~ 15 мин

Мы про­дол­жаем брать интер­вью у учё­ных, работа кото­рых полезна для изу­че­ния исто­ри­че­ского опыта ком­му­ни­сти­че­ского дви­же­ния и раз­ви­тия марк­сизма на совре­мен­ном этапе. Очередной наш собе­сед­ник — кан­ди­дат исто­ри­че­ских наук Дмитрий Игоревич Апальков, чью работу, посвя­щён­ную борьбе внутри боль­ше­вист­ской пар­тии в 1920-​е гг., мы неко­то­рое время назад раз­ме­щали в паб­лике. Интервью посвя­щено неко­то­рым инте­рес­ным вопро­сам исто­рии ран­него СССР, а также изу­че­нию этого пери­ода совре­мен­ной исто­ри­че­ской нау­кой. Дмитрий Игоревич не явля­ется нашим сто­рон­ни­ком в плане поли­ти­че­ских взгля­дов, однако его мне­ние как спе­ци­а­ли­ста несо­мненно заслу­жи­вает внимания.

LC: Здравствуйте. Как бы вы оха­рак­те­ри­зо­вали состо­я­ние рос­сий­ской исто­ри­че­ской науки на сего­дняш­ний момент, и можно ли гово­рить об упадке?

Д. А.: Трудно оце­ни­вать общее состо­я­ние исто­ри­че­ской науки. Как мини­мум, для этого необ­хо­димо обла­дать опре­де­лён­ными нау­ко­мет­ри­че­скими дан­ными, кото­рые можно срав­ни­вать и сопо­став­лять за опре­де­лён­ный период. Но оче­видно, что есть неко­то­рые про­блемы, кото­рые пре­пят­ствуют раз­ви­тию исто­ри­че­ской науки. Прежде всего, это про­блема недо­фи­нан­си­ро­ван­но­сти. Она каса­ется рос­сий­ской науки в целом и исто­ри­че­ской науки в част­но­сти. Поэтому мно­гие талант­ли­вые иссле­до­ва­тели, тол­ко­вые аспи­ранты вынуж­дены ухо­дить из науки или зани­маться под­ра­бот­ками, отвле­ка­ясь от своей основ­ной деятельности.

Применительно к моей спе­ци­аль­но­сти есть ещё про­блема, свя­зан­ная с архивами. 

Увы, ещё много инте­рес­ных доку­мен­тов нахо­дится под гри­фом «сек­ретно». Например, Президентский архив, кото­рый до сих пор закрыт, хра­нит мно­же­ство инте­рес­ных доку­мен­тов по исто­рии совет­ской эпохи. Это прежде всего тема­ти­че­ские папки Политбюро. 

И вот если бы в России про­изо­шла новая «архив­ная рево­лю­ция», то это, конечно, под­стег­нуло бы иссле­до­ва­ния в обла­сти исто­рии совет­ского периода.

LC: В своей дис­сер­та­ции вы упо­ми­на­ете, что вами были исполь­зо­вали архив­ные доку­менты, кото­рые прежде не были вве­дены в науч­ный обо­рот. Какие, к при­меру, это документы?

Д. А.: Например, это сте­но­грамма объ­еди­нён­ных засе­да­ний Политбюро и Президиума Центральной кон­троль­ной комис­сии, состо­яв­шихся 30 января и 9 фев­раля 1929 года. О них давно было известно, но в рас­по­ря­же­нии иссле­до­ва­те­лей были только фраг­менты этих сте­но­грамм. Мне в резуль­тате архив­ных изыс­ка­ний уда­лось обна­ру­жить эти сте­но­граммы в пол­ном виде. 

Важно, что речь идёт о засе­да­ниях, кото­рые были одной из важ­ней­ших вех в исто­рии внут­ри­пар­тий­ной борьбы, поскольку именно на этих засе­да­ниях потер­пела реша­ю­щее пора­же­ние группа «пра­вых» чле­нов Политбюро (Бухарин, Рыков и Томский — так назы­ва­е­мый «пра­вый уклон»). 

И после этого путь к ста­лин­ской дик­та­туре уже окон­ча­тельно был открыт.

LC: Как вы счи­та­ете, какая роль у исто­ри­ков в совре­мен­ной идео­ло­ги­че­ской борьбе? Возможен ли в пол­ной мере неидео­ло­ги­зи­ро­ван­ный под­ход к исто­рии в принципе?

Д. А.: К этому нужно стре­миться, поскольку исто­рик дол­жен быть сво­бо­ден от поли­ти­че­ской конъ­юнк­туры, он дол­жен хорошо делать своё дело неза­ви­симо от той поли­ти­че­ской и идео­ло­ги­че­ской борьбы, кото­рая в дан­ный момент про­ис­хо­дит в обществе.

Поэтому, на мой взгляд, идео­ло­ги­че­ская борьба и исто­ри­че­ская наука — это две парал­лель­ные плос­ко­сти, кото­рые, по идее, не должны пере­се­каться. Вклад исто­рика в обще­ствен­ное благо дол­жен заклю­чаться в том, чтобы хорошо делать свою работу, зани­маться иссле­до­ва­ни­ями, обу­чать сту­ден­тов, про­де­лы­вать научно-​популярную, про­све­ти­тель­скую работу; это, в свою оче­редь, будет важ­ным вкла­дом в фор­ми­ро­ва­ние граж­дан­ского обще­ства. Чем лучше люди знают исто­рию, тем лучше они раз­би­ра­ются в соци­аль­ных, поли­ти­че­ских и эко­но­ми­че­ских про­цес­сах в принципе. 

LC: А не дума­ете ли вы, что одно в любом слу­чае вли­яет на дру­гое? Потому что как поли­тика невоз­можна без исто­ри­че­ского осмыс­ле­ния дей­стви­тель­но­сти, так и исто­рия в пол­ной мере невоз­можна без политики.

Д. А.: История как наука должна быть вне теку­щей поли­ти­че­ской ситу­а­ции. Историческая наука, как и любая дру­гая гума­ни­тар­ная отрасль зна­ний, сама по себе и без поли­тики довольно субъ­ек­тивна. Другое дело, что у исто­рика, как у любого чело­века, помимо науч­ных прин­ци­пов могут быть и граж­дан­ская пози­ция, и опре­де­лён­ные поли­ти­че­ские сим­па­тии, но они не должны пере­кры­вать иссле­до­ва­ния. Поэтому нужно пытаться выстра­и­вать какой-​то фильтр, кото­рый не даст пре­вра­титься в такого сверх­субъ­ек­тив­ного, поли­ти­зи­ро­ван­ного историка. 

LC: Как вы счи­та­ете, почему дово­ен­ная исто­рия СССР при­ко­вы­вает к себе больше вни­ма­ния, чем после­во­ен­ная? Хотя хру­щёв­ский и бреж­нев­ский пери­оды зна­чи­тельно менее иссле­до­ваны. Как дума­ете, почему так и что должно про­изойти, чтобы сме­ни­лись некие при­о­ри­теты и направ­ле­ния в исто­ри­че­ской науке?

Д. А.: На мой взгляд, эта ситу­а­ция воз­никла, потому что ста­лин­ский период имел для нашей исто­рии настолько важ­ные послед­ствия, что в тени его оста­лась после­ду­ю­щая исто­рия. К тому же, когда в 1990-​е годы нача­лась «архив­ная рево­лю­ция», она кос­ну­лась прежде всего доку­мен­тов по ста­лин­ской эпохе. Однако мне кажется, что в дан­ный момент уже наме­тился некий сдвиг в сто­рону изу­че­ния после­ста­лин­ской исто­рии Советского Союза. Это свя­зано, с одной сто­роны, с тем, что про­изо­шло некое пре­сы­ще­ние исто­рией ста­ли­низма, а с дру­гой сто­роны, посте­пенно (хотя и очень мед­ленно) откры­ва­ются новые архив­ные доку­менты по хру­щёв­скому и бреж­нев­скому пери­о­дам. Они пуб­ли­ку­ются, вво­дятся в науч­ный обо­рот. Поэтому я ожи­даю, что в бли­жай­шие годы всё больше и больше иссле­до­ва­те­лей будет обра­щать вни­ма­ние на эти периоды.

LC: Как вы дума­ете, воз­рас­тает ли инте­рес исто­ри­ков к внут­ри­пар­тий­ной борьбе 1920-​х годов?

Д. А.: Я думаю, что нет. Понимаете, в конце 1980-​х — 1990-​е годы по этой теме было напи­сано такое мно­же­ство самых раз­но­об­раз­ных книг и ста­тей, что эта тема уже к началу XXI века довольно сильно надо­ела всем. Многим кажется, что в этой теме уже невоз­можно найти ничего нового. Честно говоря, мне и самому, несмотря на инте­рес к этой теме, какое-​то время тоже так каза­лось, но, к сча­стью, меня выру­чили новые архив­ные доку­менты. Так что я бы не ска­зал, что в насто­я­щее время про­ис­хо­дит какой-​то всплеск инте­реса к исто­рии внут­ри­пар­тий­ной борьбы. По боль­шому счёту, иссле­до­ва­те­лей, кото­рые серьёзно, про­фес­си­о­нально зани­ма­ются этой про­бле­ма­ти­кой, можно пере­счи­тать по пальцам.

LC: По вашему мне­нию, какие можно выде­лить совре­мен­ные исто­ри­че­ские работы по дан­ной теме?

Д. А.: Из послед­них работ я бы выде­лил моно­гра­фию Александра Резника «Троцкий и това­рищи». Ещё я бы выде­лил один из томов био­гра­фии Троцкого, напи­сан­ной Фельштинским и Чернявским¹ .

LC: А что бы вы посо­ве­то­вали почи­тать по поли­ти­че­ской био­гра­фии Сталина?

Д. А.: Конечно, я реко­мен­дую извест­ную книгу моего настав­ника Олега Витальевича Хлевнюка, уви­дев­шую свет несколько лет назад. Она назы­ва­ется «Сталин. Жизнь одного вождя». На мой взгляд, и не только мой, эта работа поста­вила точку в мно­го­лет­них ожи­да­ниях науч­ной, ака­де­ми­че­ской био­гра­фии Сталина.

LC: Как вы отно­си­тесь к вер­сии, что «Письмо к съезду» и ряд дру­гих послед­них тек­стов Ленина явля­ются фаль­шив­кой и сфаб­ри­ко­ваны про­тив­ни­ками Сталина?

Д. А.: Я счи­таю эту вер­сию несостоятельной. 

На мой взгляд, эта тео­рия, выдви­ну­тая Валентином Сахаровым, не выдер­жи­вает эле­мен­тар­ной критики. 

Хотя бы про­сто потому, что Сталин, будучи ген­се­ком, обла­дал самым пол­ным досту­пом к наи­бо­лее важ­ной инфор­ма­ции. Не слу­чайно, когда Ленин забо­лел, именно Сталину ЦК пору­чил над­зор за тем, чтобы Ленина никто не бес­по­коил, поэтому в тот период перед Сталиным отчи­ты­ва­лись лич­ные сек­ре­тари Ленина и его охрана. Собственно говоря, трудно пове­рить в то, что совре­мен­ный иссле­до­ва­тель мог допы­таться до чего-​то такого, чего не знал Сталин по вопросу о сохра­не­нии его соб­ствен­ной вла­сти. Иными сло­вами, то, что сам Сталин нико­гда не под­вер­гал сомне­нию под­лин­ность «поли­ти­че­ского заве­ща­ния» Ленина — это и есть глав­ный аргу­мент, опро­вер­га­ю­щий тео­рию Сахарова. Не говоря уже о её сла­бой дока­за­тель­ной базе, при­тя­ну­той за уши. 

LC: По вашему мне­нию, могла ли система кол­лек­тив­ного руко­вод­ства, кото­рая сло­жи­лась в пер­вые годы суще­ство­ва­ния СССР, сохра­няться дальше и поме­шать ста­нов­ле­нию еди­но­лич­ной вла­сти Сталина?

Д. А.: На мой взгляд, такая воз­мож­ность была, но, учи­ты­вая субъ­ек­тив­ный фак­тор, шан­сов на её реа­ли­за­цию было немного. Под субъ­ек­тив­ным фак­то­ром я имею в виду, с одной сто­роны, стрем­ле­ние Сталина к еди­но­лич­ной вла­сти, его уме­ние интри­го­вать и мани­пу­ли­ро­вать, а с дру­гой сто­роны, — ошибки его оппо­нен­тов, кото­рые на раз­ных эта­пах внут­ри­пар­тий­ной борьбы поз­во­ляли Сталину зару­читься боль­шин­ством в ЦК, что, в свою оче­редь, пред­опре­де­лило конеч­ный результат.

Я счи­таю, что в усло­виях одно­пар­тий­ной совет­ской вла­сти кол­лек­тив­ное руко­вод­ство могло быть наи­бо­лее опти­маль­ным вари­ан­том раз­ви­тия. Это система, кото­рая за счёт неко­то­рой поли­ти­че­ской кон­ку­рен­ции, пусть и на самом вер­ху­шеч­ном уровне, могла быть более гиб­кой, чем ста­лин­ская система. В конеч­ном счёте, кол­лек­тив­ное руко­вод­ство, такое оли­гар­хи­че­ское устрой­ство вла­сти, на мой взгляд, могло бы осу­ще­ствить ту же кол­лек­ти­ви­за­цию, инду­стри­а­ли­за­цию пусть и не без­бо­лез­ненно, но избе­гая неко­то­рых экс­цес­сов и пере­ги­бов, кото­рые были свой­ственны ста­лин­ской диктатуре.

LC: В своей дис­сер­та­ции вы обра­ща­ете вни­ма­ние на попытку созда­ния вес­ной 1926 г. блока Троцкого и Сталина про­тив Каменева и Зиновьева. Возможен ли был такой блок, как вы считаете?

Д. А.: В поли­тике нет ничего невоз­мож­ного. Во вся­ком слу­чае, такой блок обсуж­дался, зна­чит, он был воз­мо­жен. И это доку­мен­тально зафик­си­ро­вано — в пере­писке Сталина и Бухарина, письме Троцкого Бухарину. Понимаете, в тот момент Троцкий ока­зался перед выбо­ром: при­мкнуть ли ему к боль­шин­ству в пар­тий­ном руко­вод­стве и быть на под­пев­ках у Сталина или гордо воз­гла­вить оппо­зи­цию. Троцкий пораз­мыс­лил и выбрал вто­рой вариант.

LC: Какова была соци­аль­ная база у левой оппо­зи­ции, «троцкистско-​зиновьевского» блока, и пра­вой оппо­зи­ции, блока Бухарина?

Д. А.: На мой взгляд, у них почти не было соци­аль­ной базы и не могло её быть. Я счи­таю, что внут­ри­пар­тий­ная демо­кра­тия в усло­виях одно­пар­тий­ной дик­та­туры невоз­можна в прин­ципе. В этом и есть при­чина пора­же­ния оппо­зи­ци­он­ных групп 1920-​х гг. Оппозиционеры вынуж­дены были соблю­дать пар­тий­ные пра­вила, кото­рые их огра­ни­чи­вали и не поз­во­ляли им выйти за рамки пар­тий­ной дис­ци­плины. Апеллирование к мас­сам бес­пар­тий­ных рабо­чих и кре­стьян сразу бы при­вело к аре­сту лиде­ров оппозиции. 

LC: Что вы дума­ете по поводу совре­мен­ных исто­ри­че­ских тру­дов, в кото­рых отри­ца­ется факт мас­со­вых репрес­сий в СССР в 1937–1938 гг., а доку­менты по ним объ­яв­ля­ются якобы мас­сово фальсифицированными?

Д. А.: Мне неиз­вестны совре­мен­ные иссле­до­ва­тели, кото­рые так счи­тают. Однако по этому вопросу есть ещё дру­гая кон­спи­ро­ло­ги­че­ская вер­сия. Я говорю о тео­рии, воз­ник­шей в 1980-​е годы на волне реви­зи­о­низма как такая самая ради­каль­ная его форма. Согласно этой тео­рии, ста­лин­ская дик­та­тура была на самом деле сла­бой, власть — децен­тра­ли­зо­ван­ной, а репрес­сии, дескать, были делом рук чеки­стов и мест­ных пар­тий­ных началь­ни­ков, якобы бояв­шихся за свою власть. Однако в 1990-​е годы, когда у иссле­до­ва­те­лей появился доступ к архив­ным доку­мен­там, было дока­зано, что Большой тер­рор, как и ста­лин­ский тер­рор в целом, был про­цес­сом цен­тра­ли­зо­ван­ным, кото­рый ини­ци­и­ро­вал и кото­рым дири­жи­ро­вал лично Сталин для укреп­ле­ния своей дик­та­туры нака­нуне войны. И, в общем, с тех пор ни один серьёз­ный иссле­до­ва­тель не ссы­ла­ется на эту теорию.

LC: А как вы отно­си­тесь к обрат­ной тен­ден­ции к чрез­мер­ному пре­уве­ли­че­нию коли­че­ства репрес­си­ро­ван­ных, в част­но­сти, к той поле­мике, кото­рая была между исто­ри­ком Земсковым и Антоновым-Овсеенко?

Д. А.: Это дис­кус­сия начала 1990-​х гг., кото­рая уже давно поте­ряла свою актуальность.

Конечно, Земсков, кото­рый опи­рался на архив­ные доку­менты, был гораздо ближе к истине, чем его оппо­ненты, заяв­ляв­шие о десят­ках мил­ли­о­нов репрес­си­ро­ван­ных. Впрочем, мето­до­ло­гия работ Земскова не лишена недостатков. 

Он игно­ри­рует нали­чие фак­то­ров, кото­рые могли иска­жать ста­ти­сти­че­ские дан­ные. Например, на основе реги­о­наль­ных архи­вов уже дока­зано, что реаль­ная кар­тина ста­лин­ских лаге­рей порой суще­ственно отли­ча­лась от тех рапор­тов, кото­рые лагер­ные началь­ники посы­лали в центр. 

LC: Правы ли те люди, кото­рые гово­рят, что мно­гие доку­менты 1930-​х годов ещё засек­ре­чены и под­лин­ная кар­тина ста­лин­ских репрес­сий ещё не ясна?

Д. А.: На мой взгляд, основ­ные доку­менты по исто­рии ста­лин­ских репрес­сий уже известны. Конечно, воз­можны отдель­ные инте­рес­ные находки, кото­рые, однако, не при­ве­дут к кар­ди­наль­ному пере­смотру сло­жив­шейся картины.

LC: Что можно почи­тать по мос­ков­ским про­цес­сам 1936–38 годов, в част­но­сти, по меха­низму их организации?

Д. А.: Я бы посо­ве­то­вал книгу Хаустова и Самуэльсона² , а также работы Хлевнюка и Артамоновой³ .

LC: Вы упо­мя­нули, что в слу­чае сохра­не­ния кол­лек­тив­ного руко­вод­ства раз­ви­тие могло пойти по дру­гому пути. А в слу­чае победы кого-​либо из оппо­зи­ции воз­мо­жен ли был дру­гой путь, или это было обу­слов­лено объ­ек­тив­ными процессами?

Д. А.: Из ответа на один из преды­ду­щих вопро­сов выте­кает, соб­ственно, моя позиция. 

Я счи­таю, что аль­тер­на­ти­вой ста­ли­низму могла быть не победа кого-​то отдель­ного из числа чле­нов Политбюро, а кол­лек­тив­ное руко­вод­ство, то есть сохра­не­ние в Политбюро неко­его баланса сил. 

При таком рас­кладе Сталин, воз­можно, стал бы пер­вым среди рав­ных, но при сохра­не­нии в Политбюро и ЦК таких вид­ных боль­ше­ви­ков, наслед­ни­ков Ленина, как Троцкий, Бухарин, Рыков и так далее, созда­ва­лась бы такая кон­фи­гу­ра­ция вла­сти, кото­рая была более пред­по­чти­тель­ным вари­ан­том. Как я уже гово­рил, на мой взгляд, такая воз­мож­ность была, но реша­ю­щую роль сыг­рал субъ­ек­тив­ный фактор.

LC: Спасибо.