~ 17 мин

Данный фраг­мент взят из книги Михаила Лифшица «Кризис без­об­ра­зия».

История кон­серв­ной банки¹ тре­бует неко­то­рых пояс­не­ний. В совре­мен­ном запад­ном мире тор­говля кар­ти­нами явля­ется если не самым важ­ным, то, во вся­ком слу­чае, очень ярким при­ме­ром гос­под­ства капи­тала во всех обла­стях чело­ве­че­ской дея­тель­но­сти. Превращение битвы талан­тов и направ­ле­ний в род бир­же­вой игры нача­лось ещё в конце про­шлого века, со вре­мён Дюран-​Рюэля и Воллара. Это — осо­бая, весьма инте­рес­ная в социо­ло­ги­че­ском отно­ше­нии тема. Общая сто­и­мость кар­тин на посмерт­ной выставке Поллока 1963 года опре­де­ля­ется в пять мил­ли­о­нов дол­ла­ров. Между тем всё это кар­тины, пред­став­ля­ю­щие, в сущ­но­сти, только сим­волы извест­но­сти худож­ника, пятна краски, остав­лен­ные им на хол­сте. Само собой разу­ме­ется, что потре­би­тель­ная основа сто­и­мо­сти подоб­ных про­из­ве­де­ний весьма эфе­мерна — она цели­ком зави­сит от при­зна­ния абстракт­ной живо­писи искус­ством орга­нами обще­ствен­ного мне­ния, осо­бенно печа­тью, что, в свою оче­редь, под­вер­жено игре реаль­ных инте­ре­сов и весьма непрочно. Капитал, вло­жен­ный в такие арте­факты, висит на тон­кой ниточке, и пляска мил­ли­о­нов, беше­ная спе­ку­ля­ция вокруг них явля­ется фан­та­сти­че­ским при­ме­ром услов­но­сти, при­су­щей опре­де­лён­ным веще­ствен­ным отношениям.

Моральная смерть машин, извест­ная в поли­ти­че­ской эко­но­мии, — ничто по срав­не­нию с чисто услов­ной жиз­нью про­из­ве­де­ний Ива Клейна, кото­рый в один из пери­о­дов своей необы­чай­ной твор­че­ской карьеры про­да­вал не кар­тины, а пустое место. Еженедельник «Art» (21−27 апреля 1965 года) пишет о «пнев­ма­ти­че­ском пери­оде» твор­че­ства Клейна:

«Он пред­ло­жил вме­сто живо­писи „нема­те­ри­аль­ные живо­пис­ные состо­я­ния“, согла­ша­ясь про­да­вать их лишь в обмен на слитки золота. В 1958 году он созвал зри­те­лей на вер­ни­саж своих нема­те­ри­аль­ных про­из­ве­де­ний, и они уви­дели перед собой голые стены».

Такие выходки кажутся диким чуда­че­ством, но если при­нять во вни­ма­ние обо­роты тор­гов­цев кар­ти­нами и целые состо­я­ния, вло­жен­ные соби­ра­те­лями в раз­лич­ные при­зраки худо­же­ствен­ной актив­но­сти, то нужно при­знать, что эта эко­но­ми­че­ская жизнь искус­ства, совер­шенно мни­мая с точки зре­ния её каче­ствен­ной, при­род­ной основы, являет собой реаль­ный факт совре­мен­ной исто­рии, более уди­ви­тель­ный, чем рас­сказы путе­ше­ствен­ни­ков о стран­ных обы­чаях дикарей.

Поэтому ста­рые брюки худож­ника Калианиса и дру­гие чудеса оди­чав­шей фан­та­зии — не только пред­мет для насмешки. Когда капи­тал под­чи­няет зако­нам мате­ри­аль­ного про­из­вод­ства духов­ное твор­че­ство, вся про­ти­во­есте­ствен­ность этого эко­но­ми­че­ского порядка, при­су­щая ему гипер­тро­фия обще­ствен­ной формы, ото­рван­ной от реаль­ного содер­жа­ния, про­яв­ля­ется в лихо­ра­доч­ной услов­но­сти, дости­га­ю­щей гигант­ских раз­ме­ров. Произведение художника-​модерниста, в кото­ром услов­ная сто­рона всё дальше и дальше ото­дви­гает цен­ность изоб­ра­же­ния жизни, явля­ется иде­аль­ным объ­ек­том для спекуляций.

Капитал вхо­дит в эту сферу, поль­зу­ясь кляк­сами Поллока или кви­тан­ци­ями, кото­рые Клейн выда­вал своим поку­па­те­лям вме­сто кар­тин, как про­стыми зна­ками сто­и­мо­сти, в сущ­но­сти без­раз­лич­ными к эсте­ти­че­скому досто­ин­ству живо­писи. Его не стес­няет реаль­ное содер­жа­ние товара.

Читатель может поду­мать, что это натяжка — слиш­ком пря­мое све­де­ние капри­зов искус­ства к эко­но­ми­че­ской реаль­но­сти. Чтобы успо­ко­ить его совесть, доста­точно при­ве­сти крат­кое сви­де­тель­ство одного из вид­ных авто­ри­те­тов совре­мен­ного «аван­гарда». Очень извест­ный с этой точки зре­ния Мишель Рагон говорит:

«В конце кон­цов, в резуль­тате всего пред­ше­ству­ю­щего, само поня­тие худож­ника несколько изме­ни­лось со вре­мён жал­ких мазил Монмартра или Монпарнаса, охва­чен­ных роман­тиз­мом нищеты и алко­голя. Изменилось также поня­тие люби­теля искусств. Современный худож­ник ста­но­вится всё более похо­жим на высо­ко­по­став­лен­ного чинов­ника или про­мыш­лен­ника, а люби­тель искусств часто поку­пает кар­тины только для поме­ще­ния капи­тала, поскольку в послед­нем счёте акции Сезанна ока­за­лись в его гла­зах более солид­ными, чем акции Суэцкого канала».

Кроме сно­бизма и спе­ку­ля­ции на повы­ше­нии цен важ­ное зна­че­ние в тор­говле кар­ти­нами имеет то обсто­я­тель­ство, что капи­тал, вло­жен­ный в про­из­ве­де­ния искус­ства, не под­ле­жит обло­же­нию налогом.

Что каса­ется услов­но­сти этого товара, дости­га­ю­щей ино­гда пол­ного абсурда, напри­мер, у Ива Клейна, кото­рый только довёл ad finem общую тен­ден­цию, то что поде­ла­ешь, если в само́й реаль­но­сти много услов­ного? По само́й при­роде дела капи­та­лизм под­чи­няет вся­кое благо, то есть потре­би­тель­ную сто­и­мость (или «цен­ность») мено­вой сто­и­мо­сти. Он подав­ляет каче­ствен­ную сто­рону труда в пользу коли­че­ствен­ной и пре­вра­щает про­из­вод­ство това­ров из сред­ства в само­цель. Для капи­тала без­раз­лично, воз­рас­тает он на почве изго­тов­ле­ния полез­ных про­дук­тов или отрав­ля­ю­щих веществ, про­из­во­дятся пред­меты пита­ния или ору­дия смерти. Последние тоже полезны, но в осо­бом, чисто фор­маль­ном смысле. Таким обра­зом, само поня­тие блага при­ни­мает услов­ный харак­тер. Коренная и, можно ска­зать, мас­си­ро­ван­ная услов­ность, дове­дён­ная ино­гда до пара­докса, при­суща всей бур­жу­аз­ной циви­ли­за­ции, и эта черта осо­бенно выросла за послед­ние десятилетия.

Было время, когда свое­об­ра­зие капи­та­лизма по отно­ше­нию к дру­гим спо­со­бам про­из­вод­ства, более огра­ни­чен­ным целями потреб­ле­ния, ясно выра­жа­лось в уско­рен­ном раз­ви­тии про­из­вод­ства средств про­из­вод­ства. Теперь маг­нит­ная стрелка при­были охотно пово­ра­чи­ва­ется в дру­гую сто­рону, что при­вело к неко­то­рому изме­не­нию струк­туры конеч­ного про­дукта про­мыш­лен­но­сти. В поис­ках ещё не исчер­пан­ных источ­ни­ков жизни капи­та­ли­сти­че­ское обще­ство как бы вер­нуло своё вни­ма­ние про­из­вод­ству пред­ме­тов потреб­ле­ния (вклю­чая сюда, разу­ме­ется, машины, дома и при­боры домаш­него хозяй­ства). Это даёт воз­мож­ность запад­ным социо­ло­гам, напри­мер, гар­вард­скому про­фес­сору Рисмену, автору извест­ной книги «Толпа оди­но­ких», выде­лить осо­бую эру — эру потреб­ле­ния. Но так как основ­ной прин­цип капи­та­ли­сти­че­ского строя остался неиз­мен­ным, то не может быть и речи о про­из­вод­стве для чело­века, кото­рое опре­де­ля­лось бы его дей­стви­тель­ными потреб­но­стями, взя­тыми с обще­ственно полез­ной точки зре­ния в дан­ных исто­ри­че­ских рам­ках. Парадокс заклю­ча­ется в том, что, обра­тив­шись на новой тех­ни­че­ской сту­пени к сфере потреб­ле­ния, где более важ­ную роль играет при­род­ная, каче­ствен­ная сто­рона, капи­тал так же без­раз­ли­чен к содер­жа­нию дела и так же захва­чен духом без­гра­нич­ного воз­рас­та­ния сто­и­мо­сти, как все­гда. При самом луч­шем каче­стве испол­не­ния полез­ность дан­ного про­дукта может быть совер­шенно фик­тив­ной или даже отри­ца­тель­ной вели­чи­ной — всё равно мас­со­вая про­дук­ция, опре­де­ля­е­мая биз­не­сом, наго­нит вас и будет навя­зана вам всей обста­нов­кой жизни.

С этим свя­зано гро­мад­ное, отча­сти исто­ри­че­ски оправ­дан­ное, отча­сти искус­ствен­ное раз­ви­тие аппа­рата рас­про­стра­не­ния и сбыта. В США за деся­ти­ле­тие с 1952 по 1962 год заня­тость в тор­го­вой сети росла при­мерно в трид­цать раз ско­рее, чем на про­из­вод­стве. Отсюда также пре­вра­ще­ние рекламы в само­сто­я­тель­ную гигант­скую силу. Задача рекламы состоит в том, чтобы пол­но­стью овла­деть созна­нием потре­би­теля, устра­нив ту раз­ницу между кажется и есть, кото­рая бес­по­ко­ила Гамлета. Всё может быть хоро­шим или пло­хим в зави­си­мо­сти от репу­та­ции дан­ного товара, фаб­ри­ку­е­мой спе­ци­а­ли­стами по вли­я­нию на умы. Нужно заста­вить обы­ва­теля пове­рить в то, что из 279 марок мыль­ного порошка, име­ю­щихся в про­даже, одна явля­ется истин­ным чудом. Конечно, потре­би­тель не так глуп, чтобы при­нять эту бла­гую весть с пол­ной наив­но­стью, до конца, но сие от него и не тре­бу­ется. Под вли­я­нием всей окру­жа­ю­щей обста­новки, пере­ма­лы­ва­ю­щей отста­лую веру в объ­ек­тив­ный мир истины, граж­дане «века потреб­ле­ния» уже достигли той сте­пени двое­мыс­лия, когда суще­ство­ва­ние любого блага при­ни­ма­ется ими условно. Полвека назад в моде была одна фило­соф­ская система, утвер­ждав­шая, что все истины суть только полез­ные фик­ции и всё суще­ствует только als ob, как если бы оно суще­ство­вало. В рам­ках той обще­ствен­ной системы, кото­рую опи­сы­вает Дэвид Рисмэн, обы­ва­тель живёт не на самом деле, а как если бы он жил — живёт в услов­ном мире номи­наль­ных, навя­зан­ных ему, а не дей­стви­тельно суще­ству­ю­щих качеств. И это даже в том слу­чае, если он фак­ти­че­ски сыт по горло всеми бла­гами про­из­вод­ства и обслуживания.

Одной из харак­тер­ных черт совре­мен­ного бур­жу­аз­ного обще­ства явля­ется непо­бе­ди­мое отвра­ще­ние к самому себе, кото­рое ска­зы­ва­ется не только в филь­мах о «слад­кой жизни», но и в науч­ной кри­тике циви­ли­за­ции. Последней вол­ной этой кри­тики, пере­хо­дя­щей, правда, в ту или дру­гую форму при­ми­ре­ния с жиз­нью, явля­ется лите­ра­тура о так назы­ва­е­мом «инду­стри­аль­ном», или «тех­ни­че­ском», обще­стве. При всей сла­бо­сти и нередко тен­ден­ци­оз­ном харак­тере её обоб­ще­ний в этой лите­ра­туре много верного.

По мне­нию одного из про­ни­ца­тель­ных иссле­до­ва­те­лей совре­мен­ного аме­ри­кан­ского обще­ства — Вэнса Пакарда, само потреб­ле­ние при­няло «риту­аль­ный» харак­тер и этот ритуал заме­няет людям под­лин­ный вкус к жизни. Длина машины, квар­тира в опре­де­лён­ном рай­оне, раз­лич­ные блага, пред­ла­га­е­мые про­мыш­лен­но­стью, — всё это «сим­волы обще­ствен­ного поло­же­ния». Условную, идео­ло­ги­че­скую роль потреб­ле­ния Пакард срав­ни­вает с цир­ком древ­но­сти, кото­рый слу­жил отду­ши­ной для соци­аль­ного недо­воль­ства масс.

«Люди, рабо­та­ю­щие в гро­мад­ных учре­жде­ниях и на гро­мад­ных пред­при­я­тиях, отдают себе отчёт в том, что их работа носит без­лич­ный и фраг­мен­тар­ный харак­тер. Происходит, быть может, бес­со­зна­тель­ное раз­об­ще­ние кон­так­тов между выс­шими и низ­шими пред­ста­ви­те­лями одной и той же спе­ци­аль­но­сти. И роко­вым обра­зом воз­рас­тает число людей, кото­рым ску­чен их труд, людей, не зна­ю­щих гор­до­сти своей ини­ци­а­ти­вой и твор­че­ской дея­тель­но­стью. Эти люди должны искать какого-​то удо­вле­тво­ре­ния за пре­де­лами их работы. Многие делают это, поль­зу­ясь своим жало­ва­ньем для страст­ного потреб­ле­ния, подобно тому как бес­по­кой­ные массы Древнего Рима искали рас­се­я­ния в цир­ках, забот­ливо устро­ен­ных императорами».

Императоры знали, что толпе нужно «хлеба и зре­лищ». В совре­мен­ных импе­ри­а­ли­сти­че­ских госу­дар­ствах, осно­ван­ных на про­из­вод­стве ради при­были, эти тре­бо­ва­ния не раз­ли­ча­ются. Символика потреб­ле­ния вхо­дит в рас­чёты капи­та­ли­ста. С дру­гой сто­роны — она отно­сится также к обла­сти обще­ствен­ной пси­хо­ло­гии, то есть к «зре­ли­щам». Люди ищут новых жиз­нен­ных благ, чтобы пода­вить гры­зу­щее их оди­но­че­ство, а про­мыш­лен­ность пре­вра­щает в источ­ник дохода само недо­воль­ство суще­ству­ю­щим строем. Нагнетаемая силой рекламы жажда потреб­ле­ния воз­рас­тает до неко­то­рого подо­бия духов­ного инте­реса, заглу­шая более высо­кие тре­бо­ва­ния. Дело сво­дится к без­оста­но­воч­ному про­цессу при­об­ре­те­ния вещей послед­него образца, их быст­рому потреб­ле­нию, пока они ещё не уста­рели, и замене новыми. Движимый своей внут­рен­ней логи­кой и стра­хом перед ката­стро­фой, капи­тал нуж­да­ется в посто­ян­ном росте этого меха­низма, сти­ра­ю­щего объ­ек­тив­ную грань между при­зрач­ным и реаль­ным. Новизна ста­но­вится глав­ной цен­но­стью, а столк­но­ве­ние нового с уста­рев­шим стан­дар­том быта — фор­маль­ной схе­мой жизни, так же как в мире вполне «совре­мен­ного» искус­ства. Присущее капи­та­лизму рас­тво­ре­ние вся­кой кон­крет­ной дея­тель­но­сти в абстракт­ном труде кажется дья­воль­ской иро­нией, когда само потреб­ле­ние при­ни­мает черты абстрак­ции и даже сон ста­но­вится функ­цией сбыта медикаментов.

На этом фоне легче понять изби­тую муд­рость обы­ва­теля два­дца­того века, согласно кото­рой всё условно и созда­ва­емо. Нет ника­ких объ­ек­тив­ных цен­но­стей, не было их нико­гда и не будет вовеки! Истина, добро и кра­сота отно­си­тельны, пре­хо­дящи, зави­сят от при­вычки и внеш­него воз­дей­ствия. Понятие мыш­ле­ния заме­ня­ется инфор­ма­цией и командой.

«Почему вы дума­ете, — спра­ши­вает один из пио­не­ров «поп-​арт», Рой Лихтенштейн, — что холм или дерево кра­си­вее, чем газо­вый насос? Только потому, что для вас это при­выч­ная услов­ность. Я при­вле­каю вни­ма­ние к абстракт­ным свой­ствам баналь­ных вещей». Теми же рас­суж­де­ни­ями в своё время дока­зы­ва­лась пра­во­мер­ность абстракт­ной живо­писи, кубизма и так далее, в обрат­ном порядке. Всё это изла­га­ется как борьба про­тив неза­ви­си­мых от твор­че­ской воли худож­ника внеш­них изме­ре­ний хоро­шего и дур­ного. Почему вы дума­ете, что гре­че­ская клас­сика или эпоха Возрождения выше, чем рису­нок на заборе? Вас так учили. Нет ни про­гресса, ни регресса в искус­стве, всё зави­сит от при­выч­ной услов­но­сти. Стирая вся­кий след объ­ек­тив­ного содер­жа­ния эсте­ти­че­ской жизни, этот напор ходя­чего реля­ти­визма — одной из глав­ных сил совре­мен­ной бур­жу­аз­ной идео­ло­гии — ведёт к пол­ной созда­ва­е­мо­сти если не дей­стви­тель­ных, то, во вся­ком слу­чае, мас­со­вых суж­де­ний вкуса. Погодите, мы вас при­учим к тому, что кон­серв­ная банка не хуже Венеры Милосской, и вам при­дётся это признать!

Тесная внут­рен­няя связь таких созда­ний рекламы и блефа, как «поп-​арт», с «веком потреб­ле­ния», то есть с новей­шим мето­дом функ­ци­о­ни­ро­ва­ния капи­тала, нашед­шего себе глу­бо­кий источ­ник при­были в посто­ян­ном фор­ми­ро­ва­нии и пере­фор­ми­ро­ва­нии вку­сов потре­би­теля, явля­ется слиш­ком нагляд­ным, ося­за­е­мым фак­том. Об этом при­бли­зи­тельно и неточно, но всё же с извест­ной про­ни­ца­тель­но­стью пишут и запад­ные кри­тики «инду­стри­аль­ного обще­ства». По све­де­ниям «Newsweek», Дэвид Рисмен отка­зался ком­мен­ти­ро­вать «поп-​арт», а Маршал Маклюэн из уни­вер­си­тета Торонто вещает нечто слиш­ком опти­ми­сти­че­ское, но вот отры­вок из ста­тьи Мэтью Бейгела в «Studio International» (1966, январь, стр. 15):

«Если для того, чтобы про­ник­нуть в кос­мос абстракт­ного экс­прес­си­о­низма, мы читали Сартра, то в насто­я­щее время необ­хо­димо обра­титься к дру­гим авто­рам. Можно, напри­мер, понять «поп-​арт», вклю­чив его, так ска­зать, в „Общество изоби­лия“ Джона Кеннета Гелбрейта, ибо Гелбрейт нахо­дит, что основ­ная про­блема Америки — не про­из­вод­ство, а раб­ство перед вещами. Бремя про­из­вод­ства или бремя вещей, то и дру­гое рож­дает мрач­ные мысли, разу­ме­ется, если мы будем рас­смат­ри­вать это в рам­ках тех обществ, кото­рые иссле­до­ваны Жаком Элюлем в его „Техническом обще­стве“ и Гербертом Маркузе в его „Одномерном чело­веке“. Оба они ука­зы­вают на под­чи­не­ние чело­века создан­ной им самим тех­ни­кой — тех­ни­кой, кото­рая про­ни­кает во все сто­роны его жизни и в зна­чи­тель­ной мере опре­де­ляет наши реак­ции на раз­лич­ные сти­мулы (известно, что в наши дни даже сво­бод­ное время должно быть охва­чено пла­ном или „про­грам­ми­ро­вано“)».

По мне­нию автора, «поп-​арт» — это апо­феоз облом­ков инду­стри­аль­ной цивилизации.

Но здесь воз­ни­кает дели­кат­ное поло­же­ние. Если рас­смат­ри­вать кон­серв­ную банку или водо­про­вод­ный кран как про­из­ве­де­ние худо­же­ствен­ного твор­че­ства, поскольку худож­ник выде­лил эти пред­меты из их «обыч­ного кон­тек­ста» и тем сооб­щил им новый смысл, то совер­шенно ясно, что мас­штаб услов­но­сти в этом про­из­ве­де­нии гораздо шире, чем в любом дру­гом объ­екте, когда-​либо извест­ном под име­нем живо­писи или скульп­туры. Ведь всё дело именно в акте выде­ле­ния, кото­рый дол­жен быть изве­стен посвя­щён­ным. Сама суб­стан­ция кон­серв­ной банки, как и её внеш­ний вид, нисколько не изменились.

Другими сло­вами, именно «кон­текст», под­верг­ну­тый отри­ца­нию и тем воз­ве­дён­ный в сте­пень, играет здесь глав­ную роль. Что-​то должно быть известно участ­ни­кам заго­вора, ибо за пре­де­лами этой пси­хо­ло­ги­че­ской услов­но­сти одну банку, выстав­лен­ную худож­ни­ком, нельзя отли­чить от дру­гой, сто­я­щей на полке магазина.

«Но время про­хо­дит, — спра­вед­ливо заме­тил кри­тик „Express“ Пьер Шнейдер (2 июля 1964 года), — и это исчез­но­ве­ние кон­тек­ста при­ве­дёт к тому, что про­из­ве­де­ния, не заклю­ча­ю­щие ника­кого смысла в самих себе, нельзя будет расшифровать».

Такое дви­же­ние в цар­ство услов­но­сти, созда­ва­е­мой часто из ничего — из отбро­сов, напри­мер, как в про­из­ве­де­ниях немец­кого худож­ника Карла Манна, состо­я­щих, по сооб­ще­ниям печати, из собран­ных им на свал­ках ста­рых вещей с обо­зна­че­нием даты и мусор­ной кучи, откуда они были извле­чены² , чре­вато опас­ными пово­ро­тами для гос­под­ству­ю­щих на рынке худо­же­ствен­ных цен­но­стей и в печати соб­ствен­ни­ков част­ных гале­рей и вла­дель­цев боль­ших собра­ний. Недаром один из все­мирно извест­ных чем­пи­о­нов модер­низма — Сальвадор Дали недавно сказал:

«Покупайте Мейсонье!»

Это зна­чит, что живо­пись Мейсонье — реа­ли­сти­че­ского мастера вто­рой поло­вины XIX века, слу­жив­шая часто при­ме­ром дур­ного вкуса для худож­ни­ков нового типа, в один пре­крас­ный день явится более проч­ным обес­пе­че­нием сво­бод­ных денег, чем про­из­ве­де­ния раз­лич­ных школ сверх­со­вре­мен­ного искусства.

Чем дальше от реа­ли­сти­че­ской тра­ди­ции в широ­ком смысле слова, тем больше рекламы и делан­ных репу­та­ций, тем больше рас­сто­я­ние между ценой кар­тины, зави­ся­щей от управ­ля­е­мых, но всё же сти­хий­ных при­пад­ков рыноч­ного «бума», и эсте­ти­че­ской цен­но­стью этого стран­ного товара. Не всё можно орга­ни­зо­вать даже посред­ством совре­мен­ных мето­дов тор­говли и нажима — гра­ницы услов­ного есть. Отсюда исклю­чи­тель­ная нерв­ность, при­су­щая рынку искусств с тех пор, как здесь воца­рился биз­нес, фаб­ри­ку­ю­щий «волны» успеха. При всей гро­мад­но­сти аппа­рата, кото­рый уже давно, по край­ней мере, в тече­ние полу­века, под­дер­жи­вает этот раз­дув­шийся как мыль­ный пузырь, искус­ствен­ный и нездо­ро­вый мир, рано или поздно в руках дер­жа­те­лей мни­мых цен­но­стей оста­нется то же самое, что оста­лось в руках у деда из «Заколдованного места» Гоголя — «сор, дрязг… стыдно ска­зать, что такое». Вот почему основ­ная стра­те­гия соб­ствен­ника вполне совре­мен­ных кар­тин состоит в том, чтобы, нажив­шись на повы­ше­нии цен, вовремя обно­вить свой фик­тив­ный капитал.