~ 60 мин

Предисловие LC

Михаил Лифшиц — неод­но­знач­ная фигура в исто­рии совет­ской эсте­тики и фило­со­фии. Наиболее попу­ляр­ные его пам­флеты — «Почему я не модер­нист» и «Феноменология кон­серв­ной банки» — с пози­ций сего­дняш­него дня пред­став­ляют собой набор штам­пов, брос­ких фраз и вити­е­ва­того пафоса. В них пред­став­лена инте­рес­ная исто­ри­че­ская пер­спек­тива раз­ви­тия модер­нист­ских форм и мето­дов искус­ства, но эти тезисы обос­но­вы­ва­ются сомни­тель­ными поло­же­ни­ями: обще­ством потреб­ле­ния и argumentum ad fascismus. Также заоч­ная дис­кус­сия Лифшица с Ильенковым хоть и имеет обос­но­ван­ные упрёки Эвальда Васильевича в бог­да­нов­щине, но соб­ствен­ное воз­зре­ние Лифшица на сущ­ность иде­аль­ного носит спор­ный характер.

Однако у Лифшица есть и масса досто­инств. Например, неокон­чен­ная и по сей день борьба с вуль­гар­ной социо­ло­гией — под­хо­дом, кото­рый крайне упро­щённо объ­яс­нял формы обще­ствен­ного созна­ния и, по сути, рабо­тал на дис­кре­ди­та­цию марк­сист­ского метода. Сегодня этот вклад Лифшица в отста­и­ва­нии адек­ват­ного взгляда на при­роду искус­ства, роли автора и связи его миро­воз­зре­ния с отра­жён­ной в про­из­ве­де­нии дей­стви­тель­но­сти имеет бес­спор­ную цен­ность. В даль­ней­шем мы хотим осве­тить эти работы более или менее подробно и дать им оценку с марк­сист­ских пози­ций, исходя из сего­дняш­него исто­ри­че­ского момента.

Малоизвестные и немод­ные в среде левых кон­тр­куль­тур­щи­ков ста­тьи и книги Лифшица содер­жат в себе раз­вёр­ну­тую аргу­мен­та­цию автор­ских пози­ций. Более того, именно в этих рабо­тах автор резко ста­вит вопросы, кото­рые, как сего­дня при­нято счи­тать, про­сто игно­ри­ро­ва­лись «совет­скими догматиками».

Сегодня мы пред­ла­гаем вашему вни­ма­нию одну из таких ста­тей. В ней Лифшиц под­ни­мает вопрос о плю­ра­лизме, отве­чая на плю­ра­ли­сти­че­скую кри­тику марк­сизма в обла­сти фило­со­фии, исто­рии науки, куль­туры. Он ана­ли­зи­рует ход раз­ви­тия обще­ствен­ной мысли и, шире, чело­ве­че­ского мыш­ле­ния вообще, оппо­ни­руя мод­ной до сих пор сле­пой тяге ко всему «новому».

Это ста­тья о том, чего нам, после­до­ва­тель­ным марк­си­стам, не надо бояться в про­ти­во­сто­я­нии гос­под­ству­ю­щей под­делке под про­гресс и новизну — назва­ние ста­тьи здесь отлично выра­жает её содержание.

Также, эту ста­тью выгодно отли­чает от попу­ляр­ных работ автора то, что в ней отсут­ствует кри­тика «обще­ства потреб­ле­ния» и попы­ток объ­яс­нить рас­смат­ри­ва­е­мые явле­ния исходя из этого фантома.

Сам Лифшиц зани­мал в отно­ше­нии тео­рии обще­ства потреб­ле­ния непо­сле­до­ва­тель­ную пози­цию. У него можно встре­тить как поверх­ност­ную кри­тику тако­вого обще­ства, так и, наобо­рот, кри­тику самой этой кон­цеп­ции — при­мер чего мы при­во­дим в ролике по ссылке. К сча­стью, ста­тья, кото­рую мы пред­ла­гаем вни­ма­нию чита­те­лей, лишена идео­ло­ги­че­ских штам­пов и рас­смат­ри­вает затро­ну­тые в ней темы по суще­ству дела, без дур­ной патетики.

I

В те вре­мена, когда еще не было само­ле­тов, летя­щих быст­рее звука, люди искали веч­ную, нетлен­ную истину, а в наши дни они настолько при­выкли к посто­ян­ному изме­не­нию своих взгля­дов на мир, что вся­кое цель­ное миро­воз­зре­ние вызы­вает у них чув­ство недо­ве­рия. Если истина уже открыта и зна­че­ние ее рас­про­стра­ня­ется на все обла­сти жизни, что будет делать после­ду­ю­щее чело­ве­че­ство? "Скучища непри­лич­ней­шая", - как ска­зал черт Ивану Карамазову.

Критики марк­сизма часто обра­ща­ются к таким аргу­мен­там, поль­зу­ясь пред­рас­суд­ками нашего века, не менее лож­ными, чем пред­рас­судки вре­мен еги­пет­ских ска­ра­беев, хра­ни­те­лей веч­но­сти. Марксизм - гово­рят его недруги - хочет навя­зать чело­ве­че­ству систему закон­чен­ных взгля­дов и, таким обра­зом, про­ти­во­ре­чит соб­ствен­ным выво­дам о все­об­щем зна­че­нии диа­лек­ти­че­ского метода.

Дело подоб­ной кри­тики облег­ча­ется при­ме­рами дог­ма­ти­че­ского при­ме­не­ния идей Маркса и Ленина. Нет ничего страш­нее кари­ка­туры на истину, нет хуже насмешки, чем усер­дие ее мни­мых дру­зей. Однако дур­ное при­ме­не­ние истины, по вер­ной мысли Белинского, не есть аргу­мент про­тив самой истины; такой аргу­мент не имеет ника­кого зна­че­ния по край­ней мере для само­сто­я­тель­ной трез­вой мысли.

Марксизм не отве­чает за вуль­га­ри­за­цию его идей, так же как хри­сти­ан­ство не отве­чает за тупость бого­слов­ских спо­ров, а Просвещение в лице Дидро или Чернышевского не отве­чает за плос­кие речи гос­пожи Кукшиной, эман­си­пи­ро­ван­ной дамы из романа Тургенева "Отцы и дети". Все вели­кие идеи под­вер­га­лись вуль­га­ри­за­ции, и это само по себе может слу­жить кос­вен­ным дока­за­тель­ством их обще­ствен­ного зна­че­ния. Так, ита­льян­ский гума­низм XV - XVI веков выро­дился в мелоч­ное педант­ство мно­го­чис­лен­ных лите­ра­турно обра­зо­ван­ных чинов­ни­ков на службе у евро­пей­ских пра­ви­тельств, но это нисколько не ума­ляет его всемирно-​исторического зна­че­ния. Революционные идеи фран­цуз­ских про­све­ти­те­лей были вуль­га­ри­зо­ваны в самой Франции, пре­вра­тив­шись отча­сти в фило­со­фию насла­жде­ния празд­ной ари­сто­кра­тии; и все же сде­лать эти идеи ответ­ствен­ными за нрав­ствен­ные пара­доксы мар­киза де Сада - заня­тие для совре­мен­ных софи­стов. В Германии про­све­ти­тель­ные идеи при­об­рели осо­бенно плос­кий вид у таких попу­ляр­ных писа­те­лей, как Николаи, но без Винкельмана и Лессинга был бы невоз­мо­жен подъем немец­кой клас­сики в лите­ра­туре и фило­со­фии. Конечно, вак­цина про­тив вырож­де­ния вели­ких идей суще­ствует, и только в рам­ках ста­рой клас­со­вой циви­ли­за­ции победа плос­ко­сти неиз­бежна. Развитие соци­а­ли­сти­че­ской демо­кра­тии - един­ствен­ное сред­ство про­тив вся­кого дог­ма­тизма и оску­де­ния мысли.

Но ссыл­кой на дог­ма­ти­че­ское оску­де­ние нельзя исчер­пать сущ­ность дела, ибо в извест­ном смысле марк­сизм дей­стви­тельно озна­чает конец раз­ви­тия. Это зву­чит странно. Вы хотите ска­зать "конец опре­де­лен­ного пери­ода в раз­ви­тии идей"? - спро­сит доб­ро­же­ла­тель­ный чита­тель. Отчасти так, но не совсем. Словесный выход найти легко, однако слова нередко усып­ляют мысль, а ей все­гда необ­хо­димо сде­лать уси­лие, чтобы под­няться над уров­нем ходя­чих обы­ва­тель­ских представлений.

"Все течет", - ска­зал муд­рец, но диа­лек­тика не сво­дится к про­стой абстрак­ции дви­же­ния. В кон­крет­ном мире нет ничего одно­об­раз­ного, поэтому нет и одно­об­раз­ной теку­че­сти. Подобно вся­кому чело­ве­че­скому дости­же­нию марк­сизм окан­чи­вает собою время дли­тель­ных поис­ков опре­де­лен­ной формы науч­ного зна­ния, в прин­ципе больше не нуж­ных, закон­чен­ных раз навсе­гда. Черта под­ве­дена, и бес­ко­неч­ный про­цесс, пройдя через этот порог, откроет новые гори­зонты, пой­дет дальше, не повто­ряя себя с обе­зья­ньей точ­но­стью. Вечное раз­ви­тие возь­мет свое на дру­гом уровне и в дру­гих изме­ре­ниях. Без этого неогра­ни­чен­ного мно­го­об­ра­зия, в одной лишь посто­ян­ной теку­че­сти была бы именно "ску­чища непри­лич­ней­шая", то якобы герак­ли­тов­ское тра­ги­че­ское посто­ян­ство рока, кото­рым укра­шает себя миро­воз­зре­ние Ницше и вся фило­со­фия, вышед­шая из этого источника.

Формула "раз навсе­гда" зву­чит слиш­ком резко для нашего уха, но если чита­тель захо­чет поду­мать, то он най­дет, что раз навсе­гда совер­ши­лось на свете мно­же­ство вещей. Когда-​то наш отда­лен­ный пре­док стал на ноги и пошел. Куда он пошел и что ему еще пред­стоит изме­рить сво­ими шагами, - это дру­гой вопрос. Однако закон раз­ви­тия вовсе не тре­бует от него, чтобы он снова стал на чет­ве­реньки или начал ходить на голове. Нет ничего посто­ян­ного в мире. Но -

То, что жиз­нью взято раз,

Не в силах рок отнять у нас.

И если нам удастся навсе­гда сохра­нить вер­ти­каль­ное поло­же­ние тела, то диа­лек­тика в обиде не будет, и такое посто­ян­ство достиг­ну­того едва ли можно рас­смат­ри­вать как застой.

Однако вер­ти­каль­ное поло­же­ние тела при­несло с собой неко­то­рые неудоб­ства и болезни! Совершенно верно, без­услов­ных при­об­ре­те­ний не суще­ствует и может быть со вре­ме­нем какая-​нибудь леви­та­ция, пре­одо­ле­ние силы тяже­сти, вне­сет в это дело свои бла­го­де­тель­ные поправки, свя­зан­ные, конечно, с дру­гими утра­тами. Очень может быть. Но все это не в силах отме­нить прин­ци­пи­аль­ной грани, достиг­ну­той одна­жды чело­ве­ком на заре его суще­ство­ва­ния, достиг­ну­той раз навсе­гда. Допустим самое невы­год­ное для нашего рода - воз­мож­ность био­ло­ги­че­ского регресса. Все равно, ника­кой рок не в силах вычерк­нуть из био­гра­фии мира то, что жиз­нью взято раз. Что было - то было, и по край­ней мере в иде­аль­ном смысле пре­вос­ход­ные строки поэта все­гда будут справедливы.

Только чело­век, захлеб­нув­шийся в соб­ствен­ной желчи, может ска­зать: к чему вся ваша борьба, ваши хло­поты! Ведь если рас­тают льды Арктики, вы все погиб­нете - и пра­вые и вино­ва­тые, и капи­та­ли­сты и про­ле­та­рии! Нет, если зав­тра или когда-​нибудь в буду­щем про­изой­дет миро­вая ката­строфа, она все же не вычерк­нет из того, что было в исто­рии миро­зда­ния, ни кра­соты афин­ского Акрополя, ни "Логики" Гегеля, ни "Капитала" Маркса, ни пора­зи­тель­ного соче­та­ния фило­софа и госу­дар­ствен­ного дея­теля в лич­но­сти Ленина, ни веч­ной славы Октябрьской рево­лю­ции. Fuimus! - мы были.

Эти рас­суж­де­ния можно при­ме­нить ко всей исто­рии куль­туры. Есть "эле­мен­тар­ные усло­вия обще­ствен­но­сти", по выра­же­нию Ленина, воз­ник­шие бог весть когда. Мы хорошо знаем, что нару­ше­ние их вол­ной дико­сти, свя­зан­ной с вой­нами, голо­дом, при­выч­кой к наси­лию и дру­гими явле­ни­ями этого типа, рож­ден­ными в нед­рах самой циви­ли­за­ции, по мень­шей мере опасны для общества.

Так же точно суще­ствуют эле­мен­тар­ные основы логи­че­ского мыш­ле­ния, ухо­дя­щие в дале­кое про­шлое чело­ве­че­ства. Их не надо заново откры­вать, они уже есть. Все после­ду­ю­щее раз­ви­тие делает их более эла­стич­ными, не отме­няя одна­жды най­ден­ной рамки, необ­хо­ди­мой для вся­кого нового исто­ри­че­ского синтеза.

Таков общий закон - закон пере­хода из содер­жа­ния в форму, кото­рая, в свою оче­редь, ста­но­вится усло­вием вся­кого даль­ней­шего кон­крет­ного раз­ви­тия. В этом смысле суще­ствует грам­ма­тика куль­туры во всех ее про­яв­ле­ниях. К ней отно­сятся, напри­мер, фор­маль­ные при­знаки родов и видов искус­ства, пра­вила сти­хо­сло­же­ния, музы­каль­ной гар­мо­нии, пер­спек­тивы и мно­гое, мно­гое дру­гое. Слухи о том, что все это должно быть сло­мано во имя зако­нов раз­ви­тия, тво­ря­щих нечто без­условно новее, похожи на слухи о людях с песьими голо­вами в сред­ние века.

Если жизнь вно­сит в эту систему форм, выра­бо­тан­ных всей преж­ней исто­рией, свои поправки, то есть обо­га­щает их, очень хорошо. Но не сле­дует падать в обмо­рок оттого, что в опре­де­лен­ном отно­ше­нии глав­ное сде­лано. Впереди бес­ко­неч­ное мно­го­об­ра­зие содер­жа­ния, спо­соб­ного пройти через эти ворота, эти фор­маль­ные усло­вия, чтобы создать в свою оче­редь новые, све­жие и до неко­то­рой сте­пени исчер­пы­ва­ю­щие реше­ния. Всякая грань отно­си­тельна, но если изло­же­ние мате­ри­а­ли­сти­че­ского ана­лиза Коши пред­став­ляет собой в исто­рии мате­ма­тики важ­ный рубеж, то откры­тие диф­фе­рен­ци­аль­ного исчис­ле­ния Лейбницем и Ньютоном не про­сто более глу­бо­кая борозда. Эту грань можно с извест­ным пра­вом назвать глав­ной цезу­рой, глав­ным рубе­жом. И даже нали­чие чего-​то похо­жего на исчис­ле­ние бес­ко­нечно малых у древ­них мате­ма­ти­ков не отме­няет этого факта, как войны между самыми дикими пле­ме­нами не отме­няют той истины, что война в ее соб­ствен­ной дья­воль­щине ста­но­вится на ноги вме­сте с воз­ник­но­ве­нием част­ной соб­ствен­но­сти, раз­де­лом земли. "У кого земля, у того война",- гово­рили в сред­ние века.

Нечто подоб­ное глав­ному рубежу име­ется в каж­дой обла­сти, в каж­дом потоке ухо­дя­щего вглубь и все более слож­ного раз­ви­тия. Вспомним такие эпохи созда­ния наци­о­наль­ного лите­ра­тур­ного языка, как начало XVII века во Франции или время от Ломоносова до Пушкина в России. После "Капитанской дочки" исто­рия рус­ского языка не пре­кра­ти­лась, однако в срав­ни­мых отно­ше­ниях глав­ное сде­лано. Гоголь, Островский, Щедрин - у каж­дого свое, но писать так, как писал Сумароков - "вар­вар­ским изне­жен­ным язы­ком" - уже никто не может. Позади основ­ной рубеж, кри­ти­че­ская полоса, как бы эпоха воз­ник­но­ве­ния звезд, если она когда-​нибудь была.

Пусть глав­ное и вто­ро­сте­пен­ное меня­ются местами, пере­хо­дят друг в друга, - при сохра­не­нии опре­де­лен­ного мас­штаба раз­ница все­гда есть, и сби­вать эти грани нельзя без риска запу­тать нашу бед­ную голову, пре­вра­тив науку в базар необя­за­тель­ных житей­ских мне­ний, то есть в пустую эклек­тику. Так, напри­мер, син­тез логи­че­ских зако­нов Аристотелем явля­ется в извест­ном смысле глав­ной цезу­рой и усло­вием вся­кого более кон­крет­ного шага в этой обла­сти. Здесь речь идет соб­ственно о про­стой абстрак­ции логи­че­ского мыш­ле­ния, и само собой разу­ме­ется, что раз­ви­тие диа­лек­ти­че­ской логики напол­няет эту абстрак­цию более глу­бо­ким содер­жа­нием. Возможны и част­ные логи­че­ские дис­ци­плины, раз­ви­ва­ю­щие (ино­гда до край­него пара­докса) опре­де­лен­ные ракурсы логи­че­ской формы. Приемы новых логи­че­ских дис­ци­плин могут иметь свою цен­ность для науч­ного зна­ния, и все же нельзя изло­жить любую из них, минуя общие связи тра­ди­ци­он­ной логики, кото­рая все­гда оста­нется рам­кой, спо­соб­ной охва­тить самые слож­ные фор­мулы спе­ци­аль­ного языка. Нет на свете ни одной книги, наби­той до отказа услов­ными зна­ками, кото­рая в конце кон­цов не пред­ла­гала бы свое добро чита­телю как вывод, сле­ду­ю­щий из при­ня­тых посы­лок. Верны ли эти посылки и строго ли они про­ве­дены в дан­ном слу­чае - ска­жет кри­тика, воору­жен­ная логи­че­ским мыш­ле­нием в обыч­ном смысле этого слова. Отказаться от этого мыш­ле­ния - все равно что под­нять самого себя за волосы, и потому слух об отмене клас­си­че­ской логики новыми логи­че­скими дис­ци­пли­нами вполне равен слуху о людях с песьими головами.

Нельзя ска­зать и то, что так назы­ва­е­мая логика Аристотеля есть одна из мно­гих логи­че­ских систем, не менее вер­ных, чем она, и про­сто раз­ных. Особенно лож­ной ста­но­вится эта мысль, если при­ба­вить к ней, что вера в един­ство и все­общ­ность логи­че­ского мыш­ле­ния есть "евро­по­цен­тризм", неспра­вед­ливо отвер­га­ю­щий дру­гие типы мыш­ле­ния, напри­мер логику пер­во­быт­ную. Нечто подоб­ное мы читаем у Леви-​Стросса и мно­гих совре­мен­ных запад­ных авторов.

Разум один, спра­вед­ливо писал Герцен. "Несколько раз­умов - такое бес­смыс­лие, кото­рое чело­ве­че­ское вооб­ра­же­ние не только понять, но и пред­ста­вить не может". Действительно, изла­гая мод­ную тео­рию мно­гих раз­умов, вы тем самым пред­по­ла­га­ете, что ваша соб­ствен­ная тео­рия един­ственно разум­ная, а это про­ти­во­ре­чит ее исход­ному пункту. Если же ваша логика не пре­тен­дует на все­об­щее зна­че­ние, то и не утвер­ждайте, что суще­ствует много раз­ных, но оди­на­ково разум­ных раз­умов, потому что это утвер­жде­ние носит именно все­об­щий харак­тер. "Разное пони­ма­ние пред­мета,- писал Герцен, - не зна­чит, что разумы раз­ные, а, во-​первых, что люди раз­ные, и, во-​вторых, что в раз­ных сте­пе­нях раз­ви­тия разума истина опре­де­ля­ется раз­лично, с раз­ных сто­рон одним и тем же разу­мом"¹ . Слово "разум" можно заме­нить сло­вом "логика", ибо логос явля­ется сущ­но­стью разума - дру­гого смысла в этом поня­тии нет.

То же самое можно ска­зать о так назы­ва­е­мой неа­ри­сто­те­лев­ской эсте­тике, отри­ца­ю­щей "миме­зис", то есть вос­про­из­ве­де­ние реаль­ной дей­стви­тель­но­сти в искус­стве. Адвокаты этой новой эсте­тики уже целое сто­ле­тие твер­дят, что изоб­ре­те­ние фото­гра­фии делает излиш­ней живо­пись или, по край­ней мере, такую живо­пись, кото­рая опи­ра­ется на более или менее глу­бо­кое сход­ство с моде­лью ; а теперь аргу­мент в пользу замены тра­ди­ци­он­ной живо­писи про­ек­ти­ро­ва­нием вещей или анти­жи­во­пи­сью, осно­ван­ной на несход­стве с моде­лью, дока­тился уже до самых мед­ве­жьих углов. Кажется, мно­гие совре­мен­ники слиш­ком запу­ганы опас­но­стью отстать от веч­ного дви­же­ния и борьбы нового со ста­рым - факт, отно­ся­щийся к соци­аль­ной пси­хо­ло­гии два­дца­того века.

Между тем ска­зать, что фото­гра­фия делает живо­пись излиш­ней, при­бли­зи­тельно то же самое, что ска­зать: после изоб­ре­те­ния авто­мо­биля ноги уже не нужны. Конечно, никто не ста­нет зака­зы­вать худож­нику свой порт­рет для удо­сто­ве­ре­ния лич­но­сти, а пой­дет к фото­графу (хотя меха­ни­че­ски схва­чен­ное сход­ство таких изоб­ра­же­ний часто бывает сомни­тельно). Однако живо­пись, осво­бож­ден­ная от более прак­ти­че­ского назна­че­ния, только выиг­ры­вает в своей само­сто­я­тель­ной цен­но­сти - так и любая тех­ника дви­же­ния не может заме­нить хоро­шей прогулки.

Пугало фото­гра­фи­че­ского сход­ства осо­бенно смешно в насто­я­щий момент, когда весь запад­ный мир охва­чен новой модой на так назы­ва­е­мый гипер- или фото­ре­а­лизм, состо­я­щий в рас­кра­ши­ва­нии гро­мад­ных фото­гра­фий. Нужно ли луч­шее дока­за­тель­ство того, что упа­док живо­писи (или, если вам это больше нра­вится, отри­ца­ние ее тра­ди­ци­он­ного отно­ше­ния к дей­стви­тель­но­сти) не явля­ется след­ствием изоб­ре­те­ния фото­ка­меры? Существует пло­хая живо­пись, но нет ника­ких осно­ва­ний утвер­ждать, что век живо­писи или, по край­ней мере, живо­писи, изоб­ра­жа­ю­щей жизнь в ее соб­ствен­ном, види­мом нами образе, при­шел к концу.

Искусство, осно­ван­ное на отри­ца­нии реаль­ных обра­зов, может создать только нега­тив­ные цен­но­сти, доступ­ные людям, посвя­щен­ным в то, что они отри­цают. Другими сло­вами, тут речь идет о реаль­ных обра­зах, взя­тых со зна­ком минус. Такое искус­ство являет собой анти­му­зей клас­си­че­ских форм, и, не имея само­сто­я­тель­ного источ­ника жизни, оно в гораздо боль­шей мере зави­сит от музей­ной тра­ди­ции, чем искус­ство, чер­па­ю­щее непо­сред­ственно из реаль­ной дей­стви­тель­но­сти. Для худо­же­ствен­ного твор­че­ства подоб­ная отвле­чен­ность невы­но­сима, можно даже ска­зать - убий­ственна, что и при­во­дит к раз­лич­ным тео­риям лик­ви­да­ции искус­ства, рас­про­стра­нен­ным в наши дни. Так или иначе, даже отри­цая грам­ма­тику куль­туры, люди, охва­чен­ные этим пани­че­ским бре­дом, под­твер­ждают ее существование.

В общем можно ска­зать, что прин­цип отно­си­тель­ной закон­чен­но­сти одна­жды най­ден­ных реше­ний не про­ти­во­ре­чит идее бес­ко­неч­ного раз­ви­тия. Что-​то рож­да­ется раз навсе­гда и что-​то уми­рает раз навсе­гда. Без этого невоз­можно посту­па­тель­ное дви­же­ние. Если же допу­стить, что оно воз­можно и совер­ша­ется в мире, то эле­мент закон­чен­но­сти отри­цать нельзя. Это зна­чит, что неко­то­рые явле­ния, ото­дви­ну­тые в про­шлое, не могут больше вер­нуться, кроме слу­чаев явного регресса. Нравится вам это или нет - при­го­вор окон­ча­тель­ный и обжа­ло­ва­нию не подлежит.

Может ли, напри­мер, вер­нуться алхи­мия? Поисками крас­ного льва или фило­соф­ского камня, спо­соб­ного обра­щать про­стые металлы в золото, зани­ма­лись такие выда­ю­щи­еся умы, как Роджер Бэкон, Кардано, Парацельс. Сравнивать с ними рядо­вого нату­ра­ли­ста нашего вре­мени было бы смешно. Между тем этот нату­ра­лист есть уче­ный, пред­ста­ви­тель кол­лек­тив­ного орга­низма науки в стро­гом смысле слова. Наука нача­лась там, где раз навсе­гда были остав­лены такие фан­та­сти­че­ские заня­тия, как алхи­мия, и при всем ува­же­нии к гени­аль­ным догад­кам мыс­ли­те­лей сред­них веков или эпохи Возрождения эта грань все­гда оста­нется доста­точно прочной.

Но разве выводы науки без­условны? Нет ничего неиз­мен­ного, все ста­реет и заме­ня­ется новым. Чем же наука лучше алхи­мии? В извест­ном смысле - ничем. Перешагнув через рубеж, отде­ля­ю­щий ее от наив­ной натур­фи­ло­со­фии преж­них вре­мен, она открыла без­гра­нич­ную пер­спек­тиву иссле­до­ва­ния при­роды, быст­рого изме­не­ния своих взгля­дов на мир, воз­мож­ность новых точек зре­ния и новых пере­хо­дов, кроме одного - воз­вра­ще­ния к алхи­мии. Н. Г. Чернышевский писал о методе "отри­ца­тель­ных выво­дов". В чем же он состоит? Я не знаю, какие суще­ства оби­тают на отда­лен­ной пла­нете, если она оби­та­ема, но одно могу ска­зать навер­ное - ведьмы там не живут.

Пример алхи­мии доста­точно стар, и только лож­ный пафос обы­ва­тель­ского созна­ния нашего вре­мени при­дает ста­рому при­меру неко­то­рый инте­рес. Если выводы науки так же смертны, как заблуж­де­ния алхи­мии, это урав­ни­вает шансы, и край­нее нова­тор­ство, отрав­лен­ное вуль­гар­ной диа­лек­ти­кой, ста­но­вится защи­той ретро­град­ных идей. Лучший спо­соб быть ори­ги­наль­ным, пишет один из лиде­ров аме­ри­кан­ского "поп-​арт", - вер­нуться назад. В своих извест­ных лоуэл­лов­ских чте­ниях 1925 года Уайтхед ска­зал, что совре­мен­ная наука берет начало не в опыт­ных иссле­до­ва­ниях эпохи Возрождения, как думали до сих пор, а в сред­не­ве­ко­вой схо­ла­стике и гре­че­ской драме. Такие пара­доксы были в те вре­мена еще внове, и ретроградно-​модернистская тен­ден­ция Уайтхеда понра­ви­лась. Между тем совер­шенно оче­видно, что при всем совер­шен­стве гре­че­ской драмы срав­не­ние ее с раз­ви­тием науч­ного мыш­ле­ния более изящно, чем осно­ва­тельно. Если речь идет о фор­маль­ной зако­но­мер­но­сти, то греки имели доста­точно ясное пред­став­ле­ние о ней не только в раз­ви­тии тра­ги­че­ской фабулы. Что же каса­ется мыс­ли­те­лей сред­них веков, то их раз­ра­ботка фор­маль­ной клас­си­фи­ка­ции и фило­соф­ской тер­ми­но­ло­гии оста­вила проч­ный след. И все же нет ника­кого сомне­ния в том, что пер­вые шаги совре­мен­ной науки были сде­ланы ею враз­рез с этой сред­не­ве­ко­вой тра­ди­цией, и сде­ланы прежде всего в неофи­ци­аль­ной сфере науч­ного мыш­ле­ния, в мастер­ских ремес­лен­ни­ков ("бот­те­гах") и более широко - в мире опыта.

Посмотрим теперь без предубеж­де­ния, чем наука не лучше алхи­мии. Безусловное содер­жа­ние любых науч­ных выво­дов при­над­ле­жит кон­крет­ной исто­рии, то есть замкнуто в опре­де­лен­ном круге явле­ний, "зара­жено" конеч­но­стью, по выра­же­нию Энгельса. Значит, совер­шенно сво­бод­ной от неиз­беж­ных иллю­зий, кото­рые, может быть, пока­жутся нашим потом­кам столь же наив­ными, как мно­гие пред­став­ле­ния Кардано или Роджера Бэкона, совре­мен­ная наука счи­тать себя не может. Конечная сто­рона име­ется в любом чело­ве­че­ском дости­же­нии; машина вре­мени выде­ляет этот про­дукт в чистом виде и отбра­сы­вает его в прошлое.

Впрочем, если нельзя ска­зать, что именно может пока­заться наив­ной фан­та­зией нашим обра­зо­ван­ным потом­кам, то есть раз­ница между ошиб­кой Резерфорда, кото­рый не верил в осво­бож­де­ние атом­ной энер­гии для тех­ни­че­ских целей, и пустой фан­та­зией мод­ных обску­ран­тов, утвер­жда­ю­щих, напри­мер, вред­ность разума и спа­си­тель­ность "рас­куль­ту­ри­ва­ния", а таких людей в насто­я­щее время сколько угодно. Слабости чело­ве­че­ской мысли также под­чи­ня­ются закону "отри­ца­тель­ных выво­дов". Мы не знаем, что может уста­реть в буду­щем, но твердо знаем, что есть идеи, кото­рые не уста­реют, и есть гра­ницы, отде­ля­ю­щие мысль уче­ного, спо­соб­ную заблуж­даться, от про­стого "бес­смыс­лия". Возможно, что зав­тра эти гра­ницы будут отне­сены в ту или дру­гую сто­рону, но отсюда вовсе не сле­дует, что их нет; отсюда сле­дует только, что мы про­вели эти гра­ницы при­бли­зи­тельно, с при­су­щим чело­ве­че­скому уму недо­стат­ком точности.

Правда, при­кос­но­вен­ность к смерт­ному миру не только порок, но и досто­ин­ство. Ибо все дей­стви­тель­ное имеет конеч­ные опре­де­ле­ния, оно суще­ствует здесь и теперь, в гра­ни­цах каче­ства и коли­че­ства, в при­ли­вах дей­ствия и стра­да­ния. Вне этого нет ничего реаль­ного, ничего сто­я­щего, - все осталь­ное только при­зрак, блед­ная немочь, седь­мая вода на киселе. Вот почему досто­ин­ства ста­рой натур­фи­ло­со­фии неот­де­лимы от ее недо­стат­ков. Попробуйте мыс­ленно огра­ни­чить сред­не­ве­ко­вое вооб­ра­же­ние Роджера Бэкона - и у вас не будет его наив­ной веры в магию, но не будет и заме­ча­тель­ного пред­ви­де­ния кры­ла­той машины, прочно вошед­шей теперь в быт людей, хотя еще недавно уче­ные отвер­гали воз­мож­ность лета­тель­ных аппа­ра­тов тяже­лее воздуха.

Отсюда можно сде­лать и дру­гой вывод - в остав­лен­ном позади не все достойно гибели. Менее раз­ви­тые сту­пени имеют свои пре­иму­ще­ства, свою иде­аль­ность. Их неяс­ные черты про­дол­жают жить в бес­ко­неч­ном палин­ге­незе, воз­рож­де­нии, и посту­па­тель­ное раз­ви­тие все­гда воз­вра­ща­ется к про­шлому, осво­бож­дая из мерт­вого цар­ства все достой­ное жизни. "В чело­ве­че­ской истории,-писал Маркс Энгельсу 25 марта 1868 года,- про­ис­хо­дит то же, что в пале­он­то­ло­гии. Даже самые выда­ю­щи­еся умы прин­ци­пи­ально, вслед­ствие какой-​то сле­поты суж­де­ния, не заме­чают вещей, нахо­дя­щихся у них под самым носом. А потом насту­пает время, когда начи­нают удив­ляться тому, что всюду обна­ру­жи­ва­ются следы тех самых явле­ний, кото­рых раньше не заме­чали". Так, после Французской рево­лю­ции было открыто зна­че­ние сред­них веков, всё видели в роман­ти­че­ском свете. Когда же, несколько деся­ти­ле­тий спу­стя, широ­кий раз­мах при­няло соци­а­ли­сти­че­ское дви­же­ние, уче­ные загля­нули в пер­во­быт­ную эпоху каж­дого народа. "И тут-​то они, к сво­ему изум­ле­нию, в самом древ­нем нахо­дят самое новое, вплоть до побор­ни­ков равен­ства, иду­щих так далеко, что это при­вело бы в ужас самого Прудона"² .

Если так, то нельзя пре­зи­рать и алхи­мию. Победа науч­ной мысли над дет­ской фан­та­зией преж­них веков явля­ется проч­ной опо­рой для сво­бод­ного обра­ще­ния к пло­до­твор­ным идеям, свер­ка­ю­щим в этой пер­вич­ной туман­но­сти зна­ния. И совре­мен­ная наука дока­зы­вает свою зре­лость, когда она, подобно Орфею в гре­че­ском мифе, спус­ка­ется в под­зем­ный мир, чтобы вер­нуть бес­ко­неч­ной жизни ее утраты. Пусть при­го­вор окон­ча­тель­ный и обжа­ло­ва­нию не под­ле­жит, - мы можем сде­лать его более точ­ным, более гиб­ким и справедливым.

Разумеется, при одном усло­вии. Орфею не уда­лось ожи­вить Эвридику - не уда­лось именно потому, что на обрат­ном пути из цар­ства теней он огля­нулся назад. Ужасная ошибка! В ней, как все­гда у гре­ков, глу­бо­кий смысл. Желая вос­ста­но­вить живое зна­че­ние раз навсе­гда прой­ден­ных эпох, открыть в этом без­молв­ном мире что-​то неспра­вед­ливо забы­тое, затоп­тан­ное в грязь ста­дом про­грес­сив­ных тупиц, нужно смот­реть впе­ред, а не назад. Ибо при всей отно­си­тель­но­сти про­гресса оста­ется неустра­ни­мая раз­ница между воз­рож­де­нием ста­рых начал во имя выс­шей исто­ри­че­ской дей­стви­тель­но­сти, лежа­щей впе­реди нас, и обрат­ным ходом в соб­ствен­ном смысле слова.

Если пер­вое известно в науч­ном оби­ходе под име­нем палин­ге­неза, то вто­рое может быть названо палин­дро­мией. Граница между тем, что уми­рает раз навсе­гда и что рож­да­ется раз навсе­гда, подвижна, здесь про­ис­хо­дит веч­ный "спор на меже". Взаимное отра­же­ние про­ти­во­по­лож­но­стей, наплывы форм с той и дру­гой сто­роны неиз­бежны. Но пред­по­ла­гая, что посту­па­тель­ное раз­ви­тие суще­ствует, мы допус­каем тем самым нали­чие объ­ек­тив­ной раз­ницы между палин­ге­не­зом и палиндромией.

Человек-​артист, сде­лав­ший свое тело пред­ме­том худо­же­ствен­ного раз­ви­тия, может совер­шать под купо­лом цирка уди­ви­тель­ные дви­же­ния - неда­ром его отда­лен­ные предки жили на дере­вьях. Но вот перед нами дру­гой слу­чай: когда чело­век, по сло­вам Вольтера, ста­но­вится "поме­сью тигра с обе­зья­ной" - спа­сайся кто может! У людей звер­ство тем более отвра­ти­тельно, что оно про­яв­ля­ется по ту сто­рону глав­ной цезуры, отде­ля­ю­щей чело­века от живот­ного. Люди часто бывают хуже зве­рей, и худ­шим видом регресса угро­жает им вред­ная ради­а­ция их соб­ствен­ного раз­ви­тия. Герцену эта опас­ность рисо­ва­лась в образе Чингис-​хана с элек­три­че­ским теле­гра­фом. Лев Толстой писал о Чингис-​хане с двумя пала­тами, прес­сой и жур­на­ли­сти­кой. А мы знаем теперь, что воз­мо­жен и Чингис-​хан с атом­ной бом­бой и даже Чингисхан с рево­лю­цией, вроде "куль­тур­ной рево­лю­ции" Мао. Мертвое тянется к вла­де­ниям жизни, так же как жизнь берет свое в иде­аль­ном цар­стве прошлого.

Можно ли сде­лать выбор, оста­но­виться на чем-​то опре­де­лен­ном в этом потоке про­ти­во­ре­чи­вых обра­зов, нелепо свя­зан­ных между собой враж­деб­ных начал? Легко было бы жить, если бы, напри­мер, добро и зло не были ино­гда до пол­ной иллю­зии похожи друг на друга, - так похожи, что чело­ве­че­ский ум в ужасе отсту­пает перед этой без­дной. Но выбор все-​таки есть. Пройдя через тысячи отож­деств­ле­ний, исто­рия нахо­дит раз­ность двух миро­вых путей. Сливаясь и раз­ли­ва­ясь на само­сто­я­тель­ные тече­ния, общий поток сохра­няет боль­шие водо­раз­делы, слу­жа­щие нашему внут­рен­нему глазу опо­рой истин­ного смысла среды бес­смыс­лен­ной на пер­вый взгляд текучести.

II

Теперь можно вер­нуться к исход­ному пункту этих рас­суж­де­ний. Марксизм не искра бла­го­дати, сошед­шей с неба, а есте­ствен­ный про­дукт исто­ри­че­ских усло­вий. В его исто­рии участ­вуют обык­но­вен­ные чело­ве­че­ские стра­сти, и самый бла­го­же­ла­тель­ный взгляд видит в ней не одни тор­же­ствен­ные шествия, но и ошибки, паде­ния, ино­гда и что-​то худ­шее. Это совсем не свя­щен­ная исто­рия, где цар­ствует иде­аль­ный поря­док и все зара­нее пред­ска­зано, все сбы­ва­ется без про­мед­ле­ния. В ней есть, и обя­за­тельно должны быть, слу­чай­ные черты, зави­ся­щие от людей и обстоятельств.

Но не слу­чайно поло­же­ние марк­сизма на исто­ри­че­ской карте мира, в цен­тре борьбы, с кото­рой трудно что-​нибудь срав­нить из про­шлого нашей земли. Сегодня идеи марк­сизма дают себя знать даже в напо­ен­ных жел­чью обрат­ных тео­ре­мах его горя­чих про­тив­ни­ков. Несмотря на пре­врат­но­сти вре­мени, это миро­воз­зре­ние оста­ется един­ствен­ной надеж­дой мыс­ля­щих людей два­дца­того века, как луч света из страны буду­щего, где чело­век, достиг­нув своей соб­ствен­ной зре­ло­сти, сумеет нако­нец ска­зать вме­сте с Лессингом: "Разве не вся веч­ность при­над­ле­жит мне?"

Такие пере­ходы от пред­ва­ри­тель­ных исто­ри­че­ских наброс­ков к одна­жды най­ден­ной форме раз­ви­тия воз­можны. Всеобщая форма, - гово­рит Энгельс в своих замет­ках о диа­лек­тике, есть "форма внут­рен­ней завер­шен­но­сти и тем самым бес­ко­неч­но­сти". Не отсту­пая от этой тра­ди­ции, извест­ной со вре­мен Аристотеля, мы можем с пол­ной внут­рен­ней ясно­стью встре­тить обыч­ные доводы бур­жу­аз­ной кри­тики. Догматизм здесь ни при чем. То, что можно назвать осо­бым поло­же­нием марк­сист­ской мысли на исто­ри­че­ской карте мира, не выдумка сле­пых фана­ти­ков или рас­чет­ли­вых слу­жи­те­лей новой догмы, склон­ных при­пи­сы­вать ей абсо­лют­ную силу, отвер­га­е­мую ими, когда речь идет о дру­гих уче­ниях. Нет, это есте­ствен­ный вывод из идеи диа­лек­ти­че­ского дви­же­ния в отли­чие от про­стой текучести.

Отсюда еще не сле­дует, что тео­рия марк­сизма верна. Справедливость ее дока­зы­ва­ется глу­би­ной содер­жа­ния, соот­вет­ствием его дей­стви­тель­но­сти, даль­ней­шим раз­ви­тием уче­ния Маркса и Энгельса в лени­низме, рево­лю­ци­он­ной прак­ти­кой. Противники этого миро­воз­зре­ния имеют право воз­ра­жать про­тив тех или дру­гих его сто­рон, хотя дело их про­иг­рано. Но они не имеют права зара­нее отвер­гать воз­мож­ность таких пере­хо­дов, когда раз­ви­тие в дан­ном отно­ше­нии как бы исчер­пано и най­ден­ная форма ста­но­вится без­услов­ным нача­лом вся­кого даль­ней­шего синтеза.

На фило­соф­ском языке без­услов­ное име­ну­ется абсо­лют­ным. Словом "абсо­лют" широко поль­зо­ва­лась иде­а­ли­сти­че­ская фило­со­фия вре­мен Шеллинга и Гегеля, поль­зо­ва­лась одно­сто­ронне, с оттен­ком мисти­че­ского вос­торга. Но это еще не зна­чит, что в поня­тии абсо­лют­ного нет ника­кого разум­ного содер­жа­ния. Насмешки над этим поня­тием в бур­жу­аз­ном пози­ти­визме вто­рой поло­вины про­шлого века, да и сей­час, ничего не стоят. Во вся­ком слу­чае, чело­ве­ком, кото­рый вер­нул абсо­лют­ному его реаль­ное содер­жа­ние, его закон­ную связь с мате­ри­а­ли­сти­че­ской фило­со­фией, был Ленин. Противники остро почув­ство­вали новизну этой поста­новки вопроса, и, напри­мер, А. Богданов в поле­мике с Лениным иро­ни­че­ски назвал его марк­сизм "абсо­лют­ным". Между тем страх перед абсо­лют­ным - мещан­ский пред­рас­су­док, тесно свя­зан­ный с бур­жу­аз­ным кру­го­зо­ром, а убеж­де­ние в том, что науч­ная рево­лю­ция марк­сизма имеет абсо­лют­ное содер­жа­ние, не про­ти­во­ре­чит диа­лек­ти­че­скому взгляду на мир.

Разумеется, истина бес­ко­нечна, неис­чер­па­ема. Но отсюда вовсе не сле­дует, что она рас­пре­де­ля­ется в общем потоке с потен­ци­аль­ной рав­но­мер­но­стью. Частица абсо­лют­ной истины может быть во всем, но не во всем оди­на­ково. Есть много раз­ных сту­пе­ней акту­аль­но­сти ее про­яв­ле­ний, и раз­ница между этими сту­пе­нями, гра­ницы между ними, при всей их гиб­ко­сти имеют вполне объ­ек­тив­ный харак­тер. В исто­рии обще­ства воз­ник­но­ве­ние марк­сизма явля­ется как бы глав­ной цезу­рой; оно озна­чает конец пред­ва­ри­тель­ного и непол­ного раз­ви­тия, в кото­ром обще­ствен­ное созна­ние носило по пре­иму­ще­ству бес­со­зна­тель­ный харак­тер. "Разум суще­ство­вал все­гда, только не все­гда в разум­ной форме",- писал Маркс³ . Гений клас­си­че­ской формы, отве­ча­ю­щий сво­ему содер­жа­нию, насколько это воз­можно в кон­крет­ной исто­рии, откры­вает дорогу раз­ви­тию пред­мета на его соб­ствен­ной основе, то есть наи­бо­лее высо­кому типу вся­кого развития.

Уже Плеханов защи­щал прин­цип отно­си­тель­ной закон­чен­но­сти в при­ме­не­нии к марк­сизму. Возражая Михайловскому, он отве­чает на воз­мож­ные сомне­ния сле­ду­ю­щим обра­зом: "Общественные отно­ше­ния видо­из­ме­ня­ются; видо­из­ме­ня­ются с ними и науч­ные тео­рии. В резуль­тате этих изме­не­ний явля­ется, нако­нец, все­сто­рон­нее рас­смот­ре­ние дей­стви­тель­но­сти, сле­до­ва­тельно, и объ­ек­тив­ная истина. Ксенофонт имел иные эко­но­ми­че­ские взгляды, чем Жан Батист Сэй. Взгляды Сэя, навер­ное, пока­за­лись бы Ксенофонту неле­по­стью; Сэй объ­яв­лял неле­по­стью взгляды Ксенофонта. А мы знаем теперь, откуда взя­лись взгляды Ксенофонта, откуда взя­лись взгляды Сэя, откуда взя­лась их одно­сто­рон­ность. И это зна­ние есть уже объ­ек­тив­ная истина, и ника­кой "рок" не сдви­нет уже нас с этой откры­той, нако­нец, пра­виль­ной точки зрения.

- Но ведь не оста­но­вится же чело­ве­че­ская мысль на том, что вы назы­ва­ете откры­тием или откры­ти­ями Маркса? - Конечно, нет, гос­пода! Она будет делать новые откры­тия, кото­рые будут допол­нять и под­твер­ждать эту тео­рию Маркса, как новые откры­тия в аст­ро­но­мии допол­няли и под­твер­ждали откры­тие Коперника"⁴ .

Слова Плеханова не поте­ряли своей убе­ди­тель­ной силы, однако с того момента, когда они были напи­саны, обста­новка в мире несколько изме­ни­лась, и созна­ние сред­него чело­века теперь более чув­стви­тельно к опас­но­сти мерт­вого одно­об­ра­зия, или, как гово­рят на Западе, кон­фор­мизма (для этого име­ются свои при­чины). Вот почему стоит, пожа­луй, отме­тить, что "допол­не­ние и под­твер­жде­ние" Маркса - только часть, и при­том незна­чи­тель­ная, тех задач, кото­рые откры­ва­ются перед раз­ви­тием обще­ствен­ного разума после дости­же­ния зрелости.

Можно, напри­мер, ска­зать, что дви­га­тель внут­рен­него сго­ра­ния "допол­няет и под­твер­ждает" откры­тие огня. Но в таком выра­же­нии мало смысла. Между тем тот факт, что люди одна­жды научи­лись добы­вать огонь, в самом деле явля­ется общим усло­вием для изоб­ре­те­ния паро­вой машины, дизеля и мно­гих дру­гих машин, осно­ван­ных на "дви­жу­щей силе огня", по извест­ному выра­же­нию Карно. Вот о чем речь идет у Плеханова, если понять его мысль доста­точно широко.

Он, разу­ме­ется, не имел в виду пре­вра­тить "откры­тия Маркса" в пре­дел чело­ве­че­ских дер­за­ний. Эти откры­тия по самой своей при­роде тре­буют кри­тики достиг­ну­тых резуль­та­тов, их посто­ян­ной про­верки опы­том живого раз­ви­тия. Маркс сам назы­вает свой метод кри­ти­че­ским. Но для того, чтобы под видом сме­лого нова­тор­ства не совер­ша­лось про­стое воз­вра­ще­ние вспять, а это все­гда воз­можно, наши соб­ствен­ные кри­ти­че­ские пре­тен­зии также должны быть под­верг­нуты осно­ва­тель­ной кри­тике. При соблю­де­нии этого усло­вия отпали бы мно­гие ничтож­ные попытки сте­реть вели­кую грань, про­ве­ден­ную в исто­рии обще­ствен­ной мысли воз­ник­но­ве­нием марк­сизма. Так думал Плеханов.

"И тогда нача­лась бы насто­я­щая кри­тика Маркса",- гово­рит он в одной инте­рес­ной ста­тье 1908 года.-Это может пока­заться шут­кой, но это в самом деле так. Ведь разве же беда в том, что Маркса кри­ти­ко­вали? Беда в том, что люди, желав­шие кри­ти­ко­вать его, обна­ру­жили самое гран­ди­оз­ное неуме­ние взяться за это дело, что они не поняли марк­сова метода, что они иска­зили его взгляды, что они, в своем соб­ствен­ном изу­че­нии дей­стви­тель­но­сти, ста­но­ви­лись на уста­рев­шую и потому совер­шенно неудо­вле­тво­ри­тель­ную точку зре­ния. Результаты, есте­ственно, полу­чи­лись самые жал­кие. Когда люди, искренне счи­тав­шие себя соци­а­ли­стами, "кри­ти­ко­вали" Маркса с точки зре­ния Бем-​Баверка, Шульце-​Геверница или Парето, они этим пока­зы­вали одно: свою неспо­соб­ность под­верг­нуть Парето, Шульце-​Геверница или Бем-​Баверка кри­тике с точки зре­ния Маркса. А эта жал­кая неспо­соб­ность была опять-​таки вполне есте­ствен­ным пло­дом неже­ла­ния или неуме­ния все­сто­ронне понять и про­ду­мать миро­со­зер­ца­ние осно­ва­те­лей науч­ного социализма".

Итак, есть раз­ница между широ­ко­ве­ща­тель­ным нова­тор­ством, кото­рое под видом непри­ми­ри­мо­сти ко вся­кой догме воз­вра­щает нас к уста­рев­шим, раз навсе­гда остав­лен­ным позади идеям-​призракам, и дей­стви­тель­ной ори­ги­наль­но­стью идей­ного раз­ви­тия, пред­по­ла­га­ю­щей сохра­не­ние извест­ного уровня в самом про­цессе науч­ной кри­тики, воз­мож­ной только на этом уровне, во вся­ком слу­чае, не ниже его. Да, "насто­я­щая кри­тика Маркса" воз­можна и даже необ­хо­дима, бояться ее смешно. "Научитесь вла­деть мето­дом Маркса, - про­дол­жает Плеханов,-и вы полу­чите воз­мож­ность про­ве­рить те резуль­таты, к кото­рым он и Энгельс при­шли в своих иссле­до­ва­ниях. Приложите Марксов метод к изу­че­нию тех обла­стей зна­ния, кото­рыми Маркс и Энгельс не имели вре­мени заняться - напри­мер, к изу­че­нию исто­рии идео­ло­гий: искус­ства, рели­гии, фило­со­фии, - и вы обна­ру­жите сла­бые сто­роны марк­сова метода, буде тако­вые име­ются. Всесторонне про­ду­майте миро­со­зер­ца­ние Маркса, и вы обна­ру­жите его про­белы, - буде тако­вые суще­ствуют, или по край­ней мере вый­дете на един­ствен­ную дорогу, могу­щую при­ве­сти к их обна­ру­же­нию"⁵ .

Наши про­тив­ники часто гово­рят, что идео­ло­гия Маркса и Ленина отме­няет плю­ра­лизм мно­гих точек зре­ния и, таким обра­зом, явля­ется "закры­той". Типичный дог­ма­тик совре­мен­ного науч­ного скеп­сиса Карл Поппер выво­дит эту черту из казар­мен­ной уто­пии Платона и абсо­лют­ной идеи Гегеля. Историю фило­со­фии оста­вим в сто­роне, что же каса­ется "откры­то­сти", то здесь поста­новка вопроса должна быть более кон­крет­ной. В своем широ­ком отно­ше­нии к луч­шей тра­ди­ции про­шлого и воз­мож­но­стям новых иссле­до­ва­ний марк­сизм есть именно откры­тое миро­воз­зре­ние, гораздо более откры­тое, чем какая-​нибудь осо­бен­ная "точка зре­ния". Он допус­кает про­верку своих выво­дов и может быть только заин­те­ре­со­ван в ней. Лишь бы эта про­верка не пре­вра­ти­лась в обы­ва­тель­скую смуту, лома­ю­щую связь идей, сто­ив­ших чело­ве­че­ству немало бла­го­род­ных уси­лий, не говоря о жерт­вах кро­ва­вых и бес­кров­ных. Лишь бы лихо­ра­доч­ное "чув­ство нового" не вну­шило нашему совре­мен­нику жела­ния снова стать на чет­ве­реньки. В есте­ство­зна­нии никому не при­хо­дит в голову делать новые откры­тия, минуя сло­жив­шийся аппа­рат науки, не при­мы­кая к его послед­ним, наи­бо­лее пол­ным выво­дам. Такое же пра­вило дей­ствует и в обла­сти миро­со­зер­ца­ния, взя­того в целом, - оно дей­ствует в этой обла­сти, хотим мы этого или не хотим, и мстит за себя, когда мы его нару­шаем. Если гово­рить об анар­хии мысли, кото­рая, по выра­же­нию Маркса, есть "режим самой глу­по­сти" (das Regiment der Dummheit selbst), то для таких видов сво­боды марк­сизм как миро­воз­зре­ние, конечно, закрыт. И стес­няться этого вовсе нечего.

У чело­века, зна­ко­мого с исто­рией марк­сизма, при­падки обы­ва­тель­ской смуты вызы­вают именно чув­ство "ску­чищи непри­лич­ней­шей", ибо они повто­ряют, часто с уди­ви­тель­ным бес­стыд­ством или неве­же­ством, одни и те же мотивы, остав­лен­ные позади опре­де­лен­ной черты общим дви­же­нием чело­ве­че­ской мысли. Эта черта, если она соблю­да­ется, пред­став­ляет собой гаран­тию про­тив вся­кой кос­но­сти, и тут, соб­ственно, даже не черта, а ворота в буду­щее, откры­тые для посто­ян­ного пере­хода из огра­ни­чен­ной жизни исто­ри­че­ских явле­ний в жизнь общую и закры­тые для наше­ствия при­зра­ков, пита­ю­щихся живой кро­вью. Законченным фак­том явля­ется только откры­тие пути в бес­ко­неч­ность раз­ви­тия, а един­ствен­ная догма, уста­нов­лен­ная этим откры­тием, запре­щает под видом нового твор­че­ства "зады твер­дить и лгать за двух".

Так как в исто­рии марк­сизма попытки сло­мать этот запрет бывали, то были и разъ­яс­не­ния, направ­лен­ные про­тив анар­хии мысли, рас­ту­щей на почве сво­его рода болезни века, лихо­ра­доч­ной жажды нового, будь это новая марка машины или новый трюк фило­соф­ского модер­низма. Открытый харак­тер марк­сист­ского миро­воз­зре­ния лучше всего выра­жен Лениным: "Единственный вывод из того, раз­де­ля­е­мого марк­си­стами, мне­ния, что тео­рия Маркса есть объ­ек­тив­ная истина, состоит в сле­ду­ю­щем: идя по пути марк­со­вой тео­рии, мы будем при­бли­жаться к объ­ек­тив­ной истине все больше и больше (нико­гда не исчер­пы­вая ее); идя же по вся­кому дру­гому пути, мы не можем прийти ни к чему, кроме пута­ницы и лжи"⁶ .

В общем можно ска­зать, что со сто­роны миро­воз­зре­ния Маркса и Ленина любая новая мысль, несу­щая в себе серьез­ное содер­жа­ние, не может встре­тить пре­пят­ствия. Лишь бы это новое твор­че­ство не поку­па­лось за счет марк­сист­ской тра­ди­ции, ее дра­го­цен­ного суще­ства. Само по себе твор­че­ское начало необ­хо­димо как воз­дух, но гово­рить об этом - зна­чит повто­рять изби­тые истины. Важнее ска­зать, что в про­цессе науч­ного твор­че­ства воз­можны доб­ро­со­вест­ные заблуж­де­ния; их, разу­ме­ется, нельзя сме­ши­вать с рас­счи­тан­ным отступ­ни­че­ством. Все зави­сит от направ­ле­ния, в кото­ром совер­ша­ется дви­же­ние мысли - к марк­сизму или от него. Что про­сти­тельно в одном слу­чае, то может быть недо­стой­ным лик­ви­да­тор­ством по отно­ше­нию к азбуке рево­лю­ци­он­ной тео­рии в другом.

III

Громкие речи о пре­иму­ще­ствах плю­ра­лизма по срав­не­нию с един­ством взгля­дов слы­шатся прежде всего со сто­роны бур­жу­аз­ных пар­тий. О том же хло­по­чут "нео­марк­си­сты", "без­дом­ные левые", "новые левые", а ино­гда и ста­рые левые. Если во всем этом шуме при­сут­ствуют эле­менты чест­ных поис­ков истины (этого отри­цать нельзя), то люди сту­чатся не в ту дверь. Требование сво­бод­ного спора, без вме­ша­тель­ства силы, без дема­го­гии есте­ственно, но сме­ши­вать прин­ципы и так­тику или тео­ре­ти­че­ский спор, име­ю­щий все­об­щее зна­че­ние, с про­стым раз­бро­дом взгля­дов невоз­можно. До Вестфальского мир­ного трак­тата в Европе дей­ство­вало пра­вило cujus regio, ejus religio, то есть, при­мерно, "вера зави­сит от госу­дар­ствен­ных гра­ниц". На рели­ги­оз­ной почве такая сделка еще воз­можна, потому что здесь речь идет об услов­ных веро­ва­ниях, тесно свя­зан­ных с опре­де­лен­ным риту­а­лом. Думать же, что истина одна в Мадриде, дру­гая в Москве, а тре­тья в Пекине, - вер­ный путь к дис­кре­ди­та­ции вся­кой рево­лю­ци­он­ной теории.

Свободный обмен мне­ни­ями (поскольку это не чистая абстрак­ция) нужен именно для дости­же­ния един­ства мысли, пред­по­ла­га­е­мого самим про­цес­сом мыш­ле­ния. Свобода есть тре­бо­ва­ние граж­дан­ское, госу­дар­ствен­ное, меж­го­су­дар­ствен­ное, но при всей важ­но­сти его оно не имеет ничего общего с так назы­ва­е­мым плю­ра­лиз­мом истины, то есть с при­зна­нием мно­же­ства оди­на­ково спра­вед­ли­вых точек зре­ния. Согласно мод­ным фило­соф­ским тео­риям вся­кое един­ство идео­ло­гии "репрес­сивно". Но так ли это? Да, нетер­пи­мость, подав­ле­ние сво­боды сове­сти - отвра­ти­тельны и, глав­ное, бес­по­лезны, ибо ведут к обрат­ным резуль­та­там. Но откуда вы взяли, что "репрес­сив­ность" свя­зана с един­ством идео­ло­гии? Она пре­красно ужи­ва­ется с так назы­ва­е­мым плю­ра­лиз­мом и широко поль­зу­ется анар­хией мысли для подав­ле­ния вся­кого серьез­ного дея­тель­ного ина­ко­мыс­лия, опас­ного с точки зре­ния суще­ству­ю­щего в буржуазно-​демократических стра­нах обще­ствен­ного строя.

Слово "плю­ра­лизм" пере­шло на стра­ницы боль­ших газет из фило­со­фии. Термин этот, изоб­ре­тен­ный Вольфом еще в XVIII веке, был при­спо­соб­лен осно­ва­те­лем праг­ма­тизма Уильямом Джемсом для выра­же­ния права каж­дой лич­но­сти иметь свое миро­воз­зре­ние, не обя­за­тель­ное для всех. Представьте себе гости­ницу, насе­лен­ную мно­же­ством жиль­цов. В каж­дой ком­нате течет своя осо­бая жизнь: юноша пишет стихи, бан­кир счи­тает диви­денды, уче­ный иссле­дует веще­ство, а веру­ю­щий молит бога о нис­по­сла­нии бла­го­дати. Никому нет дела до того, что тво­рится в сосед­нем номере, и, только встре­ча­ясь в общем кори­доре, доб­рые соседи веж­ливо при­вет­ствуют друг друга.

С этой гости­ни­цей авторы школы Джемса срав­ни­вали цар­ство мысли. У каж­дого своя фило­со­фия, свой мир. Мы при­знаём что-​нибудь вер­ным лишь потому, что это нам нужно или при­ятно. Единая объ­ек­тив­ная истина, обя­за­тель­ная для каж­дого мыс­ля­щего суще­ства, кажется серой и неуют­ной. Как может чув­ство­вать себя чело­век, кото­рому не уда­лось полу­чить отдель­ный номер в гости­нице и при­хо­дится спать в общей ком­нате с дру­гими джентльменами?

Эти софизмы сытого мещан­ства начала века пре­вра­ти­лись теперь в пре­воз­но­си­мую всеми сред­ствами мас­со­вой инфор­ма­ции про­грамму "сво­бод­ного мира". Западная фило­со­фия два­дца­того века дей­стви­тельно напо­ми­нает ком­фор­та­бельно обстав­лен­ную гости­ницу, в кото­рой каж­дому тече­нию отве­ден соб­ствен­ный номер. Феноменология и экзи­стен­ци­а­лизм, онто­ло­гия и гер­ме­нев­тика поме­ща­ются в бель­этаже рядом с уче­нием Фомы Аквинского. Структурализм, логи­че­ский пози­ти­визм, кри­ти­че­ский раци­о­на­лизм и мно­же­ство дру­гих "измов" каж­дый день встре­ча­ются на лест­нице. Изредка про­ис­хо­дят недо­ра­зу­ме­ния, дис­кус­сии, вроде потеш­ных сра­же­ний пет­ров­ского вре­мени. Ряды имен ослеп­ляют чита­теля, десятки новых тер­ми­нов, напо­ми­на­ю­щих сред­не­ве­ко­вые суп­по­зи­ции, реду­пли­ка­ции, рестрик­ции, оса­ждают мозг. Это насто­я­щий Пантеон в честь тысячи богов, зара­нее осме­ян­ный Вольтером в "Орлеанской девственнице":

Толпа уче­ных вхо­дит в этот храм;
На вид они не лишены рас­судка,
Почтение они вну­шают вам,
Все смот­рят сано­вито и при­лично,
Все по-​латыни гово­рят отлично,
Толкуют обо всех и обо всем,
И все же - это сума­сшед­ший дом.

Откуда видно, что в этом оглу­ша­ю­щем хоре, где каж­дая группа голо­сов тянет свое, легче услы­шать мело­дию истины? Конечно, если истина - дело внут­рен­него ком­форта, то при нали­чии неко­то­рой обес­пе­чен­но­сти и обра­зо­ва­ния каж­дый может удо­вле­тво­рить свой потре­би­тель­ский инте­рес на этом супер­мар­кете идей. Здесь все отно­сятся друг к другу тер­пимо, но в целом полу­ча­ется то, что совре­мен­ная социо­ло­гия назы­вает "давя­щей тер­пи­мо­стью". Этот пре­вос­ход­ный тер­мин ста­вит мно­го­об­ра­зие фило­соф­ских школ в один ряд с "все­доз­во­лен­но­стью" сек­су­аль­ной жизни или пест­рой вак­ха­на­лией худо­же­ствен­ной моды, состо­я­щей, напри­мер, в том, что имя­рек, вме­сто того чтобы писать кар­тины, создает свои про­из­ве­де­ния прямо на улице, оста­нав­ли­вая про­хо­жих и бор­моча что-​то непо­нят­ное. Множество сен­са­ций сби­вает с ног, оглу­шает тем, что вчера счи­та­лось немыс­ли­мым, делает ум неспо­соб­ным занять само­сто­я­тель­ную пози­цию, рас­хо­дя­щу­юся в чем-​то суще­ствен­ном с теми стад­ными дви­же­ни­ями, кото­рые под­дер­жи­вают обыч­ный поря­док жизни. Великолепное изоб­ре­те­ние эта "давя­щая тер­пи­мость"! Она обес­пе­чи­вает фор­ми­ро­ва­ние одно­мер­ного чело­века Маркузе гораздо лучше самого край­него дог­ма­тизма и любых запретов.

Основная мысль плю­ра­лизма состоит в том, что суще­ствует мно­же­ство жиз­нен­ных пози­ций, струк­тур и "виде­ний", умствен­ных схем вроде "образцов-​типов" Элвуда и Маргарет Мид. Все они оди­на­ково хороши, все правы на свой осо­бый лад, все "непро­зрачны" друг для друга. Эта баналь­ность нашего века под­дер­жи­ва­ется тем, что гро­мад­ное коли­че­ство накоп­лен­ных фак­тов исто­рии куль­туры, искус­ства и фило­со­фии само по себе ока­зы­вает давя­щее вли­я­ние на моз­го­вой трест сред­него чело­века, вну­шая ему идею реля­ти­визма, отсут­ствия вся­кой срав­ни­мо­сти, внут­рен­ней системы и лест­ницы сту­пе­ней в пест­ром хаосе идео­ло­ги­че­ских форм.

Значит, по-​вашему, еди­но­мыс­лие лучше? Конечно, ведь речь идет не о марке сига­рет или выборе фут­боль­ной команды. Полное еди­но­мыс­лие чело­ве­че­ского рода - такой же идеал, как абсо­лют­ная истина. Можете не бес­по­ко­иться - до этого далеко, но стре­миться к един­ству вывода в "диа­ло­гах" с дру­гими людьми для чело­века есте­ственно. А вот при "давя­щей тер­пи­мо­сти" вы будете тихо нена­ви­деть друг друга, скры­вая это любез­ными фра­зами - о под­лин­ной, серьез­ной борьбе за истину здесь не может быть и речи.

"Давящая тер­пи­мость" ничем не лучше при­ну­ди­тель­ного еди­но­мыс­лия и часто с ним соче­та­ется, но она гораздо хуже еди­но­мыс­лия доб­ро­воль­ного. Вот к чему нужно стре­миться, а делать все­об­щий харак­тер истины пуга­лом, ответ­ствен­ным за "репрес­сив­ность", - это зна­чит, как уже ска­зано, сту­чаться не в ту дверь. Ошибки такого рода вызы­вают чув­ство зло­рад­ства у дей­стви­тель­ных про­тив­ни­ков нового, они слу­жат вер­ную службу анти­ком­му­низму. О сте­пени рас­про­стра­нен­но­сти их можно судить, напри­мер, по шум­ному успеху так назы­ва­е­мой "диа­лек­тики про­све­ще­ния", откры­той двумя утон­чен­ными интел­лек­ту­а­лами - Хоркхаймером и Адорно.

Согласно этой пара­док­саль­ной тео­рии фашизм явля­ется есте­ствен­ным след­ствием про­све­ще­ния XVIII века и, более широко, всей логики раз­ви­тия научно-​технического мыш­ле­ния, начи­ная с нео­лита, если не раньше. Хоркхаймер, соб­ственно, так и пишет: "Можно было бы ска­зать, что кол­лек­тив­ное безу­мие, захва­ты­ва­ю­щее сего­дня все вокруг, от кон­цен­тра­ци­он­ных лаге­рей до как бы совер­шенно невин­ных воз­дей­ствий мас­со­вой куль­туры, уже налицо в при­ми­тив­ной объ­ек­ти­ва­ции, в при­су­щем пер­вому чело­веку каль­ку­ли­ру­ю­щем взгляде на мир как на свою добычу". Разум бур­жу­а­зен, он себя не оправ­дал, он пере­хо­дит в гос­под­ство. "Просвещение тота­ли­тарно"⁷ .

Изложено все это не без таланта и даже с неко­то­рыми заим­ство­ва­ни­ями из марк­сизма. В своей кри­тике тех­но­кра­ти­че­ского иде­ала и связи его с авто­ри­тар­ным направ­ле­нием совре­мен­ной бур­жу­аз­ной поли­тики Хоркхаймер и Адорно по-​своему правы. Но так или иначе в основе их тео­рии лежит гру­бый софизм. Наука дей­стви­тельно попала в обе­зья­ньи лапы хищ­ни­ков и дель­цов, однако ска­зать, что про­све­ти­тели под­го­то­вили почву для раци­о­наль­ной орга­ни­за­ции кре­ма­то­риев Освенцима - это маневр нечи­стой сове­сти, само­оправ­да­ние либе­раль­ной интел­ли­ген­ции, кото­рая сво­ими похо­дами про­тив разума немало спо­соб­ство­вала утвер­жде­нию тота­ли­тар­ного мифа два­дца­тых - трид­ца­тых годов. "Диалектика про­све­ще­ния" застав­ляет вспом­нить ста­рого фран­цуз­ского писа­теля Поля Луи Курье, кото­рый в споре с реак­ци­он­ными софи­стами сво­его вре­мени заме­тил, что глав­ным источ­ни­ком всех бед­ствий чело­ве­че­ства явля­ется изоб­ре­те­ние кни­го­пе­ча­та­ния и, мало того, - пере­ход к арти­ку­ли­ро­ван­ной речи. Пародия Курье почти сов­па­дает с глу­бо­ко­мыс­лен­ной исто­ри­че­ской фило­со­фией Хоркхаймера и его последователей.

Если бы обе­зьяна не стала на путь раци­о­наль­ного мыш­ле­ния, не сооб­ра­зила, что посред­ством труда можно под­чи­нить себе при­роду, не было бы и фашизма, как и сме­нив­шей его отуп­ля­ю­щей силы потре­би­тель­ского обще­ства! Здесь все пере­вер­нуто вверх дном. Вместо того чтобы ска­зать: ста­рай­тесь осво­бо­дить обще­ствен­ное созна­ние от при­ну­ди­тель­ных, "репрес­сив­ных" форм, - нам гово­рят: бегите от разума, он "репрес­си­вен". Представить себе, что раз­ви­тие разума в исто­ри­че­ски дан­ных огра­ни­чен­ных клас­со­вых фор­мах само порож­дает нега­тив­ные силы, спо­соб­ные его погло­тить, что бур­жу­аз­ное про­све­ще­ние пере­хо­дит в неве­же­ство, то есть в свою про­ти­во­по­лож­ность, можно. Это ста­рая истина, верно изло­жен­ная марк­сист­ской лите­ра­ту­рой задолго до "франк­фурт­ской школы". Сказать же, что вся­кое раци­о­наль­ное мыш­ле­ние, опи­ра­ю­ще­еся на законы есте­ствен­ной необ­хо­ди­мо­сти, - это про­об­раз системы "гос­под­ства", до Гитлера вклю­чи­тельно, сде­лать из про­све­ще­ния в его борьбе с неве­же­ством и суе­ве­рием дья­вола миро­вой исто­рии, рас­смат­ри­вать эту исто­рию как еди­ный про­цесс от Бэкона и Декарта до "Франкфуртер аль­ге­майне", то есть без вся­кого пере­лома, пере­хода от демо­кра­тии к реак­ции,- это уже софизм, сти­ра­ю­щий все объ­ек­тив­ные грани и потому заме­шан­ный в совре­мен­ной защите тем­ных идей. Прибавьте к этому, что, с точки зре­ния Хоркхаймера и Адорно, тео­рия соци­а­лизма также делает уступку системе гос­под­ства или гос­под­ству системы, поскольку она рисует кар­тину буду­щего в свете исто­ри­че­ской необ­хо­ди­мо­сти⁸ .

Любые при­меры дог­ма­ти­че­ской схе­ма­тики не могут оправ­дать такую кри­тику соци­а­лизма как при­ми­ре­ния с "бур­жу­аз­ным наслед­ством". Реакционные софизмы либе­раль­ной интел­ли­ген­ции, заря­жен­ной отри­ца­тель­ным элек­три­че­ством по отно­ше­нию к "диа­лек­тике про­све­ще­ния", были известны в России еще до Октябрьской рево­лю­ции. Так, пош­лый, в сущ­но­сти, Лев Шестов, про­слыв­ший впо­след­ствии на Западе бог весть каким мыс­ли­те­лем, писал, что глав­ным источ­ни­ком жесто­ко­сти в этом мире явля­ется борьба "героев духа". В стрем­ле­нии пере­до­вой обще­ствен­ной мысли к цель­ному мони­сти­че­скому миро­воз­зре­нию он видел угрозу лич­но­сти, опас­ность "уни­что­же­ния всех орлов, пита­ю­щихся живым мясом, выра­жа­ясь язы­ком Пугачева, ради сохра­не­ния воро­нья, живу­щего пада­лью"⁹ . Конечно, все это не слиш­ком умно, однако совсем не случайно.

Ловушка бур­жу­аз­ной идео­ло­гии два­дца­того века заклю­ча­ется именно в системе анти­ис­тин. Нам гово­рят, что еди­ная цель­ная после­до­ва­тель­ная мысль стес­няет внут­рен­нюю сво­боду, а десять запо­ве­дей про­во­ци­руют жела­ние их нару­шить, рож­дают экс­цессы "под­поль­ного чело­века". Все выра­бо­тан­ные исто­рией куль­туры пра­виль­ные, закон­чен­ные формы с этой точки зре­ния подо­зри­тельны. Быть может, они "недо­ста­точно безумны", чтобы удо­вле­тво­рить выс­шие тре­бо­ва­ния совре­мен­но­сти! Так весь тон бур­жу­аз­ной идео­ло­гии за послед­нее сто­ле­тие изме­нился: вме­сто преж­них, пусть огра­ни­чен­ных или даже лице­мер­ных иде­а­лов куль­тур­ного обы­ва­теля про­шлого века теперь гос­под­ствует жажда посто­ян­ного нару­ше­ния при­ня­тых норм, система "обрат­ных общих мест" и та же зна­ко­мая уже нам "давя­щая терпимость".

Как воз­никла и чем пита­ется идео­ло­гия анти­ис­тин - само­сто­я­тель­ный боль­шой вопрос, слиш­ком боль­шой для нашей ста­тьи. Возьмем эту ситу­а­цию как нечто дан­ное. Конечно, нельзя зара­нее осу­дить какое-​нибудь явле­ние духов­ной куль­туры только потому, что оно воз­никло где-​то между Эльбой и Рейном или по ту сто­рону Атлантического оке­ана. Это будет нетер­пи­мость, дог­ма­тизм во имя абстрактно поня­той истины. Но попро­буем рас­суж­дать дальше. Если какой-​нибудь "новый под­ход" поль­зу­ется широ­ким рас­про­стра­не­нием в обра­зо­ван­ных, тех­ни­че­ски раз­ви­тых стра­нах, зна­чит в нем что-​то есть. А если в нем что-​то есть, то нужно его диф­фе­рен­ци­ро­вать - поло­жи­тель­ное и, может быть, демо­кра­ти­че­ское содер­жа­ние, взять себе, рас­ши­рив, таким обра­зом, преж­нее марк­сист­ское пони­ма­ние вопроса, а реак­ци­он­ное отбро­сить. Схема готова. Допустим, что речь идет о струк­ту­ра­лизме или искус­стве, ста­вя­щем себе целью нис­про­вер­же­ние "тра­ди­ций Ренессанса", - сло­вом, о чем угодно.

Но мы забыли, что совре­мен­ная бур­жу­аз­ная идео­ло­гия живет систе­мой плю­ра­лизма, или "все­доз­во­лен­но­сти", permissivness, кото­рая сама по себе отнюдь не явля­ется заво­е­ва­нием про­грес­сив­ной куль­туры. Откуда вы зна­ете и зна­ете зара­нее, что в этом явле­нии что-​то есть (что-​то разум­ное и полез­ное для ком­му­ни­сти­че­ского миро­со­зер­ца­ния)? Чем ваша абстракт­ная анти­ис­тина лучше абстракт­ной истины, охра­ня­е­мой нетер­пи­мо­стью? И не дой­дете ли вы в конце кон­цов на этом пути до того, что будете искать раци­о­наль­ное зерно в куре­нии мари­ху­аны и тре­бо­вать, чтобы "демо­кра­ти­че­ское" нару­ше­ние эле­мен­тар­ной поло­вой морали не сме­ши­вали с "реак­ци­он­ным"? Вы зара­нее осуж­да­ете вся­кую пол­ную, непо­ло­вин­ча­тую кри­тику заблуж­де­ния как сущую огра­ни­чен­ность, а между тем это уже шаг в сто­рону "репрес­сив­ного", давя­щего плюрализма.

Вот один из воз­мож­ных при­ме­ров. Чтобы вве­сти в ком­му­ни­сти­че­ский оби­ход неко­то­рые, уже вполне при­знан­ные - по закону той же давя­щей тер­пи­мо­сти - явле­ния искус­ства, назван­ные когда-​то Лениным "неле­пей­шим крив­ля­нием", запад­ный нео­марк­сизм рас­ши­рил гра­ницы тео­рии отра­же­ния. И вот уже пишут и пишут, что воз­можны два типа отра­же­ния - одно, осно­ван­ное на сход­стве с дей­стви­тель­но­стью, и дру­гое, состо­я­щее в услов­ных зна­ках. На эту тему напи­саны тысячи стра­ниц, хотя любому чело­веку, пони­ма­ю­щему серьез­ность вопроса, совер­шенно ясно, что речь идет об отступ­ле­нии от лени­низма во имя дву­смыс­лен­ной терпимости.

На стра­ни­цах одного про­грес­сив­ного запад­ного жур­нала мне при­хо­ди­лось читать, что теперь уже нельзя назы­вать иде­а­ли­стов дипло­ми­ро­ван­ными лаке­ями, как в 1909 году. Может быть и нельзя (или не все­гда можно), но почему? Прежде всего потому, что тяж­кое бремя импе­рии капи­тала ложится сего­дня не только на рабо­чий класс, но и на более высоко рас­по­ло­жен­ные слои бур­жу­аз­ного обще­ства. Моральное отвра­ще­ние, вызы­ва­е­мое этим поряд­ком вещей у мно­гих дея­те­лей фило­соф­ского обра­зо­ва­ния, есть факт, кото­рый нельзя игно­ри­ро­вать. Но если рез­кие слова 1909 года уста­рели, то вовсе не потому, что в совре­мен­ном иде­а­лизме появи­лась какая-​то раци­о­наль­ная и демо­кра­ти­че­ская бла­го­дать, а потому, что в те вре­мена на кафед­рах фило­со­фии еще гос­под­ство­вала ста­рая казен­щина, а ныне в так назы­ва­е­мых сво­бод­ных стра­нах Запада функ­ция вырав­ни­ва­ния в одну шеренгу спо­койно осу­ществ­ля­ется частно-​хозяйственной анар­хией мно­же­ства раз­лич­ных фило­соф­ских тече­ний (с при­ме­сью, разу­ме­ется, неко­то­рой дозы новой казен­щины в реша­ю­щих пунк­тах этой системы). Внешнее лакей­ство теперь не обя­за­тельно, непри­лично, и можно тер­петь даже марк­сист­скую моду, предо­ста­вив ей осо­бый номер в гости­нице идей.

Почему же Ленин, как и его пред­ше­ствен­ники, умел найти раци­о­наль­ное зерно в систе­мах иде­а­ли­стов? Это совсем дру­гое дело. Согласно закону про­ти­во­ре­чия, игра­ю­щему нема­лую роль в хозяй­стве кол­ду­ньи исто­рии, ста­рые иде­а­ли­сты, эти бога­тые умо­зри­тель­ной фан­та­зией головы, были клас­си­ками фило­со­фии. Одной из прин­ци­пи­аль­ных осо­бен­но­стей марк­сизма явля­ется то обсто­я­тель­ство, что он про­вел опре­де­лен­ную черту между клас­си­че­ской идео­ло­гией ста­рого обще­ства и вуль­гар­ной, вклю­чая сюда, разу­ме­ется, и вульгарно-​оригинальную идео­ло­гию эпохи импе­ри­а­лизма со всеми ее сен­са­ци­ями и быст­рой сме­ной экс­тра­ва­гант­ных течений.

Что каса­ется послед­них, то было бы неспра­вед­ливо счи­тать их лишен­ными вся­кого инте­реса. Напротив, они чрез­вы­чайно инте­ресны, и не только потому, что здесь, как пишет Лесков, "что-​то сверх поня­тия сде­лано" и с такой сте­пе­нью утон­чен­ной рефлек­сии, с таким бен­галь­ским огнем, что это не дается даром. Нет, суть дела в дру­гом: они вол­нуют силой затро­ну­тых про­блем. Проблемы эти затро­нуты умными людьми и в доста­точ­ной сте­пени иска­жены ими, их соб­ствен­ным болез­нен­ным воз­буж­де­нием, свя­зан­ным с той соци­аль­ной сти­хией, кото­рой они под­чи­ня­ются. Но это - совре­мен­ные про­блемы, тре­бу­ю­щие вер­ного реше­ния, жду­щие его от тех, кто мог бы его, кажется, воз­ве­стить совре­мен­ному миру бла­го­даря своим обще­ствен­ным пре­иму­ще­ствам. Искать же в подоб­ных фило­соф­ских направ­ле­ниях "раци­о­наль­ное зерно" - это зна­чит сме­ши­вать их с клас­си­че­ской фило­со­фией, одним из источ­ни­ков марксизма.

По поводу новей­ших "измов" можно ино­гда гово­рить о симп­томе назрев­ших реше­ний или, в дру­гих слу­чаях, о реак­ци­он­ном сур­ро­гате дей­стви­тель­ного раз­ви­тия фило­соф­ского мыш­ле­ния, отве­ча­ю­щего нашей эпохе. Между такими заме­ни­те­лями истины и "раци­о­наль­ным зер­ном" клас­си­че­ской фило­со­фии сама исто­рия про­вела замет­ную раз­де­ли­тель­ную линию. Стирая эту диа­лек­ти­че­скую грань, вы ста­но­ви­тесь актив­ным носи­те­лем умствен­ного раз­брода, воин­ству­ю­щей эклек­тики. Ибо нет двух рав­но­прав­ных тра­ди­ций в исто­рии куль­туры - клас­си­че­ской и модер­нист­ской. Граница, про­ве­ден­ная осно­ва­те­лями марк­сизма и углуб­лен­ная Лениным в его кри­тике мод­ных фило­соф­ских тече­ний начала века, незыб­лема для вся­кого мыс­ля­щего чело­века, счи­та­ю­щего себя марк­си­стом не по долж­но­сти или месту житель­ства. Пусть совре­мен­ное раз­ви­тие тео­рии отра­же­ния отве­тит на совре­мен­ные вопросы, в том числе и на тот вопрос, кото­рый ста­вит, но плохо решает тео­рия, пре­вра­ща­ю­щая мысль в инфор­ма­цию, услов­ный код или язык. Но пусть наше пони­ма­ние потока новых про­блем не пре­вра­тится в мыль­ный поро­шок, сти­ра­ю­щий все коор­ди­наты, без кото­рых невоз­можна вер­ная ори­ен­та­ция в цар­стве мысли или, более точно, пар­тий­ность в философии.

Не надо бояться ста­рых вер­ных реше­ний: они не имеют ничего общего с какой-​нибудь "репрес­сив­но­стью". Не надо крас­неть за свою орто­док­сию - если она стес­няет чем-​нибудь мысль, то стес­няет ее так же, как рифма или раз­мер стес­няют поэта. Стеснения такого рода ведут к совер­шен­ству, на них осно­вана вся чело­ве­че­ская куль­тура, выра­жа­ю­щая бес­ко­неч­ность содер­жа­ния в отно­си­тельно закон­чен­ных фор­мах. Где нет умного, доб­ро­воль­ного само­огра­ни­че­ния, там цар­ствует сти­хия все­доз­во­лен­но­сти и глупости.

Не надо бояться того, что общий язык марк­сизма, ясно выра­жен­ный в его луч­шей лите­ра­туре, отра­зится на ори­ги­наль­но­сти лич­ного твор­че­ства, и не стоит менять этот язык на какой-​нибудь новый жар­гон тех­ни­че­ской схо­ла­стики. Истинный талант, спо­соб­ность к труду, свое­об­ра­зие лич­но­сти могут выде­литься только на общем фоне, и это гораздо труд­нее, чем ори­ги­наль­ное пусто­звон­ство. Когда этой общей основы нет, когда глав­ное состоит в том, чтобы взвизг­нуть громче всех, попасть в луч про­жек­тора, вос­поль­зо­ваться каким-​нибудь видом рекламы или само­ре­кламы, все дей­стви­тель­ные раз­ли­чия между людьми, все уровни даро­ва­ния сти­ра­ются. И это базар­ное равен­ство нисколько не про­ти­во­ре­чит само­чин­ному коман­до­ва­нию (кото­рое у нас когда-​то было известно под име­нем "арак­че­ев­ского режима"). Если же вы бои­тесь, что вер­ность ста­рым заво­е­ва­ниям марк­сист­ской мысли слиш­ком облег­чает жизнь, ваши опа­се­ния напрасны. Не бес­по­кой­тесь - она имеет свои про­блемы и даже свой дра­ма­тизм. Над этим стоит подумать.

Один умный чело­век ска­зал, что калека, зна­ю­щий вер­ный путь, достиг­нет цели раньше, чем всад­ник на бор­зом коне, ска­чу­щий куда глаза гля­дят. Это пре­вос­ходно ска­зано, но не так про­сто на деле. Калека может тянуться долго, а может и не дойти. Как видно, нор­маль­ный слу­чай - это всад­ник на бор­зом коне, зна­ю­щий вер­ный путь.