировки и требовать их замены описаниями с тысячей мелочей, которые затеняют главное. Все при этом понимают, что абстракция, вынесенная в реальность, уточняется, деформируется иными факторами. Задача исследователя состоит в том числе и в том, чтобы проследить воплощение безусловно верных, но абстрактных законов на практике и на основании полученных наблюдений уточнить их применительно к конкретным условиям.
Это устоявшийся взгляд как в естественных науках, так и, к примеру, в экономике. Какой бы ни представлялась природа товара с точки зрения той или иной экономической теории, без самой абстракции товара невозможно обобщённо представить себе все экономические процессы разом. Совершенная конкуренция — это тоже идеальная модель: идеальная модель рыночных отношений, которая в чистом виде не существовала ни на каком пространственном и временном промежутке. Тем не менее, мало кто скажет, что она только поэтому лишена всякого эвристического значения. Исторические теории тоже предлагают подобные модели, основанные на тех или иных философских посылках, будь то Марксовы формации или веберовские идеальные типы. Абстрактный метод имеет место и в истории, хотя в эпоху крушения больших концептов число его врагов становится большим, чем когда-либо ещё.
Однако не стоит думать, что Кривцов был настолько наивен, чтобы не видеть реальных проблем, связанных с переносом абстракций на почву реального исторического материала:
«Без сочетания этих двух моментов [Всеобщей истории и локальной. — В. П.] мы далеко не пойдём. Без выявления основных движущих сил исторического процесса, взятого в целом во всемирно-историческом масштабе, мы частного процесса понять не можем, но, вместе с тем, не поняв частного процесса, мы не можем понять общей схемы. Это ведь проблема общего и единичного в диалектике. Я думаю, что здесь нужно будет практике преподавания исторических дисциплин в вузах исходить из наличия этой двоякой задачи; без диалектического разрешения её у нас будет или голая схема, или, с другой стороны, если мы станем на описательный путь, если будем заниматься изучением отдельных фабрик, которые выхвачены вне времени и пространства, получится отрыв от общего процесса»10 .
В философии при разрешении проблемы общего и единичного существует две крайности. Первая — гипостазирование общих понятий, когда абстракция подминает под себя единичные, индивидуальные объекты и превращает их в безличные проявления себя. Вторая — условный «неономинализм»: отказ от поиска и изучения общего в объектах, зацикленность на их индивидуальности и неповторимости, признание общего понятием без самостоятельного содержания, смысл которого ограничивается одной лишь классификацией. По цитате выше мы видим, что Кривцов применительно к историческому исследованию видит воплощение этих крайностей в новой форме. Первая — схематизм исторического процесса, стремление пренебречь индивидуальными особенностями, которые не вписываются в априори заданные конструкции, и отбросить их. Вторая — пренебрежение изучением всякой глобальной истории, отказ от поиска её движущих сил в пользу изучения индивидуальных, уникальных явлений «как они есть». Нельзя не заметить, что это блестящее предсказание судьбы всей отечественной исторической науки. В советское время реализовалась первая крайность, а в постсоветское — вторая. При этом даже формулировка «будем заниматься изучением отдельных фабрик» будто бы предвосхищает популярность истории повседневности и отказом от «большой» истории в принципе.
Это не единственное замечание Кривцова, сохраняющее свою силу для дня сегодняшнего. Вот ещё одно:
«Мы очень много занимаемся методологией марксизма — и совершенно правильно. У нас проходятся и истмат и диалект. мат. Но как только мы переходим в область конкретной работы той или иной дисциплины, там эта марксистская методология исчезает. Ведь мы хорошо знаем, что вопросы марксистской методологии истории для историков совершенно почти не затронуты, как вопросы теории исторического знания и т. д., а это чрезвычайно важная вещь. Ведь если будем рассматривать так, что надстроечные формы сами по себе, диалектический материализм во всех ступенях сам по себе, а в повседневной жизни историка мы „должны“ об этом забыть и заниматься другими методами. Исходящими из других посылок, — это положение ненормальное. <…> Мы должны в наших вузах поставить изучение с точки зрения истмата вопросов исторических конкретных методов»11 .
Методология истории как самостоятельная от истмата дисциплина начнёт обособляться только в послевоенное время, поэтому замечания неудивительны. Но тут ещё и очень метко подмечена оторванность философии от фактической деятельности ряда лиц. Их и сейчас толпы — тех, кто клянутся именем диалектического материализма, но стоит им перейти в сферу, где нужно диамат приложить, будь то исследование или практические шаги в политике, как в ход идут то этические аргументы, то банальный «здравый смысл» и вообще всё что угодно, кроме учения, всесильность которого ими декларируется. Такие люди и сегодня являются более страшной опасностью, чем различные сорта не-марксистских левых центристов и откровенных противников коммунизма, ибо эта порода являет себя во всей красе только в переломные моменты, а в остальное время они филигранно маскируются под «своих».
Весьма любопытно следующее, практически мимолётное, замечание С. С. Кривцова в одной из статей от 1926 года:
«Нашей задачей является познакомиться с борьбой общественных сил, с движущими силами исторического процесса нашего времени. С какого момента можно наблюдать зарождение нашей современной общественности, у нас социалистической, а на западе умирающей, капиталистической? Ясное дело, что эта эпоха начинается с развития торгового капитала, с разложения феодализма. И наша новая европейская общественность ведёт начало вовсе не от Рима или от Греции, а от феодального общества, возникшего на развалинах античного мира»12 .
Любопытно это замечание сразу по ряду причин.
Во-первых, оно пытается добавить практический вывод к известному со времён «Коммунистического манифеста» тезису о том, что борьба классов может окончиться не только переустройством общественного здания, но и гибелью борющихся классов. Таким образом, материалистическое понимание истории не ограничивается линеарно-прогрессивным представлением об историческом процессе в том плоском значении, которое придавали ему более поздние советские пособия.
В 1933 году к подобным выводам пришёл и Николай Бухарин. Он заключал, что если закономерность применительно к общественной жизни — это возвращающиеся к людям неизбежные последствия их же собственных действий, то они суть «фатум» совершенно иного рода: не возникают до явлений и строги только в рамках своей применимости. Таким образом, в рамках марксистской доктрины круговорот, регресс и прогресс мыслятся равно допустимыми13 .
Во-вторых, подобный тезис иначе заставляет взглянуть на проблему романо-германского синтеза: как на отсутствие всякого синтеза. Непрерывная нить, тянущаяся от античных культур к современной автору Европе, предстаёт, таким образом, разновидностью автохтонизма, некой идеологией, не имеющей отношения к исторической реальности.
Специально отметим, что это не есть чрезмерно смелая конкретизация с нашей стороны: данная позиция в таком откровенном и развёрнутом виде в 1920-е годы имела некоторое распространение. Например, Соломон Захарович Каценбоген в своём курсе лекций от 1925 года уверял студентов в том, что путь от родового общества к азиатскому, а затем к античному способу производства (он представлял их как последовательные этапы одного и того же) является аномальным и тупиковым развитием. В то же время типическим является путь от родовой общины к феодализму, а от него к капитализму14 . Борис Исаакович Горев, видный исследователь истории общественной мысли, взявшись издать свои лекции по историческому материализму, ничуть не постеснялся следующего тезиса:
«Далее, неверно, что эпоха феодализма и крепостного права следовала за античной; она следовала, может быть, по времени, но это был совершенно новый цикл развития. Один кончался, другой начинался»15 .
Я не специалист по этой теме, и мне сложно рассуждать о степени актуальности или, напротив, преодолённости подобных построений относительно современной ситуации в историографии. Я могу лишь отметить их фатальное расхождение с развитием основного направления советской исторической науки, которая в будущем будет доказывать преемственность и неизбежность наступления средневековья, опираясь на развитие схожих отношений в позднеантичную эпоху, например, института колоната, который был самым ходовым аргументом в подобных дискуссиях. В целом, однако, картина получается крайне интересная. Если мы примем исходную посылку Кривцова, то получится, что современная Европа началась с варварских королевств, то есть она намного моложе, чем принято говорить, а образование древнерусского государства не является таким уж своеобразным процессом в сравнении с развитием остальной Европы и уж тем более оно не бедней. Таким образом подтачивается и рушится вся концепция «догоняющего развития», в рамках которой российская история мыслится уже не одно столетие. Впрочем, это всё так и осталось гипотезой, которую никто не взялся развивать. Хотя, казалось бы, тот же сталинский агитпроп послевоенной эпохи вполне мог бы принять нечто подобное.
К слову о сталинской эпохе… Ещё одну интересную мысль скорее даже историософского, чем историографического характера, Кривцов высказал в 1931 году. Он заметил, что в среде буржуазных историков, продолжавших работать в СССР, происходила весьма любопытная эволюция: из экономических материалистов, симпатизировавших марксизму, пусть и понимая его вульгарно, они превращались в откровенных идеалистов. Одновременно с этим абсолютизация экономического фактора уступала превознесению государства как коренного фактора всего исторического процесса. В согласии с этим находилось и изменение симпатий дореволюционных специалистов. Ранее, рассматривая дихотомию общества и государства в русской истории, они безоговорочно стояли на стороне общества. К началу 1930-х их симпатии так же безоговорочно переместились на сторону государства. На это накладывалось возвеличивание великих исторических личностей, крупных государственных деятелей, которые предстают как демиурги истории.
Кривцов ещё не подозревал, что совсем скоро подобный «национальный», «государственнический» разворот станет практически государственной политикой: начнётся истребление молодых историков-марксистов и стремительная реабилитация и возвращение из ссылки историков «старой формации». Любопытно, что эта гипертрофия роли государства в общественной жизни — по звучному выражению Кривцова, «реабилитация городового», — для автора была признаком… стремительной фашизации буржуазных специалистов в СССР16 . Этот эпизод, связанный с деформациями в советской исторической науке, столь любим рядом современных специалистов, что приводит их к переоценке диктата «Краткого курса истории ВКП(б)» как позитивного явления, которое вернуло историческую науку на здоровые рельсы. Подробнее этот вопрос мы освещали в одной из заметок17 .
Также Кривцов оставил ряд оригинальных и полезных замечаний по проблеме взаимоотношения истории и современности. Сегодня, особенно в связи с вопросами преподавания истории и научно-популяризаторской деятельности, в первую очередь на ум приходит такое явление, как «модернизация истории». Размышления об этом у С. С. Кривцова тоже есть, но основная ценность сказанного им в том, что он даёт именно методологические рекомендации, учит, как взаимосвязь истории и современности поставить на службу исследованию.
По мнению Кривцова, современность помогает выявить существенное в историческом процессе и отделить его от второстепенного. События, которые казались самим современникам очень значимыми и судьбоносными, в перспективе могут не оказать существенного влияния на общество, в то время как локальные и почти незамеченные могут иметь далеко идущие последствия. В качестве примера он приводит возникновение Северного союза русских рабочих в 1878 году. Подавляющее большинство современников этого события не заметили, не знали о нём и даже понятия не имели, что в этот день в российской истории произошло нечто значимое. Между тем, тот факт, что в будущем вся страна окажется в руках массового социалистического движения, заставляет историка уделять самое пристальное внимание как раз подобным вещам, которые в своё время были на периферии всеобщего внимания18 . От себя также добавим, что наиболее рельефно вышеописанное проявляется в биографических исследованиях. Жизнь той или иной фигуры интересует нас и в те периоды, когда она не оказывала на общественную жизнь никакого влияния и не выделялась среди прочих, и эти эпизоды необходимы для понимания вопроса, почему ей суждено будет занять ведущее место в истории.
Из всего сказанного следует второй вывод: современность раскрывает нам исторические процессы в их зрелости и оформленности. Двигаясь назад, от результата к его истокам, мы начинаем лучше понимать зачаточные формы явлений, которые, взятые изолированно или только с точки зрения предшествующего им, не всегда могут быть правильно истолкованы19 . Выражаясь кратко: истина явления — это его результат.
Вполне чётко вырисовывается позиция, что понимание современности не может не влиять на понимание истории. Эта позиция Кривцовым проговаривается прямо20 . Причём речь не об историографическом запросе, а именно что о внутренней логике исследования. Вообще для С. С. Кривцова сравнительный метод, проблема аналогий, был совершенно отдельной сферой интереса, которая тянулась с начала 1920-х, ещё в рамках общей методологии марксизма21 , и интерес к ней он впоследствии перенёс и на историческую науку22 .
Вкратце отметим, что Кривцов, равно как и Фридлянд, отмечает, что исторические аналогии имеют некоторую методологическую ценность, если работают «вперёд», от прошлого к будущему. С. С. Кривцов идёт даже несколько дальше Фридлянда. На примере термина «государственный капитализм» применительно к Пруссии и к современной ему Советской России он отмечает, что понятие из прошлого может помогать в раскрытии явлений современности, но никогда не покрывает их до конца и не освобождает от выработки новых понятий23 .
Очень важно заметить, что этот вопрос об обратной связи будущего и прошлого у Кривцова тесно сплетается упоминаемой выше проблемой абстрактного метода в истории. Он соглашается с мыслью В. В. Воровского, что выстроить абстракцию, которую можно будет применить в будущем исследовании, можно только от достаточно зрелого явления, а достаточно зрелым оно является в своём завершении, то есть уже будучи результатом:
«Вопрос, стало быть, сводится на то, каким образом определить понятие какого-нибудь развивающегося явления, как замкнуть в постоянную формулу переменное явление. Для этого существуют два способа: или сама формула является диалектической (динамической) формулой, какие даёт нам высшая математика, т.-е. формулою с двумя переменными, или же явление определяется по одному моменту, именно по моменту своего наивысшего, полного развития. Первый приём, в сущности математический, почти неприменим к неточным наукам, а в том числе к наукам общественным: поэтому обычно применяют второй (бабочка покрывает все три стадии) [Ранее в оригинальном тексте приводился пример со стадиальным развитием гусеницы в бабочку. — В. П.]. Точно так же в применении к общественным наукам очень характерны слова Маркса, что при изложении законов капиталистического развития он вынужден был предположить вполне развитые капиталистические отношения, каких в действительности нет и может быть во всём объёме и не будет. Но важно заметить, что эта стадия высшего развития постулируется на основании изучения хода и законов этого развития, а не изобретается путём отвлечённых логических построений»24 .
Справедливости ради, не все идеи Кривцова были удачны даже для своего времени. В 1924 году он опубликовал рецензию на книгу Л. И. Мечникова «Цивилизации и великие исторические реки». Она была выдержана в благожелательном тоне, критические выпады повторяли общие места марксизма, а потому она мало характеризует индивидуальные взгляды самого Кривцова, за исключением одного места:
«Задачей научного понимания исторического процесса вовсе не являются рассуждения на тему, что бы могло случиться в том случае, ежели б история пошла по иному руслу. Нет, задачей является объяснение исторического процесса в его своеобразии»25 .
Это суждение небезупречно не только с точки зрения современной историографии, которая пережила перестроечные дискуссии об альтернативности развития и активно занимается этой проблематикой ныне. Оно не было идеальным и для того времени, прежде всего потому что безальтернативность исторического развития означает игнорирование проблемы категорий возможного и действительного в марксизме. Не останавливаясь на этом философском сюжете подробнее, отметим наиболее существенное именно для нашей темы. Безальтернативность исторического развития означает прежде всего телеологическую направленность исторического процесса, а отсюда — отсутствие всякого развития, ибо существование одного, единственно возможного исхода означает, что он заранее предопределён и по факту уже существует, уже реализовался, просто не для конкретного наблюдателя в настоящем, а в будущем. Это лишает историю всякого значения, что идёт вразрез с учением классиков марксизма.
Более приземлённым аргументом к чуждости такого взгляда своему времени — имеются в виду конкретно 1920-е годы — является то, что альтернативность развития самой Советской России не была табуированной темой и рассматривалась всерьёз, причём вплоть до возможности полной реставрации капитализма в СССР и поражения мирового коммунистического движения26 27 .
Подводя итоги, мы, конечно же, должны заметить, что взгляды Кривцова на историческую науку резко отличаются от современных. Хотя бы в тех пунктах, что ныне куда большую поддержку находят намерения писать историю с точки зрения современника событий, а не окружающей данности историка. Состоялся отход от изучения массовых социально-экономических явлений и политической истории в пользу истории повседневности и малых социальных групп и так далее. Вместе с тем эта разница, как бы кто к ней ни относился, лучше всего показывает: имея дело с советским проектом исторической науки, мы сталкиваемся не просто с идеологизированной версией дореволюционных отечественных и зарубежных достижений, но с совершенно иным взглядом на объект, предмет, метод. У этого подхода к историческому знанию попросту иная философия, и это делает его более серьёзным объектом для изучения, нежели это представлено в современных учебниках по методологии истории.
Отдельного внимания достойно то, что при исследовании текстов С. С. Кривцова за его основными идеями совершенно не видно индивидуального лица. В отличие от иных авторов того времени, так или иначе затрагивавших проблемы методологии исторического знания, у Кривцова довольно трудно выделить оригинальные идеи, характеризующие его индивидуальные взгляды на проблему. Это связано с двумя обстоятельствами. Во-первых, дело в его административном влиянии, благодаря которому наиболее важные идеи Кривцова и стали «каноном», который со временем перестали ассоциировать с конкретным лицом. Во-вторых, Кривцов в первую очередь был администратором от науки, чьи основные устремления могли быть связаны как с работой на постах, так и с другой темой, например, историей партии, которой он также посвятил достаточно публикаций. Работы, связанные с проблемами методологии, часто носили для него «дежурный» характер. Но от этого они вовсе не теряют свою ценность как материал исследования, поскольку как раз и репрезентируют то, что считалось нормой в данной сфере для 1920-х.
Примечания
- Кривцов С. С. И. В. Сталин (к 50-летию со дня рождения) // Под знаменем марксизма. 1930. № 2–3. С. 1–17. ↩
- Корсаков С. Н. Становление института философии в России [Электронный ресурс]. (дата обращения: 08.02.2022) ↩
- В институте истории при Комакадемии // Историк-марксист. 1929. № 14. С. 221. ↩
- Кривцов С. С. А. А. Богданов // Под знаменем марксизма. 1928. № 4. С. 185–186. ↩
- Кривцов С. С. И. И. Скворцов-Степанов // Под знаменем марксизма. 1928. № 11. С. 127. ↩
- Кривцов С. С. Проблема стихийности и сознательности в ленинизме // Под знаменем марксизма. 1929. № 1. С. 1. ↩
- Стенограмма публичного заседания Соц. Акад., посвящённого памяти В. В. Воровского (31 мая 1923 г.) // Вестник коммунистической академии. 1923. № 5. С. 191–197. ↩
- Кривцов С. С. В. И. Ленин в эпоху реакции (1907–1910) // Воинствующий материалист: Сборники / О-во воинствующих материалистов. М.: Материалист, 1924–1925. — Кн. 2: О Ленине. — 1925. С. 121–138. ↩
- Диспут о книге Д. М. Петрушевского // Историк-марксист. 1928. № 8. С. 80. ↩
- Кривцов С. С. Место истории в программах общественно-экономических вузов // Историк-марксист. 1926. № 2. С. 227. ↩
- Диспут о книге Д. М. Петрушевского // Историк-марксист. 1928. № 8. С. 85. ↩
- Кривцов С. С. Место истории в программах общественно-экономических вузов // Историк-марксист. 1926. № 2. С. 226 ↩
- Бухарин Н. И. Учение Маркса и его историческое значение / Избранные труды: История и организация науки и техники. Л.: Наука, 1988. С. 162–163. ↩
- Каценбоген С. З. Марксистская социология. Часть I и II. Курс лекций, читанных в 1924/25 акад. году на Педагогич. Фак. БГУ проф. С. З. Каценбогеным. Минск: Издание Профкома Рабпрос БГУ, 1925. С. 35. ↩
- Горев Б. И. Очерки исторического материализма. [Харьков]: Пролетарий, 1925. С. 106. ↩
- Буржуазные историки запада в СССР // Историк-марксист. 1931. № 21. С. 50–53 ↩
- Прибой В. П. Смотрюсь в тебя как в зеркало… Российские гуманитарии в поиске своих корней // Герцен. Общественно-политический журнал. ↩
- Кривцов С. С. История и современность // Вестник коммунистической академии. 1929. № 35–36. С. 327. ↩
- Кривцов С. С. История и современность // Вестник коммунистической академии. 1929. № 35–36. С. 328. ↩
- Кривцов С. С. История и современность // Вестник коммунистической академии. 1929. № 35–36. С. 327. ↩
- Кривцов С. С. Рецензия: Тимирязев К. А. Исторический метод в биологии // Под знаменем марксизма. 1922. № 11–12. С. 260–261. ↩
- Диспут о книге Д. М. Петрушевского // Историк-марксист. 1928. № 8. С. 84. ↩
- Кривцов С. С. История и современность // Вестник коммунистической академии. 1929. № 35–36. С. 328. ↩
- Кривцов С. С. В. В. Воровский // Под знаменем марксизма. 1923. № 4–5. С. 212. ↩
- Кривцов С. С. Географическая теория прогресса // Воинствующий материалист: Сборники / О-во воинствующих материалистов. М.: Материалист, 1924–1925. — Кн. 1. — 1924. С. 287. ↩
- Милонов К. К. Октябрь и марксизм // Под знаменем марксизма. 1927. № 10–11. С. 121. ↩
- Карев Н. А. Гильфердинг против социализма // Под знаменем марксизма. 1924. № 6–7. С. 246. ↩