По поводу

По поводу
~ 11 мин

Источник: Красный Горький. Избранные ста­тьи (1896–1917) [сб. ста­тей]. — М.: Common place, 2016. — 264 с.


Мне при­сланы раз­ными лицами несколько писем, — все они напи­саны в исте­ри­че­ском, вою­щем тоне, со стра­ниц их брыз­жет тём­ный, жут­кий страх. Ясно чув­ству­ешь — те, кто писал, пере­жи­вают тяжё­лые дни и часы, видишь, что много мучи­тельно ост­рых мыс­лей режет их сердце, пугает их сон.

«…Что слу­чи­лось с этим доб­рым рус­ским наро­дом, почему он вдруг стал кро­во­жад­ным зверем?»

— спра­ши­вает дама, при­слав­шая письмо на доро­гой, про­пи­тан­ной духами бумаге.

«Забыт Христос и его уче­ние, пору­гана про­по­ведь любви, нет ува­же­ния к человеку…»

— мрачно сооб­щает «дво­ря­нин Ф.» из Сум.

И осве­дом­ля­ется:

«Вы довольны?»

«Где же плоды про­по­веди любви к ближ­нему, где вли­я­ние школы и церкви? — спра­ши­вает X. Бровцын из Тамбова. — Одни руга­ются и гро­зят смер­тью, дру­гие только жалу­ются и вопят, все взвол­но­ваны, всем тяжело и больно, всем жутко жить в эти вели­кие тра­ги­че­ские дни».

Я не могу отве­чать каж­дому порознь и отве­чаю всем сразу.

Наступили дни воз­мез­дия, гос­пода, дни рас­платы за ваше пре­ступ­ное невни­ма­ние к жизни народа. Всё, что вы чув­ству­ете, всё, что вас мучает, — вы заслу­жили. И я могу только одно ска­зать вам, одного поже­лать — чтобы ещё глубже, ещё с боль­шей силой вы впи­тали, поняли, пере­жили весь ужас этой жизни, создан­ной вами. Пусть сердца ваши дышат стра­хом, пусть кош­мары давят ваш сон, пусть всё безум­ное и жесто­кое, что тво­рится в нашей стране, жжёт вас, как огонь, — вы сто­ите этого. Это или погу­бит вас, или — быть может — очи­стит от грязи и пош­ло­сти всё чест­ное и здо­ро­вое, что оста­лось в душе вашей, кото­рую вы так мало берегли, напол­няя её жад­но­стью, вла­сто­лю­бием, ложью и вся­че­ской скверной.

Сударыня! Вы хотите знать, что слу­чи­лось с наро­дом? У него лоп­нуло тер­пе­ние. Он долго мол­чал, долго непо­движно под­чи­нялся наси­лию, он тер­пе­ливо дер­жал всю вашу жизнь на своей спине раба, и вот — больше не может! Он сбро­сил ещё далеко не всю тяжесть, насильно воз­ло­жен­ную на него, — вы рано испу­га­лись, сударыня!

И почему бы — давайте гово­рить откро­венно — почему не быть ему зве­рем? Что сде­лали вы для того, чтобы он не был таким? Вы чему-​нибудь разум­ному научили его, что-​нибудь доб­рое посе­яли в душе его?

Вы всю жизнь только брали его труд, его послед­ний кусок хлеба, брали легко и про­сто, не пони­мая, что вы берёте; вы жили, не спра­ши­вая себя, чем, чьею силой вы живы. Вы драз­нили голод­ного и нищего богат­ством ваших наря­дов, когда жили на даче, около мужи­ков, вы смот­рели на них как на людей низ­шей расы. Они всё это пони­мали. Они довольно чут­кие люди и не очень уж злые, но вот вы разо­злили их нако­нец. Это ведь очень про­сто: пируя на гла­зах нищих, нельзя ожи­дать от них бла­го­дар­но­сти; ваше пение, ваша музыка не могли обла­го­ро­дить голод­ного, ваше снис­хо­ди­тельно брезг­ли­вое отно­ше­ние к мужику не могло вос­пи­тать в душе его ува­же­ния к вам. Что вы сде­лали для него? Вы поза­бо­ти­лись о том, чтобы он был мягче серд­цем? Вы оже­сто­чали его. Вы хотели, чтобы он был умнее? Вы не думали об этом. Мужик был для вас рабо­чее живот­ное, ино­гда вы забав­ля­лись им, как дика­рём, вы нико­гда не смот­рели на него как на чело­века, что же уди­ви­тель­ного, что он зверь для вас?

Сударыня! В вашем вопросе не только ваше незна­ние жизни, в нём есть и лице­ме­рие греш­ника, кото­рый уже чув­ствует, что согре­шил, но ещё не хочет искренно покаяться.

Вы знали, вы не могли не видеть, как живёт мужик. Человек, кото­рого бьют, рано или поздно даст сдачи; чело­век, кото­рого не жалеют, не может жалеть, — это ясно. Хуже — это спра­вед­ливо. Поймите меня — ужас не в том, что бьют, а в том, что не могут не бить, не в том ужас, что не жалеют, а в том, что не могут жалеть.

Как можете вы искать жало­сти в сердце, где вами посе­яна месть?

Сударыня! В Киеве доб­рый рус­ский народ выки­нул из окон дома Бродского вме­сте с мебе­лью гувер­нантку и бережно сохра­нил кана­рейку в клетке. Подумайте над этим — малень­кая жёл­тая птица вызвала что-​то вроде состра­да­ния к себе, а чело­век был выки­нут из окна. Сострадание, видимо, есть, но чело­век, должно быть, не заслу­жил его — вот где ужас и тра­ге­дия. Сударыня! Уверены ли вы в своём праве тре­бо­вать, чтобы с вами обра­ща­лись, как с чело­ве­ком, если вы сами всю жизнь отно­си­лись к чело­веку без жало­сти, без состра­да­ния, не при­зна­вая в нём рав­ного себе?

Bez-imeni-1

Вы пишете письма, вы гра­мотны; веро­ятно, вы читали книги, изоб­ра­жа­ю­щие жизнь мужика? Чего вы хотите от него для себя, если, зная, как он живёт, вы не могли изме­нить его жизнь к луч­шему? И вот он изме­нил вашу жизнь к худ­шему, заста­вив вас дро­жа­щей от страха рукой писать пол­ные отча­я­ния письма к чело­веку, кото­рый — вы бы должны это знать — не захо­чет рас­се­ять ваш страх, не захо­чет уте­шать вас, нет!

Возмездие есте­ственно. Мы живём в стране, где людей до сего дня секут, хле­щут нагай­ками, заби­вают пал­ками до смерти, где ломают рёбра, бьют по лицу ради забавы, где нет пре­дела наси­лиям над людьми, где формы муче­ний раз­но­об­разны до отвра­ще­ния, до безум­ного стыда. Народ, вос­пи­тан­ный в школе, так похо­жей на лубоч­ное изоб­ра­же­ние адских мук, народ, вос­пи­тан­ный кула­ками, роз­гами и нагай­ками, не может быть мяг­ко­сер­де­чен. Человек, кото­рого в участке топ­тали ногами, ста­но­вится спо­со­бен топ­тать ногами подоб­ного себе. В стране, где так долго царило бес­пра­вие, трудно народу сразу при­знать силу права, невоз­можно тре­бо­вать спра­вед­ли­во­сти от него, незна­ко­мого с нею. Это надо понять, это так же про­сто, как жестоко. Всё есте­ственно там, где обще­ством и вами, суда­рыня, допус­ка­лись без про­те­ста все ужасы наси­лия над людьми. Люди теперь глубже чув­ствуют, и косой взгляд, бро­шен­ный вами сего­дня на вашу гор­нич­ную, равен пощё­чине, кото­рую давал ваш отец сво­ему лакею пять­де­сят лет тому назад. Люди рас­тут, и рас­тёт в них чув­ство досто­ин­ства, но с ними обра­ща­ются всё ещё как с рабами, и живот­ное не исче­зает в них.

Сударыня! Не тре­буйте от людей того, чего вы им не давали. Вы не име­ете права на состра­да­ние, ибо вам оно неве­домо. Народ мучили и мучают все, кто имел и имеет один золот­ник вла­сти над ним. Теперь, когда наше без­дар­ное пра­ви­тель­ство довело страну до анар­хии, все её тём­ные силы почув­ство­вали при­зрач­ность той вла­сти, кото­рая давила их века, и вот они под­ня­лись, встали и мстят всем за всё, что вытер­пели в дол­гую ночь бесправия.

Но есть в стране дру­гая, свет­лая сила, оза­рён­ная вели­кой мыс­лью, охва­чен­ная яркой меч­той о цар­стве спра­вед­ли­во­сти, сво­боды, кра­соты… А впро­чем, суда­рыня, тому, кто родился сле­пым, я не могу пере­дать на сло­вах кра­соту и вели­чие моря…

Люди, кото­рые гово­рят и пишут о любви к ближ­нему, все­гда были глу­боко про­тивны мне, как лице­меры и лгуны, — я слиш­ком хорошо знаю жизнь для того, чтобы верить им.

Эх, гос­пода! Имейте муже­ство быть прав­ди­выми! Ведь всё так ясно, так понятно.

Когда вы гово­рите о любви, вы вашей слад­кой речью хотите только заго­во­рить зубы ваших ближ­них, оска­лен­ные голо­дом и зло­бой, вам кажется, что, смяг­чив любо­вью сердца озлоб­лен­ных и угне­тён­ных вами, вы можете осла­бить силу их спра­вед­ли­вой мести. Вы лице­ме­рите, когда зовёте бра­тьями людей, кото­рых вы пора­бо­тили, вы лжёте, про­по­ве­дуя любовь тем людям, в серд­цах кото­рых вы сами же посе­яли зависть, нена­висть и злобу. Вы искренни, конечно, когда сове­ту­ете ближ­ним вашим: люби нас. Но вы скры­ва­ете за этими сло­вами дру­гие, более прав­ди­вые слова: несите тер­пе­ливо, не воз­му­ща­ясь, без ропота тяжё­лый гнёт труда, уни­же­ния, нищеты, воз­ло­жен­ной нами на ваши спины. Но вы все нагло лжёте, когда гово­рите своим рабам: мы тоже любим вас.

Рабов — нельзя любить! Их можно только пре­зи­рать или бояться.

И вот вы учите рабов любви из страха перед ними.

Евангелие? Его стра­ницы давно захва­таны гряз­ными руками насиль­ни­ков, правда его стёрта лице­ме­рами, но вы и за него хва­та­е­тесь как за ору­жие для защиты своей от при­лива спра­вед­ли­во­сти, обле­чён­ной в такие жесто­кие формы вашей ложью, вашим лицемерием.

В серд­цах у вас нет любви, там тесно улег­лись три сто­оких жабы, рев­ниво охра­ня­ю­щие дре­мот­ный ваш покой и рав­но­ве­сие души от втор­же­ния жесто­кой правды жизни и твор­че­ского чув­ства, в серд­цах у вас три цер­бера — Жадность, Пошлость, Ложь.

И нет у вас ува­же­ния к чело­веку — как можете вы ува­жать дру­гого, когда не ува­жа­ете себя?

Я не оправ­ды­ваю жесто­ко­сти, кото­рую вы сами сде­лали зако­ном жизни, я только говорю, что в стране, где все вы так долго допус­кали про­из­вол и наси­лие, — в этой несчаст­ной стране среди вас нет пра­вых, нет достой­ных сострадания…

(1905)

Нашли ошибку? Выделите фраг­мент тек­ста и нажмите Ctrl+Enter.