В те вре­мена суще­ство­вал чело­век, кото­рый был живым оскол­ком прошлого.

Этим оскол­ком был лорд Лин­ней Кленчарли.

Барон Лин­ней Клен­чарли, совре­мен­ник Кром­веля, был одним из тех, спе­шим при­ба­вить – немно­го­чис­лен­ных, пэров Англии, кото­рые в свое время при­знали рес­пуб­лику. Это при­зна­ние имело свои при­чины и в конце кон­цов вполне объ­яс­нимо, поскольку рес­пуб­лика на корот­кое время вос­тор­же­ство­вала. Так что не было ничего уди­ви­тель­ного в том, что лорд Клен­чарли пре­бы­вал в пар­тии рес­пуб­ли­кан­цев, пока рес­пуб­лика была побе­ди­тель­ни­цей. Но лорд Клен­чарли про­дол­жал оста­ваться рес­пуб­ли­кан­цем и после того, как окон­чи­лась рево­лю­ция и пал пар­ла­мент­ский режим. Высо­ко­род­ному пат­ри­цию нетрудно было бы вер­нуться во вновь вос­ста­нов­лен­ную палату лор­дов, ибо при рестав­ра­циях монархи все­гда очень охотно при­ни­мают рас­ка­яв­шихся и Карл II был мило­стив к тем, кто воз­вра­щался к нему. Однако лорд Клен­чарли совер­шенно не понял, чего тре­бо­вали от него собы­тия. И в то время, как в Англии радост­ными кли­ками встре­чали короля, вновь всту­пав­шего во вла­де­ние стра­ной, как вер­но­под­дан­ные еди­но­душно при­вет­ство­вали монар­хию и дина­стия вос­ста­нав­ли­ва­лась среди все­об­щего тор­же­ствен­ного отре­че­ния от про­шлого, в то время, как про­шлое ста­но­ви­лось буду­щим, а буду­щее – про­шлым, лорд Клен­чарли не поже­лал поко­риться. Он не захо­тел видеть этого лико­ва­ния и доб­ро­вольно поки­нул родину. Он мог стать пэром, а пред­по­чел стать изгнан­ни­ком. Так про­те­кали годы; так он и соста­рился, храня вер­ность мерт­вой рес­пуб­лике. Такое ребя­че­ство сде­лало его все­об­щим посмешищем.

Он уда­лился в Швей­ца­рию. Он посе­лился в высо­ком полу­раз­ва­лив­шемся доме на берегу Женев­ского озера. Он выбрал себе жилище в самом глу­хом месте побе­ре­жья – между Шильо­ном, где был заклю­чен Бони­вар, и Веве, где похо­ро­нен Ледло. Его окру­жали ове­ва­е­мые вет­рами и оде­тые тучами суро­вые, сумрач­ные Альпы; он жил здесь, зате­рян­ный, в глу­бо­кой тени, отбра­сы­ва­е­мой горами. Его редко встре­чал про­хо­жий. Этот чело­век жил вне своей страны, почти вне своей эпохи. В то время каж­дый, кто был в курсе собы­тий и раз­би­рался в них, пони­мал, что вся­кое сопро­тив­ле­ние уста­но­вив­ше­муся порядку не имело оправ­да­ния. Англия была счаст­лива; рестав­ра­ция – сво­его рода при­ми­ре­ние супру­гов: король и нация воз­вра­ща­ются на свое брач­ное ложе; можно ли пред­ста­вить себе что-либо более при­ят­ное и радост­ное? Вели­ко­бри­та­ния сияла от сча­стья; иметь короля – это уже много, а тем более такого оча­ро­ва­тель­ного короля. Карл II был любе­зен, умел и пожить в свое удо­воль­ствие и управ­лять госу­дар­ством, напо­ми­ная своим вели­чием Людо­вика XIV. Это был джентль­мен и дво­ря­нин; под­дан­ные вос­хи­ща­лись им; он вел войну с Ган­но­ве­ром и, конечно, хорошо знал зачем, хотя только он один это и знал; он про­дал Дюн­керк Фран­ции – дело высо­кого поли­ти­че­ского зна­че­ния. У демо­кра­ти­че­ски настро­ен­ных пэров, про кото­рых Чем­бер­лен ска­зал: «Про­кля­тая рес­пуб­лика зара­зила своим тле­твор­ным дыха­нием даже неко­то­рых ари­сто­кра­тов», хва­тило здра­вого смысла очень быстро при­ме­ниться к обсто­я­тель­ствам, не отстать от сво­его вре­мени и занять свои места в палате лор­дов; для этого им доста­точно было лишь при­не­сти при­сягу королю.

Когда люди думали обо всем этом – об этом пре­крас­ном цар­ство­ва­нии, об этом пре­вос­ход­ном короле, об этих авгу­стей­ших прин­цах, воз­вра­щен­ных народу боже­ствен­ным мило­сер­дием; о том, что такие зна­чи­тель­ные особы, как Монк и позд­нее Джеф­ф­рис, при­ми­ри­лись с тро­ном и были спра­вед­ливо воз­на­граж­дены за вер­ность и усер­дие самыми почет­ными долж­но­стями и самыми доход­ными местами; о том, что лорд Клен­чарли не мог не знать, что от него одного зави­село тор­же­ственно занять между ними подо­ба­ю­щее ему место и раз­де­лить сыпав­ши­еся на них поче­сти; о том, что Англия, бла­го­даря сво­ему королю, воз­не­сена на вер­шину про­цве­та­ния, что в Лон­доне одно празд­не­ство сме­ня­ется дру­гим, что все кру­гом бога­теют и пре­ис­пол­нены вос­торга, что коро­лев­ский двор галан­тен, весел и пышен, – и при этом слу­чайно воз­ни­кал в памяти образ изгнан­ника, про­зя­ба­ю­щего вдали от всего этого вели­ко­ле­пия, этого, ста­рика в одежде про­сто­лю­дина, блед­ного, сог­бен­ного, веро­ятно уже близ­кого к могиле, кото­рый стоит в эту минуту над озе­ром в печаль­ном полу­мраке, не заме­чая холода и непо­годы, или шагает по его берегу без цели, с непо­движ­ным взо­ром, с раз­ве­ва­ю­щи­мися на ветру седыми воло­сами, мол­ча­ли­вый, оди­но­кий, погру­жен­ный в свои думы, – трудно было удер­жаться от улыбки.

Этот ста­рик был оли­це­тво­ре­нием безумия.

Улыбка, являв­ша­яся у людей при мысли о том, чем мог быть лорд Клен­чарли и чем он стал, несо­мненно была про­яв­ле­нием их снис­хо­ди­тель­но­сти. Иные сме­я­лись открыто. Были и такие, что негодовали.

Понятно, что людей поло­жи­тель­ных коро­била такая вызы­ва­ю­щая отчужденность.

Вину лорда Клен­чарли смяг­чало только то, что он нико­гда не бли­стал умом. Таково было общее мнение.

Непри­ятно видеть людей упор­ству­ю­щих. Под­ра­жа­тели Регула не поль­зу­ются сим­па­тией, и обще­ствен­ное мне­ние отно­сится к ним с иро­нией. Подоб­ное упрям­ство похо­дит на упрек, и здра­во­мыс­ля­щие люди правы, когда сме­ются над этим.

И в конце кон­цов разве такое упор­ство, такая непре­клон­ность – доб­ро­де­тель? Разве в чрез­мер­ном под­чер­ки­ва­нии своей само­от­вер­жен­но­сти и чест­но­сти нет боль­шой доли тще­сла­вия? Это про­сто-напро­сто рисовка. К чему такие край­но­сти, как доб­ро­воль­ное оди­но­че­ство и изгна­ние? Ничего не пре­уве­ли­чи­вать – вот пра­вило муд­реца. Можете воз­ра­жать, осуж­дать, если вам угодно, но делайте это бла­го­при­стойно и не пере­ста­вая воз­гла­шать: «Да здрав­ствует король!» Под­лин­ная доб­ро­де­тель – это рас­су­ди­тель­ность. То, что падает, должно было упасть, то, что пре­успе­вает, должно было пре­успеть. У про­ви­де­ния свои цели: оно награж­дает того, кто этого достоин. Неужели вы мните себя спо­соб­ным разо­браться в этом лучше, чем оно? Когда обсто­я­тель­ства совер­шенно ясно опре­де­ли­лись, когда один режим сме­нил дру­гой, когда самим успе­хом уста­нов­лено, где правда и где ложь, где ката­строфа, а где тор­же­ство, – не может уже быть места ника­ким сомне­ниям; поря­доч­ный чело­век при­со­еди­ня­ется к той сто­роне, кото­рая одер­жала верх, и будь это даже выгодно ему и его родне, он, конечно, вовсе не из этих сооб­ра­же­ний, а исклю­чи­тельно во имя обще­ствен­ного блага предо­став­ляет себя цели­ком в рас­по­ря­же­ние победителя.

Что стало бы с госу­дар­ством, если бы никто не согла­сился слу­жить? Все оста­но­ви­лось бы. Вся­кий бла­го­ра­зум­ный граж­да­нин дол­жен оста­ваться на своем месте. Умейте посту­паться сво­ими сокро­вен­ными сим­па­ти­ями. Долж­но­сти суще­ствуют для того, чтобы их зани­мали. Надо жерт­во­вать собой. Не изме­нять обще­ствен­ным обя­зан­но­стям – вот истин­ная вер­ность. Само­воль­ный уход чинов­ни­ков пара­ли­зо­вал бы госу­дар­ство. Вы доб­ро­вольно отправ­ля­е­тесь в ссылку? Очень жаль. Вы хотите пока­зать при­мер? Какое тще­сла­вие! Вы бро­са­ете вызов? Какая наг­лость! Кем же вы себя возо­мнили? Знайте, что мы не хуже вас. Но мы не поки­даем сво­его поста. При жела­нии мы тоже могли бы быть несго­вор­чивы и непо­корны и натво­рить еще худ­ших дел, чем вы. Но мы пред­по­чи­таем бла­го­ра­зу­мие. Только потому, что я Три­маль­хион, вы счи­та­ете меня неспо­соб­ным быть Като­ном? Какие глупости!

Нико­гда еще поло­же­ние вещей не было таким ясным и опре­де­лен­ным, как в 1660 году. Нико­гда еще линия пове­де­ния бла­го­на­ме­рен­ного чело­века не наме­ча­лась сама собой с такой отчетливостью.

Англия изба­ви­лась от Кром­веля. Много непра­во­мер­ного было совер­шено во время рес­пуб­лики. Бри­та­ния при­об­рела пер­вен­ство в Европе; в резуль­тате Трид­ца­ти­лет­ней войны была поко­рена Гер­ма­ния; с помо­щью Фронды ослаб­лена Фран­ция, с помо­щью гер­цога Бра­ганц­кого ума­лена Испа­ния. Кром­вель под­чи­нил себе Маза­рини; во всех дого­во­рах про­тек­тор Англии ста­вил свою под­пись выше под­писи фран­цуз­ского короля; на Соеди­нен­ные про­вин­ции была нало­жена кон­три­бу­ция в восемь мил­ли­о­нов; Алжир и Тунис под­верг­лись при­тес­не­ниям; поко­рили Ямайку; усми­рили Лис­са­бон; в Бар­се­лоне подо­грели сопер­ни­че­ство Испа­нии и Фран­ции, а в Неа­поле вос­ста­ние Маза­ньелло; при­со­еди­нили к Англии Пор­ту­га­лию; от Гибрал­тара до Кан­дии очи­стили море от бер­бе­рий­цев; утвер­дили мор­ское вла­ды­че­ство двумя спо­со­бами: силой ору­жия и тор­гов­лей; 10 авгу­ста 1653 года англий­ский флот раз­бил Мар­тина Гап­перца Тромпа, чело­века, выиг­рав­шего трид­цать три сра­же­ния, ста­рого адми­рала, име­но­вав­шего себя «дедуш­кой мат­ро­сов», побе­ди­теля испан­ского флота. Англия отняла Атлан­ти­че­ский океан у испан­цев, Вели­кий – у гол­ланд­цев. Сре­ди­зем­ное море – у вене­ци­ан­цев и по нави­га­ци­он­ному акту уста­но­вила свое гос­под­ство на побе­ре­жьях всех морей; захва­тив океан, она дер­жала в руках весь мир; гол­ланд­ский флаг сми­ренно при­вет­ство­вал в море флаг англий­ский; Фран­ция в лице сво­его посла Ман­цини пре­кло­нила колени перед Оли­ве­ром Кром­ве­лем, а Кром­вель, как мячами, играл Кале и Дюн­кер­ком; он заста­вил тре­пе­тать весь кон­ти­нент, он дик­то­вал мир, объ­яв­лял войну; повсюду раз­ве­вался англий­ский флаг; один только зако­ван­ный в латы полк про­тек­тора вну­шал Европе боль­ший ужас, чем целая армия; Кром­вель гово­рил: «Я хочу, чтобы англий­скую рес­пуб­лику ува­жали так, как ува­жали рес­пуб­лику рим­скую»; не оста­ва­лось ничего свя­того; слово было сво­бодно, печать была сво­бодна; на улице гово­рили все, что хотели, все печа­тали без вся­кого кон­троля и цен­зуры; пре­столы заша­та­лись; весь монар­хи­че­ский поря­док Европы, частью кото­рого были Стю­арты, при­шел в рас­строй­ство. Но вот, нако­нец, Англия свергла этот нена­вист­ный режим и полу­чила прощение.

Снис­хо­ди­тель­ный Карл II даро­вал Бред­скую декла­ра­цию. Он дал Англии воз­мож­ность забыть о том вре­мени, когда сын ген­тин­г­дон­ского пиво­вара попи­рал пятой голову Людо­вика XIV.

Англия пока­я­лась в своих тяж­ких пре­гре­ше­ниях и вздох­нула сво­бодно. Радость, как мы уже гово­рили, объ­яла все сердца, и воз­двиг­ну­тые висе­лицы царе­убийц только уси­ли­вали лико­ва­ние. Рестав­ра­ция – это улыбка, но несколько висе­лиц не пор­тят впе­чат­ле­ния: надо же успо­ко­ить обще­ствен­ную совесть. Дух непо­ви­но­ве­ния рас­се­ялся, вос­ста­нав­ли­ва­лась пре­дан­ность монарху. Быть доб­рыми вер­но­под­дан­ными – к этому сво­ди­лись отныне все често­лю­би­вые стрем­ле­ния. Все опом­ни­лись от поли­ти­че­ского безу­мия, все поно­сили теперь рево­лю­цию, изде­ва­лись над рес­пуб­ли­кой и над тем уди­ви­тель­ным вре­ме­нем, когда с уст не схо­дили гром­кие слова «Право, Сво­бода, Про­гресс»; над их высо­ко­пар­но­стью теперь сме­я­лись. Воз­врат к здра­вому смыслу был зре­ли­щем; достой­ным вос­хи­ще­ния. Англия стрях­нула с себя тяж­кий сон. Какое сча­стье – изба­виться от этих заблуж­де­ний. Воз­можно ли что-нибудь более без­рас­суд­ное? Что было бы, если бы каж­дого встреч­ного и попе­реч­ного наде­лили всеми пра­вами? Вы пред­став­ля­ете себе? Вдруг все стали бы пра­ви­те­лями? Мыс­лимо ли, чтобы страна управ­ля­лась граж­да­нами? Граж­дане – это упряжка, а упряжка – не кучер. Решать вопросы управ­ле­ния голо­со­ва­нием – разве это не то же, что плыть по воле ветра? Неужели вы хотели бы сооб­щить госу­дар­ствен­ному строю зыб­кость облака? Бес­по­ря­док не создает порядка. Если зод­чий – хаос, стро­е­ние будет Вави­лон­ской баш­ней. И потом, эта пре­сло­ву­тая сво­бода – сущая тира­ния. Я хочу весе­литься, а не управ­лять госу­дар­ством. Мне надо­ело голо­со­вать, я хочу тан­це­вать. Какое сча­стье, что есть король, кото­рый всем этим зани­ма­ется. Право, как вели­ко­ду­шен король, что берет на себя весь этот труд. Кроме того, его этому учили, он умеет справ­ляться с этим. Это его ремесло. Мир, война, зако­но­да­тель­ство, финансы – какое до всего этого дело народу? Конечно, необ­хо­димо, чтобы народ пла­тил, чтобы он слу­жил, и он дол­жен этим доволь­ство­ваться. Ведь ему предо­став­лена воз­мож­ность участ­во­вать в поли­тике: из его недр выхо­дят две основ­ные силы госу­дар­ства – армия и бюд­жет, Пла­тить подати и быть сол­да­том – разве этого мало? Чего ему еще надо? Он – опора воен­ная, и он же – опора казны. Вели­ко­леп­ная роль. А за него цар­ствуют. Дол­жен же он пла­тить за такую услугу. Налоги и цивиль­ный лист – это жало­ва­нье, кото­рое народы пла­тят коро­лям за их труды. Народ отдает свою кровь и деньги для того, чтобы им пра­вили. Какая неле­пая идея – самим управ­лять собою. Народу необ­хо­дим пово­дырь. Народ неве­же­ствен, а стало быть, слеп. Ведь есть же у слепца собака. А у народа есть король – лев, кото­рый согла­ша­ется быть для сво­его народа соба­кой. Какая доб­рота! Но почему народ неве­же­ствен? Потому что так надо. Неве­же­ство – страх доб­ро­де­тели. У кого нет ника­ких надежд, у того нет и често­лю­бия. Невежда пре­бы­вает в спа­си­тель­ном мраке, кото­рый, лишая его воз­мож­но­сти видеть, лишает его вме­сте с тем вся­ких вожде­ле­ний. Отсюда – неве­де­ние. Кто читает, тот мыс­лит, а кто мыс­лит, тот рас­суж­дает. А зачем, спра­ши­ва­ется, народу рас­суж­дать? Не рас­суж­дать – это его долг и в то же время его сча­стье. Эти истины неоспо­римы. На этом зиждется общество.

Таким обра­зом в Англии снова вос­тор­же­ство­вали здо­ро­вые соци­аль­ные док­трины. Так вер­нула себе нация утра­чен­ную честь. Одно­вре­менно воз­ро­дился инте­рес к изящ­ной лите­ра­туре. Стали пре­зи­рать Шекс­пира и вос­хи­щаться Драй­де­ном. «Драй­ден – вели­чай­ший поэт Англии и сво­его века», – гово­рил Эттер­бери, пере­вод­чик «Ахи­то­фела». Это было время, когда Гюэ, епи­скоп Авранш­ский, писал Сомезу, ока­зав­шему сво­ими напад­ками и бра­нью честь автору «Поте­рян­ного рая»: «Как можете вы зани­маться таким ничто­же­ством, как этот Миль­тон?» Все воз­рож­да­лось; все опять ста­но­ви­лось на свое место: Драй­ден вверху, Шекс­пир внизу. Карл II на троне, Кром­вель на висе­лице. Англия ста­ра­лась загла­дить позор и сума­сброд­ство минув­ших лет. Вели­кое сча­стье для нации, когда монар­хия вос­ста­нав­ли­вает поря­док в госу­дар­ствен­ных делах и вос­пи­ты­вает хоро­ший лите­ра­тур­ный вкус.

Трудно пове­рить, что можно не оце­нить такие бла­го­де­я­ния. Отвер­нуться от Карла II, запла­тить небла­го­дар­но­стью за то, что он вели­ко­душно вос­сел на вос­ста­нов­лен­ный трон, – не гнусно ли это? Лорд Клен­чарли при­чи­нил боль­шое огор­че­ние всем поря­доч­ным людям. Как это воз­му­ти­тельно – доса­до­вать на сча­стье своей родины!

Известно, что в 1650 году пар­ла­мент уста­но­вил сле­ду­ю­щий текст при­сяги: «Обе­щаю хра­нить вер­ность рес­пуб­лике, без короля, без монарха, без госу­даря». Лорд Клен­чарли на том осно­ва­нии, что он при­нес эту чудо­вищ­ную при­сягу, жил вне пре­де­лов коро­лев­ства и на фоне все­об­щего бла­го­по­лу­чия и при­воль­ной жизни счи­тал себя вправе быть печаль­ным. Он хра­нил скорб­ную память о том, что погибло. Стран­ная при­вя­зан­ность к несуществующему!

Ему не было оправ­да­ния; даже самые бла­го­же­ла­тель­ные к нему люди отвер­ну­лись от него. Дру­зья долго ока­зы­вали ему честь, счи­тая, что он всту­пил в ряды рес­пуб­ли­кан­цев лишь для того, чтобы поближе уви­деть сла­бые сто­роны рес­пуб­лики, и позд­нее, когда наста­нет время, вер­нее пора­зить ее, защи­щая свя­щен­ные инте­ресы короля. А такое выжи­да­ние удоб­ного момента для напа­де­ния на врага с тыла и есть одно из про­яв­ле­ний лояль­но­сти. Именно такой лояль­но­сти и ожи­дали от лорда Клен­чарли, и были склонны истол­ко­вы­вать в луч­шую сто­рону его пове­де­ние. Но перед лицом его стран­ной при­вер­жен­но­сти к рес­пуб­лике при­шлось поне­воле изме­нить это доб­рое мне­ние. Оче­видно, лорд Клен­чарли был верен своим убеж­де­ниям, то есть глуп.

Снис­хо­ди­тель­ные люди коле­ба­лись, не зная, чем объ­яс­нить его образ дей­ствий – ребя­че­ским ли упрям­ством, или стар­че­ским упорством.

Люди стро­гие, спра­вед­ли­вые шли дальше. Они клей­мили отступ­ника. Тупо­умие в чело­веке допу­стимо, но оно должно иметь и гра­ницы. Можно быть гру­би­я­ном, но нельзя быть бун­тов­щи­ком. В конце кон­цов кто такой этот лорд Клен­чарли? Пере­беж­чик. Он поки­нул стан ари­сто­кра­тии, чтобы при­мкнуть к стану про­ти­во­по­лож­ному – к народу. Сле­до­ва­тельно, этот стой­кий при­вер­же­нец рес­пуб­лики – измен­ник. Правда, он изме­нил более силь­ному и остался верен более сла­бому. Правда, стан, им поки­ну­тый, был побе­ди­те­лем, а стан, к кото­рому он при­мкнул, был побеж­ден­ным; правда, при этом «пре­да­тель­стве» он поте­рял все: свои поли­ти­че­ские при­ви­ле­гии и свой домаш­ний очаг, свое пэр­ство и свою родину. А что он выиг­рал? Про­слыл чуда­ком и вынуж­ден жить в изгна­нии. А что это дока­зы­вает? Да то, что он глу­пец! Это – бесспорно.

Пре­да­тель и в то же время про­стак – это бывает.

Будь дура­ком сколько хочешь, но не пода­вай дур­ного при­мера. От дура­ков не тре­бу­ется ничего, кроме бла­го­на­ме­рен­но­сти, и тогда они могут счи­тать себя опо­рой монар­хии. Этот Клен­чарли был неве­ро­ятно огра­ни­чен­ным чело­ве­ком. Он был по-преж­нему ослеп­лен рево­лю­ци­он­ными фан­та­зи­ями. Он пре­льстился рес­пуб­ли­кой и из-за этого выбро­шен за борт. Он обес­че­стил свою страну. Пози­ция, заня­тая им, была насто­я­щим веро­лом­ством. Его отсут­ствие было оскорб­ле­нием. Он, словно от чумы, бежал от сча­стья своих сооте­че­ствен­ни­ков. В его доб­ро­воль­ном изгна­нии был какой-то про­тест про­тив все­об­щего доволь­ства. Он, видимо, счи­тал коро­лев­скую власть зара­зой. На фоне весе­лья, вызван­ного тор­же­ством монар­хии, он был чем-то мрач­ным и зло­ве­щим, как чер­ный флаг над чум­ным бара­ком. Как? Напус­кать на себя угрю­мый вид перед лицом вос­ста­нов­лен­ного порядка, вос­пря­нув­шей нации, вос­тор­же­ство­вав­шей рели­гии! Набра­сы­вать тень на эту без­мя­теж­ность! Него­до­вать на счаст­ли­вую Англию! Быть тем­ным пят­ном в без­бреж­ном голу­бом небе! Напо­ми­нать собою угрозу! Про­ти­виться жела­нию нации! Гово­рить «нет», когда столько людей гово­рят «да»! Это было бы гнусно, если бы не было смешно. Этот Клен­чарли не понял, что можно заблуж­даться вме­сте с Кром­ве­лем, но что сле­дует вер­нуться вме­сте с Мон­ком. Посмот­рите на Монка. Он коман­до­вал рес­пуб­ли­кан­ской армией; Карл II, нахо­дясь в изгна­нии и зная о его тай­ной пре­дан­но­сти пре­столу, напи­сал ему; Монк, умея соче­тать доб­лесть с хит­ро­стью, сна­чала скры­вал свои наме­ре­ния, потом неожи­данно ринулся во главе вой­ска на мятеж­ный пар­ла­мент, воз­вел на пре­стол короля и за спа­се­ние обще­ства полу­чил титул гер­цога Олбе­марль­ского. Он при­об­рел богат­ство, навеки про­сла­вил свое время и в каче­стве кава­лера ордена Под­вязки может рас­счи­ты­вать на то, что его похо­ро­нят в Вест­мин­стер­ском аббат­стве. Такова слава истинно вер­но­под­дан­ного англи­ча­нина. Лорд Клен­чарли не мог под­няться до столь тон­кого пони­ма­ния долга. Он пред­по­чел всему без­дей­ствен­ное изгна­ние. Он удо­воль­ство­вался пустыми фра­зами. Его ско­вала гор­дость. Слова «совесть», «досто­ин­ство» и тому подоб­ное в конце кон­цов только слова. Надо смот­реть глубже.

Вот этого-то уме­ния смот­реть глубже не было у лорда Клен­чарли, – он был бли­зо­рук; прежде чем при­нять уча­стие, в каком-нибудь деле, он все­гда хотел при­смот­реться к нему, узнать, чем оно пах­нет. Отсюда все его неле­пые предубеж­де­ния. При такой щепе­тиль­но­сти нельзя быть госу­дар­ствен­ным дея­те­лем. Тре­бо­ва­тель­ная совесть пре­вра­ща­ется в недуг. Чело­век совест­ли­вый – одно­рук, ему не захва­тить вла­сти; он евнух – ему не овла­деть фор­ту­ной. Осте­ре­гай­тесь щепе­тиль­но­сти; она далеко заве­дет вас. Нера­зум­ная вер­ность своим убеж­де­ниям ведет вниз, как лест­ница в погреб. Сту­пенька, дру­гая, тре­тья – и вы погру­жа­е­тесь во тьму. Люди смыш­ле­ные под­ни­ма­ются обратно, про­сто­фили оста­ются внизу. Нельзя лег­ко­мыс­ленно раз­ре­шать своей сове­сти быть непри­ступ­ной. Ведь так можно поне­многу дойти до такой край­но­сти, как чест­ность в поли­тике. Тогда вы погибли. Так и слу­чи­лось с лор­дом Кленчарли.

Прин­ципы в конце кон­цов увле­кают людей в бездну.

Вот и шагай теперь, зало­жив руки за спину, по берегу Женев­ского озера, – пре­крас­ное занятие!

В Лон­доне ино­гда гово­рили об этом изгнан­нике. В гла­зах бла­го­род­ного обще­ства он был чем-то вроде под­су­ди­мого. Одни выска­зы­ва­лись за, дру­гие про­тив него. При этом смяг­ча­ю­щим вину обсто­я­тель­ством при­зна­ва­лась его глупость.

Мно­гие из быв­ших при­вер­жен­цев рес­пуб­лики пере­шли на сто­рону Стю­ар­тов; что же, за это они только достойны похвалы. Есте­ственно, что они слегка зло­сло­вили на его счет. Угод­ли­вые души не выно­сят упрям­цев. Люди умные, заняв­шие хоро­шее поло­же­ние при дворе, кото­рым надо­ело его вызы­ва­ю­щее пове­де­ние, охотно гово­рили: «Он не при­мкнул к нам только потому, что ему слиш­ком мало запла­тили. Он хотел занять место канц­лера, а король предо­ста­вил это место лорду Хайду» и т. д. Один из его «ста­рых дру­зей» смело утвер­ждал: «Он сам мне об этом гово­рил». Ино­гда, несмотря на замкну­тый образ жизни Лин­нея Клен­чарли, до него дохо­дили кое-какие слухи через бег­ле­цов, кото­рых он встре­чал, – ста­рых царе­убийц, вроде Энд­рью Бро­у­тона, жив­шего в Лозанне. В ответ Клен­чарли только пожи­мал пле­чами – при­знак пол­ного отупения.

Одна­жды он допол­нил этот жест сле­ду­ю­щими, ска­зан­ными впол­го­лоса, сло­вами: «Жалею тех, кто этому верит».

Отры­вок взят из книги «Чело­век, кото­рый смеется».