~ 8 мин

Дорогая мисс Гаркнесс!

Благодарю Вас за «Городскую девушку», при­слан­ную мне через Визетелли. Я про­чел эту вещь с вели­чай­шим удо­воль­ствием, прямо с жад­но­стью. Это дей­стви­тельно, как гово­рит Ваш пере­вод­чик, мой друг Эйххоф, малень­кий шедевр. Он к этому добав­ляет, и это должно доста­вить Вам удо­вле­тво­ре­ние, что пере­вод его поэтому дол­жен быть почти бук­валь­ным, так как вся­кий про­пуск или попытка изме­не­ния может только умень­шить цен­ность ори­ги­нала. Что осо­бенно пора­жает меня в Вашем рас­сказе, помимо его жиз­нен­ной правды, это то, что он сви­де­тель­ствует о муже­стве насто­я­щего худож­ника. Оно про­яв­ля­ется не только в Вашей оценке Армии спа­се­ния¹ , резко рас­хо­дя­щейся с поня­ти­ями высо­ко­мер­ной респек­та­бель­ной пуб­лики, кото­рая, может быть, впер­вые из Вашего рас­сказа узнает, почему Армия спа­се­ния встре­чает такую под­держку в народ­ных мас­сах. По глав­ным обра­зом оно про­яв­ля­ется в про­стой, непри­кра­шен­ной форме, в кото­рую Вы обле­ка­ете ста­рую пре­ста­рую исто­рию про­ле­тар­ской девушки, соблаз­нен­ной чело­ве­ком из бур­жу­аз­ного класса, что состав­ляет основу всей книги. Посредственность почув­ство­вала бы себя обя­зан­ной скрыть шаб­лон­ный, с ее точки зре­ния, харак­тер фабулы под нагро­мож­де­нием искус­ствен­ных услож­не­ний и укра­ше­ний и тем не менее была бы обна­ру­жена. Вы же почув­ство­вали, что можете поз­во­лить себе пере­ска­зать ста­рую исто­рию, потому что Вы в состо­я­нии сде­лать ее новой, про­сто прав­диво рас­ска­зав ее.

Ваш мистер Артур Грант — шедевр.

Если я что-​либо и могу под­верг­нуть кри­тике, то разве только то, что рас­сказ все же недо­ста­точно реа­ли­сти­чен. На мой взгляд, реа­лизм пред­по­ла­гает, помимо прав­ди­во­сти дета­лей, прав­ди­вое вос­про­из­ве­де­ние типич­ных харак­те­ров в типич­ных обсто­я­тель­ствах. Характеры у Вас доста­точно типичны в тех пре­де­лах, в каких они дей­ствуют, но обсто­я­тель­ства, кото­рые их окру­жают и застав­ляют дей­ство­вать, воз­можно, недо­ста­точно типичны. В «Городской девушке» рабо­чий класс фигу­ри­рует как пас­сив­ная масса, не спо­соб­ная помочь себе, не дела­ю­щая даже ника­ких попы­ток и уси­лий к этому. Все попытки вырвать его из отуп­ля­ю­щей нищеты исхо­дят извне, сверху. Но если это было верно для 1800 или 1810 гг., в дни Сен-​Симона и Роберта Оуэна, то в 1887 г. для чело­века, кото­рый около 50 лет имел честь участ­во­вать в боль­шин­стве битв воин­ству­ю­щего про­ле­та­ри­ата, это не так. Мятежный отпор рабо­чего класса угне­та­ю­щей среде, кото­рая его окру­жает, его судо­рож­ные попытки, полу­со­зна­тель­ные или созна­тель­ные, вос­ста­но­вить свое чело­ве­че­ское досто­ин­ство впи­саны в исто­рию и должны поэтому занять свое место в обла­сти реализма.

Я далек от того, чтобы винить Вас в том, что Вы не напи­сали чисто соци­а­ли­сти­че­ского романа, «тен­ден­ци­оз­ного романа», как мы, немцы, его назы­ваем, для того чтобы под­черк­нуть соци­аль­ные и поли­ти­че­ские взгляды автора. Я совсем не это имею в виду. Чем больше скрыты взгляды автора, тем лучше для про­из­ве­де­ния искус­ства. Реализм, о кото­ром я говорю, может про­явиться даже неза­ви­симо от взгля­дов автора. Разрешите мне при­ве­сти при­мер. Бальзак, кото­рого я счи­таю гораздо более круп­ным масте­ром реа­лизма, чем всех Золя про­шлого, насто­я­щего и буду­щего, в «Человеческой коме­дии» даст нам самую заме­ча­тель­ную реа­ли­сти­че­скую исто­рию фран­цуз­ского «обще­ства», осо­бенно «париж­ского света», опи­сы­вая в виде хро­ники, почти год за годом с 1816 по 1848 г., уси­ли­ва­ю­ще­еся про­ник­но­ве­ние под­ни­ма­ю­щейся бур­жу­а­зии в дво­рян­ское обще­ство, кото­рое после 1815 г. пере­стро­ило свои ряды и снова, насколько это было воз­можно, пока­зало обра­зец ста­рин­ной фран­цуз­ской изыс­кан­но­сти. Он опи­сы­вает, как послед­ние остатки этого образ­цо­вого, для него, обще­ства либо посте­пенно усту­пали натиску вуль­гар­ного богача-​выскочки, либо были им раз­вра­щены; как на место вели­ко­свет­ской дамы, супру­же­ские измены кото­рой были лишь спо­со­бом отсто­ять себя и вполне отве­чали поло­же­нию, отве­ден­ному ей в браке, при­шла бур­жу­аз­ная жен­щина, настав­ля­ю­щая мужу рога ради денег или наря­дов. Вокруг этой цен­траль­ной кар­тины Бальзак сосре­до­то­чи­вает всю исто­рию фран­цуз­ского обще­ства, из кото­рой я даже в смысле эко­но­ми­че­ских дета­лей узнал больше (напри­мер, о пере­рас­пре­де­ле­нии дви­жи­мого и недви­жи­мого иму­ще­ства после рево­лю­ции), чем из книг всех спе­ци­а­ли­стов — исто­ри­ков, эко­но­ми­стов, ста­ти­сти­ков этого пери­ода, вме­сте взя­тых. Правда, Бальзак по своим поли­ти­че­ским взгля­дам был леги­ти­ми­стом² . Его вели­кое про­из­ве­де­ние — нескон­ча­е­мая эле­гия по поводу непо­пра­ви­мого раз­ло­же­ния выс­шего обще­ства; все его сим­па­тии на сто­роне класса, осуж­ден­ного на выми­ра­ние. Но при всем этом его сатира нико­гда не была более острой, его иро­ния более горь­кой, чем тогда, когда он застав­лял дей­ство­вать именно тех муж­чин и жен­щин, кото­рым он больше всего сим­па­ти­зи­ро­вал, — дво­рян. И един­ствен­ные люди, о кото­рых он все­гда гово­рит с нескры­ва­е­мым вос­хи­ще­нием, это его самые ярые поли­ти­че­ские про­тив­ники, рес­пуб­ли­канцы — герои мона­стыря Сен-​Мерри³ , люди, кото­рые в то время (1830–1836) дей­стви­тельно были пред­ста­ви­те­лями народ­ных масс. В том, что Бальзак таким обра­зом вынуж­ден был идти про­тив своих соб­ствен­ных клас­со­вых сим­па­тий и поли­ти­че­ских пред­рас­суд­ков, в том, что он видел неиз­беж­ность паде­ния своих излюб­лен­ных ари­сто­кра­тов и опи­сы­вал их как людей, не заслу­жи­ва­ю­щих луч­шей уча­сти, и в том, что он видел насто­я­щих людей буду­щего там, где их в то время един­ственно и можно было найти, — в этом я вижу одну из вели­чай­ших побед реа­лизма и одну из вели­чай­ших черт ста­рого Бальзака.

В Ваше оправ­да­ние я дол­жен при­знать, что нигде в циви­ли­зо­ван­ном мире рабо­чий класс не про­яв­ляет менее актив­ного сопро­тив­ле­ния, боль­шей покор­но­сти судьбе, боль­шего оту­пе­ния, чем в лон­дон­ском Ист-​Энде⁴ . И почем я знаю, не было ли у Вас доста­точ­ных осно­ва­ний для того, чтобы доволь­ство­ваться на этот раз изоб­ра­же­нием пас­сив­ной сто­роны жизни рабо­чего класса, остав­ляя актив­ную ее сто­рону для дру­гого произведения?

[Лондон, начало апреля 1888 г.]