~ 24 мин

Критика капи­та­лизма в совре­мен­ном искус­стве не нова. Консьюмеризм, мещан­ство, экс­плу­а­та­цию и нера­вен­ство ругают нынче и в дет­ских мульт­филь­мах вроде «ЛЕГО Фильм», и в пре­тен­ци­оз­ных кино-​притчах вроде «Сквозь снег», и даже в видео­иг­рах вроде «Detroit: Become Human». Но даже эта ред­кая кри­тика почти все­гда оста­нав­ли­ва­ется на пол­пути, выхо­ла­щи­ва­ется и кастри­ру­ется, лиша­ется живого содержания.

Одни худож­ники нахо­дят клас­со­вые про­блемы без­вы­ход­ными, а дру­гие нахо­дят выход в при­ми­ре­нии классов.

В пер­вом слу­чае клас­со­вая борьба под­ве­ши­ва­ется в воз­духе, при­ни­мает ста­тус веч­ной и неиз­мен­ной про­блемы, с кото­рой нужно только сми­риться и, по воз­мож­но­сти, попы­таться сгла­дить. В при­мер — «Левиафан» Звягинцева, кото­рый в финале лишает нас надежды на поло­жи­тель­ный исход.

Во вто­ром слу­чае всё дело сво­дится к тому, что гос­пода должны отчего-​то осо­знать свою неправоту и по вол­шеб­ству пере­стать экс­плу­а­ти­ро­вать несчаст­ный народ. Возьмите клас­си­че­ский «Метрополис», в финале кото­рого рабо­чий пожи­мает руку капи­та­ли­сту, «при­ми­ряя руки и голову».

Можно избрать тре­тий путь, извра­тить борьбу труда и капи­тала, пере­ведя стрелки на про­блемы мень­шинств, защиту при­роды, бес­пре­дел чинов­ни­ков или плохую власть, то есть поста­вить глав­ным вопро­сом то, что в реаль­но­сти явля­ется вто­ро­сте­пен­ным и про­из­вод­ным. Возьмите соро­кин­ский «День оприч­ника», «Горгород» Оксимирона или какую-​нибудь клас­си­че­скую анти­уто­пию, где клас­со­вое угне­те­ние под­ме­ня­ется гос­под­ством бес­че­ло­веч­ной госу­дар­ствен­ной машины, где базис­ные про­блемы под­ме­ня­ются их над­стро­еч­ным выра­же­нием.

Покуда искус­ство, как и вся наша жизнь, под­чи­нена рынку, можно ли ожи­дать иного? Отштампованный капи­та­лом разум не может пред­ло­жить ничего кроме замены «непра­виль­ного» капи­та­лизма на какой-​нибудь осо­бен­ный сорт «пра­виль­ного»: либе­раль­ного, либер­та­ри­ан­ского, тех­но­кра­ти­че­ского, социал-​демократического, мери­то­кра­ти­че­ского, соли­да­рист­ского, фашист­ского… Разум этот бес­по­мощно бьётся в клетке бур­жу­аз­ных пред­рас­суд­ков и из всех форм борьбы изби­рает либо эко­но­мизм и согла­ша­тель­ство, либо столь же бес­смыс­лен­ные ради­каль­ные формы: тер­рор и акционизм.

Социальное кино в этой ситу­а­ции ста­но­вится одним из наи­бо­лее про­блем­ных жан­ров. Здесь искус­ство, под­чи­нен­ное вер­хам, вынуж­дено обра­щаться к про­бле­мам низов, всту­пая в про­ти­во­ре­чие с самой реальностью.

Здесь тяжело спря­таться за оче­ред­ной «веч­ной» темой, за абстракт­ным фило­соф­ство­ва­нием в духе Тарковского. Будь добр дать кон­крет­ный ответ на кон­крет­ный вопрос: «Почему у одних — всё, а у дру­гих — ничего?»

Здесь худож­ник дол­жен встать на пози­цию низов, вос­при­нять про­блемы народа как свои соб­ствен­ные. Но разве это воз­можно? Ты выбился в люди, завёл пра­виль­ные зна­ком­ства, про­тис­нулся в твор­че­скую тусовку, пока­тался по фести­ва­лям и под­пи­сал несколько выгод­ных кон­трак­тов. И вот, на про­блемы людей ты уже смот­ришь из окна новень­кого мер­се­деса. Теперь бур­жу­аз­ные пред­рас­судки засти­лают тебе глаза, отчего они начи­нают хуже видеть.

При боль­шом жела­нии всё выше­пе­ре­чис­лен­ное можно было бы предъ­явить и Юрию Быкову, нашему сего­дняш­нему герою. Его новый фильм «Завод» не про­ти­во­ре­чит мейн­стриму и удачно риф­му­ется с кри­ти­кой «немы­той России», став­шей теперь едва ли не частью офи­ци­аль­ной идео­ло­гии. Но есть в нём необыч­ная новизна. От при­ев­шихся ост­ро­со­ци­аль­ных тем Быков обра­ща­ется к глав­ной теме — борьбе труда и капи­тала. Никакого тебе поли­цей­ского или чинов­ни­чьего про­из­вола, чер­но­ко­жих геев или «борьбы» с пат­ри­ар­ха­том. Только клас­со­вая борьба — в чистом и нагляд­ном виде. 

Снизу-​вверх

Кажется, что смот­реть на мир с пози­ции низов Быкову проще, чем осталь­ным режис­сё­рам. Юрий родился в Новомичуринске — про­вин­ци­аль­ном моно­го­родке на гра­нице Рязанской и Тамбовской обла­стей. Отец — шофёр, мать — работ­ница арма­тур­ного завода. Пока рас­пра­вив­шие плечи атланты обгла­ды­вали останки совет­ской эко­но­мики, Быков рос в бед­но­сти, наблю­дая самую тём­ную сто­рону свет­лых девя­но­стых. Типичная исто­рия для боль­шин­ства рос­сиян и не совсем типич­ная для откорм­лен­ных пред­ста­ви­те­лей твор­че­ской элиты. 

В 21 год уехал в Москву. Поступил во ВГИК. Перебивался неболь­шими зара­бот­ками в теат­рах и сери­а­лах. Играл рядо­вого Сопонаря в «Солдаты 16» и пирата Сильвера на дет­ских спек­так­лях в ресто­ране «Яуза». Потихоньку-​помаленьку дошёл до автор­ского кино, сняв в 2009-​м году корот­ко­мет­ражку «Начальник».

Потом был пол­ный метр: «Жить», «Майор», «Дурак». Фильмы про­стые, одно­слож­ные, как их назва­ния. Многие режис­сёры наби­вают про­из­ве­де­ния отсыл­ками на Набокова и Библию как рульку чес­но­ком, пыта­ясь пере­бить при­вкус безы­дей­но­сти. Быков сни­мает без пере­усло­же­ния, без лиш­него фило­соф­ство­ва­ния, сим­во­лизма и тай­ных посылов. 

Быковское кино — это не пост­мо­дер­нист­ский ребус, в кото­ром нужно отыс­ки­вать скры­тый (читай: несу­ще­ству­ю­щий) смысл, а рез­кая пощё­чина, при­во­дя­щая в чув­ство, ука­зы­ва­ю­щая на кон­крет­ные повсе­днев­ные проблемы.

Первый пол­ный метр Быкова, фильм «Жить», ещё можно с натяж­кой зане­сти в пара­граф «Вечные темы» с его рас­суж­де­ни­ями о Боге и «ниц­ше­ан­скими» моти­вами. Но даже здесь — набо­лев­шая кон­кре­тика, исто­рия о том, как прин­цип «чело­век чело­веку — волк» раз­вра­щает умы людей, опус­кая их до зве­ри­ного состояния.

Неизящные по форме, по содер­жа­нию быков­ские фильмы дают фору мно­гим рос­сий­ским твор­цам. В «Майоре», фильме о поли­цей­ском бес­пре­деле, слу­жи­тели закона отчего-​то пока­заны живыми людьми со сво­ими про­бле­мами и своей прав­дой, а не без­ли­кими «псами режима».

Вроде бы в этом и есть долг худож­ника — попы­таться понять чело­века, его про­блемы и мотивы, обсто­я­тель­ства жизни, а не делить обще­ство на «без­воль­ный народ» и «злоб­ную власть». И хотя поли­фо­ни­че­ский метод¹ изоб­ре­тён не вчера, тот же Звягинцев в «Левиафане» почему-​то ска­ты­ва­ется в баналь­ность, пока­зы­вая рос­сий­ского чинов­ника исча­дием ада, а всю соци­аль­ную про­бле­ма­тику сво­дит к «раб­скому мен­та­ли­тету», не забыв, конечно, при­шить белыми нит­ками бес­смыс­лен­ную отсылку к Святому писа­нию. Подобное отно­ше­ние к рус­ским уже поро­дило жар­го­низм «Левиафания», обо­зна­ча­ю­щий Россию гла­зами типич­ного либе­раль­ного интеллигента.

Третий фильм Быкова, «Дурак» рас­ска­зы­вает о моло­дом сан­тех­нике, кото­рый при­ез­жает на вызов в про­гнив­шую общагу и обна­ру­жи­вает огром­ную тре­щину в несу­щей стене. По рас­чё­там зда­ние не про­стоит больше суток. Герой начи­нает бить тре­вогу, тре­бо­вать от мест­ной мэрии начать эва­ку­а­цию. Его наив­ный аль­тру­изм — про­жек­тор, под­све­чи­ва­ю­щий клу­бок внут­рен­них систем­ных про­ти­во­ре­чий, кото­рые обре­кают на гибель тысячи людей. Чиновники, в целом обыч­ные люди, свя­заны по рукам и ногам кру­го­вой пору­кой. Здесь Быков не запи­сы­вает обще­ствен­ные про­блемы на лич­ный счёт власть иму­щих, а ско­рее ука­зы­вает на недо­статки уклада.

Как сумма кир­пи­чей не даёт дома, так и сумма лич­но­стей ещё не даёт обще­ства. Каждый отдель­ный кир­пи­чик, будь он самым чест­ным и бла­го­род­ным кир­пи­чи­ком на свете, встроен в опре­де­лён­ную струк­туру, кото­рая тол­кает его к свер­ше­нию самых омер­зи­тель­ных поступ­ков, поощ­ряет эго­изм, инди­ви­ду­а­лизм и предательство.

Дом падает не по вине каж­дого отдель­ного кир­пи­чика, а из-​за систем­ных оши­бок. Альтруист-​сантехник, идя на жертву, выра­жает суть про­блемы без аллю­зий и метафор: 

«Ты пони­ма­ешь, что мы живём как сви­ньи и дох­нем как сви­ньи только потому, что мы друг другу никто?»

Фильм пока­зы­вает, ясно и чётко, что лич­ный геро­изм не спо­со­бен испра­вить гос­под­ству­ю­щий образ жизни, что один в поле — не воин.

Говорить со зри­те­лем напря­мую в «умном» кине­ма­то­графе не при­нято. У Быкова — ника­ких тебе хит­ро­спле­те­ний, затя­ну­тых пла­нов и пустых отсы­лок. Если оста­вить остроту и тяже­ло­вес­ность тем за скоб­ками, смот­реть это кино легко и про­сто, а для пони­ма­ния идеи не тре­бу­ется ника­кой спе­ци­аль­ной под­го­товки. Попытки гово­рить со зри­те­лем на понят­ном языке нынче не в чести, о чём гово­рит и сам режиссёр:

«Я сразу понял фор­мулу: чем ты дальше от зри­теля, тем инте­рес­нее ты своим про­фес­си­о­наль­ным кол­ле­гам. Когда я для себя выбрал дорогу раз­го­ва­ри­вать на про­стом языке на серьёз­ные темы, сразу почув­ство­вал дав­ле­ние, пре­не­бре­жи­тель­ное отно­ше­ние со сто­роны кол­лег. И оно под­твер­жда­лось с каж­дой сле­ду­ю­щей кар­ти­ной. Несмотря на запад­ный фести­валь­ный и рос­сий­ский зри­тель­ский успех, рос­сий­скими кол­ле­гами мои кар­тины редко под­дер­жи­ва­ются. (…) Я вдруг понял что здесь, в Москве, в услов­ном цен­тре, в нашей твор­че­ской тусовке, поч­вен­ни­че­ские рабоче-​крестьянские цели искус­ства не при­вет­ству­ются, а меня все­гда инте­ре­со­вала судьба про­стого народа»² .

Критика поли­цей­ского бес­пре­дела, воро­ва­того чинов­ни­че­ства, про­гнив­шего уклада, инди­ви­ду­а­лизма, эго­изма и мещан­ства — всё это должно было рано или поздно взойти до самого глав­ного вопроса, от кото­рого как раз и зави­сит судьба того самого народа.

Первый и послед­ний вопрос совре­мен­но­сти: «Почему у одних — всё, а у дру­гих — ничего?»

Заводы стоят

Есть в науке такое хит­рое сло­вечко — «пер­во­на­чаль­ное накоп­ле­ние капи­тала». Цивилизованному капи­та­лизму запада в период сво­его рас­цвета нужно было выса­сы­вать соки из мно­го­чис­лен­ных коло­ний, экс­плу­а­ти­руя и уни­что­жая насе­ле­ние Африки и Америки, под­са­жи­вая Китай на индий­ский опиум. Укрепив костями фун­да­мент, он бли­стает теперь вели­ко­ле­пием сво­его фасада.

У оте­че­ствен­ных пред­при­ни­ма­те­лей не нашлось под­хо­дя­щих коло­ний, да и на поезд капи­та­лизма мы запрыг­нули, когда все тёп­лень­кие места были уже не раз пере­де­лены. Оттого нагу­ли­вать жир при­шлось на совет­ском насле­дии. Наследие бога­тое: за десять лет было при­ва­ти­зи­ро­вано 145 тысяч пред­при­я­тий, боль­ших и малых³ .

Антагонист «Завода», капи­та­лист Калугин — архе­тип пер­вых рос­сий­ских капи­та­ли­стов, при­шед­ших к клас­со­вому гос­под­ству через бан­ди­тизм и раз­граб­ле­ние обще­ствен­ной соб­ствен­но­сти. Поменяв потёр­тую кожанку на доро­гое пальто, поло­жив на антре­соли ста­рень­кий ТТ, он теперь помы­кает поли­цией, СОБРом, про­ку­ра­ту­рой, мест­ным телевидением.

Все бы хорошо, вот только пла­но­вая про­мыш­лен­ная база Советского Союза не впи­сы­ва­ется в кру­той пово­рот новой рыноч­ной реаль­но­сти. Калугину при­хо­дится закрыть завод желе­зо­бе­тон­ных изде­лий, кото­рый нахо­дится здесь в цен­тре сюжета. Завод уже давно не при­но­сит при­были, как и сотни дру­гих пред­при­я­тий по всей стране. В системе миро­вого капи­та­лизма целые отрасли рос­сий­ского про­из­вод­ства ока­зы­ва­ются никому ненужными.

Рабочие рискуют лишиться крыши над голо­вой, ока­зы­ва­ются в без­вы­ход­ной ситу­а­ции. Другой работы в городе нет, зар­плату задер­жат ещё на пол­года, а басто­вать без толку. У одного на ижди­ве­нии жена и дети, а дру­гого — мать-​инвалид, и только у Седого, вете­рана нена­зван­ной войны — ни семьи, ни род­ствен­ни­ков, ни дру­зей. Словом, нечего терять.

Именно он под­го­ва­ри­вает своих това­ри­щей на раз­бой. Взять хозя­ина в залож­ники, забрать выкуп и скрыться где-​нибудь в Ташкенте. План не иде­аль­ный, но дру­гого выхода, кажется, нет.

Здесь в свои права всту­пает ленин­ская клас­сика. Рабочий, не воз­вы­шен­ный ещё до поли­ти­че­ских тре­бо­ва­ний и серьёз­ной орга­ни­зо­ван­ной борьбы, начи­нает все­гда с защиты бли­жай­ших эко­но­ми­че­ских инте­ре­сов. Забрать своё, не меняя системы — про­ле­та­рий прежде всего вос­про­из­во­дит бур­жу­аз­ную логику, так как ника­кая дру­гая логика ему пока не зна­кома. Задавленный соб­ствен­ным бытом, он и помыс­лить не может о систем­ных, исто­ри­че­ских пере­ме­нах. Он уже почти готов бороться и идти на риск, но всё ещё слиш­ком бли­зо­рук, чтобы думать исто­ри­че­ски, выхо­дить за пре­делы инди­ви­ду­аль­ных сию­ми­нут­ных интересов.

Грабить награб­лен­ное, делить и отни­мать — про­стая идея, навя­зан­ная капи­та­ли­сти­че­ским укла­дом. Герои фильма не могут бороться с угне­те­нием иначе как мето­дами самих угнетателей.

Поначалу всё идёт складно: засада на трассе, мешок на голову. Похитители назна­чают ЧОПовцам Калугина встречу на том самом заводе, ночью, сде­лав стены род­ного цеха своей кре­по­стью. Переговоры идут как надо, выкуп почти в руках. 

Но, конечно, фильма не слу­чи­лось, если б на место не при­был СОБР, раз­ру­шив планы обеих сто­рон. Решить дело по-​тихому не полу­ча­ется, «вос­став­шим рабо­чим» теперь гро­зит тюрьма. Седой, как будто бы импро­ви­зи­руя, решает позвать теле­ви­де­ние, пре­вра­тив баналь­ный кри­ми­нал в поли­ти­че­ское выска­зы­ва­ние: якобы, чтобы под­нять шумиху и ско­стить срок.

Именно с этого момента «Завод» сбра­сы­вает маску кри­ми­наль­ного трил­лера, пере­водя сюжет в плос­кость поли­ти­че­скую, пре­вра­щая баналь­ный гра­бёж в эпи­зод клас­со­вой борьбы. Герои при­по­ми­нают, пусть в иро­нич­ном ключе, мат­ро­сов с Авроры и даже про­из­но­сят завет­ное сло­вечко на букву «Р».

Именно здесь и рас­кры­ва­ется кино, в идей­ной борьбе, в бесе­дах Седого с пле­нён­ным Калугиным, в его пере­пал­ках с Туманом, началь­ни­ком калу­гин­ского ЧОПа, во внут­рен­них кон­флик­тах между подельниками.

Здесь же раз­ви­ва­ется общая для всего быков­ского твор­че­ства тема. Мещанин, при­дав­лен­ный бытом, сла­бый и бес­по­мощ­ный, не спо­со­бен на лич­ный геро­изм в кри­ти­че­ских ситу­а­циях. Жёны, дети и лич­ное бла­го­по­лу­чие, толк­нув­шее рабо­чих на кри­ми­нал, ста­но­вятся око­вами на ногах, когда речь захо­дит о поли­ти­че­ской борьбе. Редеют ряды вос­став­ших, один за дру­гим подель­ники сда­ются или поги­бают, остав­ляя Седого к концу фильма наедине с Калугиным и неми­ну­е­мой участью.

У Седого нет ни дру­зей, ни род­ствен­ни­ков, ни обра­зо­ва­ния, а теперь уже нет и работы. Зато есть изуро­до­ван­ное лицо и пост­трав­ма­ти­че­ские при­падки по ночам. Человеку не за что цеп­ляться, нечем жерт­во­вать, а потому, в отли­чие от мно­гих, у него есть воз­мож­ность пойти на жертву. Мало ли таких рево­лю­ци­о­не­ров неча­ев­ского покроя знает история?

«Революционер — чело­век обре­чён­ный. У него нет ни своих инте­ре­сов, ни дел, ни чувств, ни при­вя­зан­но­стей, ни соб­ствен­но­сти, ни даже имени»⁴ .

Когда утром рабо­чие еди­ным строем идут по цеху к стан­кам, обме­ни­ва­ясь смеш­ками, Седой уже начи­нает рабо­тать, не дожи­да­ясь, пока това­рищи зай­мут рабо­чие места, а мастер поста­вит задачу. От начала и до конца Седой дер­жится особ­ня­ком, камера сле­дит в первую оче­редь именно за его судь­бой, за его внут­рен­ним кон­флик­том. Герой-​одиночка — хоро­ший типаж для бур­жу­аз­ного кине­ма­то­графа, но совер­шенно ник­чем­ный типаж для про­ле­тар­ской борьбы.

Седой, как кажется пона­чалу, един­ствен­ный моти­ви­ро­ван идео­ло­ги­че­ски, ста­вит своей целью не гра­бёж, а вос­ста­нов­ле­ние «спра­вед­ли­во­сти», чтобы ни зна­чила эта обте­ка­е­мая абстрак­ция. Он с самого начала пла­ни­рует дело как поли­ти­че­ское выступ­ле­ние, как спо­соб пошу­меть на всю страну, для чего и вызы­вает зара­нее СОБР, умыш­ленно сры­вает сделку и под­во­дит под тюрьму това­ри­щей. Герой исполь­зует рабо­чих как мате­риал, ресурс в борьбе за «правду».

Увидев в про­стых людях толику мещан­ства, назы­вает их «нелю­дями» и пре­зи­рает не меньше, чем капи­та­ли­ста Калугина. Презирает только за то, что те не готовы жерт­во­вать собой… а ради чего, собственно?

Уже упо­мя­ну­тый «Дурак» наглядно пока­зы­вает, что один в поле — не воин, как бы само­от­вер­женно он ни бро­сался в огонь. Биографии таких людей — пре­крас­ный мате­риал для дра­ма­ти­че­ских про­из­ве­де­ний, но никак не эффек­тив­ная стра­те­гия борьбы. То самое пре­зрен­ное мещан­ство, огра­ни­чен­ность лич­ными сию­ми­нут­ными инте­ре­сами, кото­рое ско­вы­вает про­ле­та­рия в борьбе за поли­ти­че­ские права, в то же время хра­нит его от тех бес­плод­ных форм борьбы, за кото­рыми не стоит ника­кого серьёз­ного идей­ного и прак­ти­че­ского содержания.

Классовая борьба суще­ствует до тех пор, пока суще­ствует капи­та­лизм, под­та­чи­вая его основы, при­бли­жая к гибели. В раз­ных точ­ках мира и в раз­ные эпохи она ведётся более или менее успешно. Современный рос­сий­ский про­ле­та­рий стоит в самом начале пути, едва-​едва про­би­ва­ются у него пер­вые ростки клас­со­вого созна­ния. Рабочий не осо­знаёт пока своих инте­ре­сов, не может раз­вить их в поли­ти­че­скую идею. Он всё ещё пле­нён мещан­ской мора­лью. Индивидуализм, семья и лич­ное бла­го­по­лу­чие всё еще вяжут его по рукам и ногам. 

Никто не знает, как и для чего бороться, как орга­ни­зо­вы­вать борьбу. Не знают этого ни рабо­чие, ни левые интел­лек­ту­алы. И было бы глу­по­стью тре­бо­вать от Быкова гото­вых рецептов.

Он сде­лал то, что должно делать худож­нику — отра­зил реаль­ность, идей­ную и прак­ти­че­скую бес­по­мощ­ность совре­мен­ного про­ле­та­рия. Как только ком­му­ни­сты родят здо­ро­вую идео­ло­гию и пока­жут при­меры успеш­ной борьбы, эта новая сила пока­жет себя и в искус­стве. Горький вырос на почве социал-​демократии, а не наоборот.

А до этих пор поли­ти­че­ская бес­по­мощ­ность рож­дает иде­а­ли­стич­ных поклон­ни­ков «прак­тики здесь и сей­час», в кото­рых нико­гда не бывало дефи­цита. Нет-​нет, да и оты­щется оче­ред­ной «борец», похо­жий на Седого, гото­вый масте­рить бомбы⁵ и геро­и­че­ски ловить пули. Это — не борьба, а только очень изощ­рён­ный спо­соб суицида. 

Другая край­ность — согла­ша­тель­ская. В неё впа­дает и сам Быков. На вопрос жур­на­ли­ста о посыле «Завода», он даёт такой ответ:

«Мы все плы­вём в одной лодке. И гре­бут прежде всего рабо­тяги. Именно к ним должны быть направ­лены все точки вни­ма­ния. Сильные мира сего должны пони­мать ответ­ствен­ность перед этими людьми. Именно об этом фильм: о том, что они заслу­жи­вают вни­ма­ния»⁶ .

Попахивает «Метрополисом». Так и пред­ста­вили: Седой пожи­мает руку Калугину, все всё осо­знали, «поми­рили руки и голову»… Подобное обра­ще­ние к силь­ным мира сего, упо­ва­ние на их милость и игра по их пра­ви­лам — такой же путь в никуда, как и инди­ви­ду­аль­ный тер­рор. У раба нико­гда не полу­чится выда­вить слезу из хозя­ина, тут бес­смыс­ленно взы­вать к спра­вед­ли­во­сти и морали. Хозяин не счи­тает раба чело­ве­ком, а дого­во­ро­спо­соб­ным ста­но­вится только тогда, когда штык упи­ра­ется ему в живот. Калугин, как и вся­кий дру­гой капи­та­лист, выстра­и­вает соб­ствен­ные, удоб­ные ему пред­став­ле­ния о морали и справедливости:

«Когда дру­гие водку глу­шили и ныли, я впа­хи­вал как вол, и под смер­тью ходил не меньше твоего».

Никакая мораль не мешала бой­цам аме­ри­кан­ской наци­о­наль­ной гвар­дии стре­лять по сту­ден­там в Кентском уни­вер­си­тете, когда те в 1970-​м году про­те­сто­вали про­тив ввода войск в Камбоджу. А ведь это даже не рабо­чие, а отпрыски элиты, посмев­шие пойти про­тив «гене­раль­ной линии»⁷ . Никакие мольбы не спасли бы от пуль чикаг­ских рабо­чих, кото­рые в 1886-​м высту­пали за сокра­ще­ние рабо­чего дня и про­тив поли­цей­ского тер­рора⁸ . Нет в наши дни боль­шей наив­но­сти, чем идея о мире между вол­ками и овцами.

В эти две край­но­сти: влево или вправо, в социал-​демократическое согла­ша­тель­ство или в без­на­дёж­ный анар­хист­ский бунт — бро­са­ется вся­кий, у кого нет ещё идей­ного хребта. А пока нет этого хребта, то самое боль­шее, на что мы спо­собны — абстракт­ные идеи о «спра­вед­ли­во­сти», без­на­дёж­ная тоска по Советскому Союзу и бес­смыс­лен­ные акции.

Но не в наив­ных под­рост­ко­вых выход­ках Седого куётся новый мир, а в уны­лой и бес­слав­ной рутине, в тео­ре­ти­че­ской и орга­ни­за­ци­он­ной работе. Если хочешь, чтобы идеи твои овла­дели мас­сами, то «правда» и «спра­вед­ли­вость» должны пере­стать быть мут­ными фра­зён­ками, пре­вра­тив­шись в кате­го­рии науч­ного мировоззрения.

Борьба должна опи­раться на моти­ви­ро­ван­ный, дис­ци­пли­ни­ро­ван­ный и под­го­тов­лен­ный про­ле­та­риат, осо­знанно иду­щий на риск, воз­вы­шен­ный до поли­ти­че­ских тре­бо­ва­ний. Глупо тре­бо­вать от обы­ва­теля геро­изма, осо­бенно когда этот геро­изм — не более чем крик отча­я­ния, неспо­соб­ный нане­сти хоть какой-​то вред неспра­вед­ли­вому укладу. Пролетарий дол­жен пони­мать, что за его спи­ной стоит сила — орга­ни­зо­ван­ный клаcс, десятки и сотни тысяч еди­но­мыш­лен­ни­ков, силь­ная пар­тия в аван­гарде, могу­чая идея.

Что в итоге?

Фильм пока­зы­вает клас­со­вую борьбу не такой, какой она должна быть зав­тра, а такой, какой она явля­ется сего­дня. Сиюминутная, наив­ная, бесхребетная. 

Седой тер­пит раз­гром­ное пора­же­ние, рас­став­шись с жиз­нью. По итогу: шесть тру­пов, один ране­ный. А что Калугин, винов­ник тор­же­ства? Даже пальто не запач­кал. Ни он, ни система, в кото­рую он удачно встроен, не пошат­ну­лись ничуть.

Мы, конечно, пони­маем, что про­иг­ран­ный бой не озна­чает пора­же­ния в войне, что бес­пер­спек­тив­ность одной из форм борьбы не лишает смысла борьбу как таковую. 

А что зри­тель? Вряд ли фильм может зажечь чьи-​то сердца, разве что лиш­ний раз пока­зать бес­смыс­лен­ность вся­кого сопро­тив­ле­ния. Да и где этот зри­тель? Ряды пустых кре­сел на сеан­сах гово­рят сами за себя. За два уик­энда фильм собрал 30 мил­ли­о­нов руб­лей, из кото­рых поло­вина ушла кино­те­ат­рам. Сумма мизерная. 

«Завод» очень сильно пыта­ется понра­виться мас­со­вому зри­телю: тут тебе и экшн, и спе­ц­эф­фекты, бод­рый мон­таж и лако­нич­ные диа­логи. Но пой­дёт ли тот самый мас­со­вый зри­тель на подоб­ную чер­нуху, сыпать себе соль на раны? Такое кино должно было бы понра­виться раз­ного рода интел­ли­ген­там и хип­сте­рам, кото­рым в обыч­ной жизни не хва­тает остроты. Но про­блемы завод­ских рабо­чих с окра­ины для таких людей — тема бес­ко­нечно далё­кая и совер­шенно неин­те­рес­ная. К тому же, для хип­сте­ров тут мало­вато дол­гих пла­нов и отсы­лок к Библии.

«…Интеллектуальный кино­ман не стал тра­тить время и деньги, потому что режис­сёр честно при­знался „Медузе“, что хип­стеры не его ауди­то­рия, а хип­сте­рам и даром не нужен мускуль­ный фило­соф­ский бое­вик о „кол­хоз­ни­ках в коже и с авто­ма­тами“. Какие бы смыслы не были зало­жены в фильме — это апри­ори не тонко. А „не тонко“ — это к мас­со­вому зри­телю. Массовый же зри­тель пред­по­чёл пол­тора часа хоро­шего настро­е­ния „Лего“ и „Бабушки“ в ком­па­нии дру­зей, жёст­кому, местами нуд­ному фильму, кото­рый муж­чины за 30, оби­жен­ные на мир, как Седой, смот­рят на вод-​сайтах в гор­дом оди­но­че­стве под пиво…»⁹

В обще­стве нет живой левой борьбы. А потому нет тол­ко­вого искус­ства, кото­рое эту борьбу могло бы пра­вильно пока­зать. А даже если б и появи­лось такое искус­ство — у зри­теля пока нет ника­кого инте­реса к теме. «Завод» — фильм ни для кого. Так же как акция Седого, кино ни на йоту не повли­яло ни на умы людей, ни на систему, их угне­та­ю­щую. Сама система про­ти­вится подоб­ным темам, таким филь­мам. В совре­мен­ной рыноч­ной конъ­юнк­туре «Завод» — явно лиш­нее звено.

Задача режис­сера, в конце кон­цов, — отра­зить окру­жа­ю­щий мир, типи­зи­ро­вать его, ука­зать на глав­ное. А бороться с пока­зан­ными в «Заводе» про­бле­мами — уже наша с вами задача.