~ 16 мин

Впервые опуб­ли­ко­вано в жур­нале «Ровесник» 1978–01.

Жак Превер любил делать кол­лажи. Он вла­дел нож­ни­цами не хуже, чем пером. Выставку его работ в этом жанре я видел во время одного из канн­ских кино­фе­сти­ва­лей… «Мой Друг, мой това­рищ» так назы­вал поэта в пре­ди­сло­вии к ката­логу Пабло Пикассо. Это не про­сто о лич­ной дружбе, а о бли­зо­сти твор­че­ских манер. Коллажи Превера сродни пикассов­ской «Гернике». То же пооче­ред­ное пре­вра­ще­ние каж­дой детали в центр, вокруг кото­рого, нахо­дясь как бы в непре­рыв­ном дви­же­нии, орга­ни­зу­ется вся кар­тина, весь кол­лаж. Я смотрю на боль­шую фото­гра­фию, с кото­рой вышел париж­ский еже­не­дель­ник «Пари-​матч» в апреле про­шлого года, через несколько дней после смерти поэта. Я думаю: как бы посту­пили с этим жур­наль­ным раз­во­ро­том пре­ве­ров­ские нож­ницы? Крупно набран­ный заго­ло­вок: «Париж поте­рял сво­его поэта», разу­ме­ется, лучше отре­зать. В нем лишь «одно­днев­ная» спра­вед­ли­вость, в дей­стви­тель­но­сти же, конечно, Превер и Париж были и оста­лись нераз­луч­ными. Сам порт­рет очень уда­чен, но хочется окру­жить его хоро­во­дом париж­ских видов и обра­зов, самых раз­ных, как бы при­шед­ших сюда из сти­хов, из песен, из скет­чей. Следует, однако, быть вни­ма­тель­ным и не закле­ить чисто пре­ве­ров­скую шутку, кото­рую выки­нул фонар­ный столб; он заго­ро­дил часть вывески над булоч­ной, и остав­ше­еся анжери может обо­зна­чать лишь… «лавку, где про­дают анге­лов». Поэту доста­точно обер­нуться, чтобы это заметить.Две жур­наль­ные стра­ницы, но голоса самого Превера почти не слышно. Отчетливее всего про­зву­чал он в те апрель­ские дни в несколь­ких стро­ках, напи­сан­ных дру­зьями поэта Жаном-​Полем Льежуа и Андре Вирелем в дру­гом жур­нале. «Ты часто гово­рил нам, Жак, — пишут они, — не рас­ска­зы­вай свою жизнь, это — все­гда жизнь дру­гих. Мы не будем рас­ска­зы­вать о твоей, потому что она — наша…»

«И моя», — мог бы доба­вить Париж. «Жизнь, …а поэ­зия?» — спро­сит кто-​нибудь. «Поэзия, — отвечу сло­вами Превера, — это самое истин­ное и самое полез­ное из всех наиме­но­ва­нии, дава­е­мых жизни». На всём, что напи­сал Превер, лежит отсвет этих слов, в них ключ к пости­же­нию бес­ко­неч­ного раз­но­об­ра­зия кра­сок его палитры. «Если бы на свете были только семь чудес, — гово­рил поэт, — не сто­ило бы давать себе труд родиться, чтобы на них смот­реть». Чудес бес­чис­лен­ное мно­же­ство, надо только уметь их видеть — и Превер при­об­щает к этому искус­ству всех своих чита­те­лей, начи­ная от самых малень­ких, для кото­рых чте­ние его дико­вин­ней­ших исто­рий рав­но­значно свое­вре­мен­ной при­вивке от таких опас­ных болез­ней, как скука и тупоумие.

Певец и поэт Брассанс сказал:

«Без Превера меня бы, конечно, не суще­ство­вало. Это он сво­ими „Осенними листьями“ при­учил людей к пес­ням совсем нового склада».

Нелегко, невоз­можно даже при­бли­зи­тельно пере­чис­лить все, чего бы «не существовало»во фран­цуз­ской совре­мен­ной лите­ра­туре, во всем фран­цуз­ском искус­стве, если бы не было пре­ве­ров­ского толчка, запева, пер­вого шага. И подобно тому, как на пре­ве­ровскнх кол­ла­жах все детали свя­заны между собой, и доста­точно убрать одну, чтобы целое ино­гда при­об­рело совсем дру­гой смысл, — так же едино все поэ­ти­че­ское твор­че­ство Превера.

«История спе­шит, исто­рики не торо­пятся»,

— любил гово­рить он.

Увы, неко­то­рые «исто­рики» торо­пятся при­дать забве­нию то, что в общей исто­рии твор­че­ства Жака Превера зани­мает отнюдь не вто­ро­сте­пен­ное место. В уже упо­ми­нав­шемся номере жур­нала «Пари-​матч» в био­гра­фи­че­ской справке о начале твор­че­ского пути поэта, о трид­ца­тых годах ска­зано: «Превер вос­хи­щал сюр­ре­а­ли­стов, но широ­кая пуб­лика не знала этого быв­шего ком­мер­че­ского слу­жа­щего». Широкая пуб­лика не знала… Как бы не так! В этом стоит разо­браться, с этим стоит поспо­рить, и для того чтобы спор не слиш­ком затя­нулся, предо­ста­вить слово самой исто­рии. В поне­дель­ник 30 января 1933 года пре­зи­дент Германии Пауль фон Гинденбург пере­дал власть в руки фаши­стов, назна­чив Адольфа Гитлера рейхс­канц­ле­ром. Вечером, во втор­ник, 31 января, неболь­шой париж­ский само­де­я­тель­ный теат­раль­ный кол­лек­тив, име­но­вав­ший себя группа «Октябрь», высту­пил в зале «Бюллье» с сати­ри­че­ским ревю «Восшествие Гитлера». На сцену вышел чело­век, оде­тый во все корич­не­вое, поло­вину лба его закры­вал сви­сав­ший клок волос. Роль фашист­ского дик­та­тора испол­нял в спек­такле трид­ца­ти­трех­лет­ний Жак Превер. Его же перу при­над­ле­жал текст всей пьесы. Она была напи­сана за один день, разу­чена за одну ночь. Она была рож­дена на свет в столь же сжа­тые сроки, в какие укла­ды­вался Маяковский, когда он брался за кисть и перо для того, чтобы создать оче­ред­ное «Окно РОСТА». Но не только мол­ние­нос­ная пуб­ли­ци­стич­ность род­нит твор­че­ство обоих поэтов, род­ство гораздо глубже и орга­нич­нее. Если вос­поль­зо­ваться клас­си­че­ским обра­зом лиры, то можно ска­зать, что и у того и у дру­гого самые завет­ные, самые тон­кие струны на ней были созвучны струне теле­граф­ной, в кото­рой гудело время. Прежде чем назы­вать Жака Превера лири­че­ским кло­уном, поте­ша­ю­щим бур­жуа, неко­то­рым сле­до­вало бы 1936¹ раз обмак­нуть свое перо в крас­ные чер­нила само­кри­тики. Между Маяковским и Брехтом необ­хо­димо оста­вить место для группы «Октябрь, — пишет фран­цуз­ский кри­тик Бернар Шардер. — Замечание столь же спра­вед­ли­вое, сколь и акту­аль­ное, ибо немало дела­лось и дела­ется для того, чтобы оста­вить за Превером лишь славу сло­вес­ного жон­глера и экви­либ­ри­ста. Даже после смерти поэта ста­тья в париж­ской газете „Фигаро“ назы­вала его „чело­ве­ком, кото­рый играл со сло­вами“». Нет, поэт — не игрок сло­вами, но под его пером слово начи­нает играть всеми тая­щи­мися в нем смыс­лами, оттен­ками, всей своей скры­той дина­ми­че­ской силой. Так играет отшли­фо­ван­ными гра­нями хорошо обра­бо­тан­ный дра­го­цен­ный камень, но как бы ни была вели­ко­лепна его игра, от этого не ста­но­вится игрой труд юве­лира. Блеск слов в сти­хах и афо­риз­мах Превера — и это опять-​таки род­нит его с Маяковским — более всего похож на блеск хорошо начи­щен­ного ору­жия. Приведу лишь один пример.

Буржуазное обще­ство в после­во­ен­ные годы стало не без удо­воль­ствия име­но­вать себя «обще­ством потреб­ле­ния». «Потребление» — «кон­со­ма­сион» по-​французски. Превер взры­вает изнутри этот спе­ци­ально при­ду­ман­ный «для отвода глаз» тер­мин. «Общество кон­со­ма­сион»? «Общество кон-​и-​сомасион», — вно­сит свое уточ­не­ние обли­чи­тель­ное перо поэта: «кон-​и-​сомасион», то есть обще­ство «под­ле­цов и мас­со­вых каз­ней», в бук­валь­ном пере­воде. Достаточно один раз услы­шать эту неожи­дан­ную «рас­шиф­ровку», чтобы не забыть ее никогда.

Так же неза­бы­ва­емы стихи-​лозунги Превера:

«Двадцать тысяч уби­тых,
В крови земля,
Но не еди­ная капля из всей этой крови
Не про­лита зря,
Не про­лита зря».

— скан­ди­руют участ­ники группы «Октябрь» 27 мая 1932 года у стены Коммунаров на клад­бище Пер-​Лашез во время тра­ди­ци­он­ного митинга, посвя­щен­ного памяти павших.

«Направьте свой взор на Россию,
това­рищи,
На Россию,
где право сме­яться
есть у детей и у взрос­лых.
Люди России обра­ща­ются
к вам со сло­вами:
Пролетарии всех стран,
соеди­няй­тесь!»

— гре­мит над голо­вами демон­стран­тов, несу­щих плакаты.

Много раз­ных назва­нии пере­брали участ­ники группы «Октябрь», прежде чем твердо оста­но­ви­лись именно на этом.

«Это был сво­его рода пас­порт, по предъ­яв­ле­нии кото­рого не тре­бо­ва­лось больше ника­ких всту­пи­тель­ных тео­ре­ти­че­ских речей»,

— пишет один из био­гра­фов Превера.

Перед какой бы ауди­то­рией ни высту­пала группа, спек­такль все­гда начи­нался… со спек­такля, однако само это начало, как пра­вило, было свое­об­раз­ным «обзо­ром прессы». Еще до обра­зо­ва­ния группы «Октябрь» Жак Превер несколько лет рабо­тал в агент­стве «Аргус», спе­ци­а­ли­зи­ро­вав­шемся на под­боре и клас­си­фи­ка­ции газет­ных выре­зок. Названное по имени одного из героев рим­ской мифо­ло­гии — имев­шего сто глаз, — агент­ство постав­ляло заказ­чи­кам вырезки на тре­бу­е­мую тему. Превер вынес из этой школы уме­ние вели­ко­лепно ори­ен­ти­ро­ваться в потоке газет­ных сооб­ще­ний, отби­рать из них и стал­ки­вать между собой те, в кото­рых ярче всего отра­жа­лась злоба дня.

С такого «обо­зре­ния» начи­на­лось и «Восшествие Гитлера». О чем писали париж­ские газеты во вто­рой поло­вине января 1933 года? Превер пред­ла­гает вни­ма­нию зри­те­лей свои «вырезки». Вот сооб­ще­ния о вос­ста­нии эки­пажа фран­цуз­ского корабля «Сет Провэнс». Самые жал­кие усло­вия службы. Командный состав весе­лится на берегу, мятеж­ный корабль ухо­дит в море. Репрессии. Гидросамолет. Брошена бомба. 22 чело­века убиты. Но бур­жуа, зав­тра­ка­ю­щий в своей постели не желает слы­шать ни взрыва бомбы, ни сто­нов уми­ра­ю­щих, его гораздо больше тре­во­жит шум и скре­жет желез­ных зана­ве­сов, опус­ка­ю­щихся на окнах обанк­ро­тив­шихся нью-​йоркских банков.

«Он всех готов убить
на свете
Чтоб только сохра­нить свой дом,
Кому бы пору­чить
заняться
таким тру­дом?

И вот он ищет чело­века
(Как Диоген
из древ­ней сказки),
И он нахо­дит чело­века
В желез­ной бочке из-​под краски.
(Гитлер… Гитлер… Гитлер.
Соломенное чучело,
чтобы раз­жечь огонь.
Убийца. Провокатор.)
Его пока­зы­вают всем
И в том числе рабо­чим:
— Он прост, он мил,
и маля­ром
Служил когда-​то между про­чим.

И в кровь окра­шены теперь.
Стоят рабо­чие кварталы…»

Я пере­вожу эти стихи, пере­чи­ты­ваю пере­вод, а в памяти воз­ни­кает доб­рое и откры­тое лицо Жака Превера. Весной 1962 года мне посчаст­ли­ви­лось про­ве­сти в его доме, в его обще­стве не сколько часов. По насто­я­тель­ному совету моего друга писа­теля Жан-​Пьера Шаброля, введ­шего меня в этот дом, я не зада­вал в тот вечер хозя­ину ника­ких гро­мозд­ких вопро­сов. «Этого Жак не любит, — пре­ду­пре­ждал меня Шаброль, — говори о вещах про­стых и чело­веч­ных». И я спро­сил у поэта, кем он меч­тал стать в дет­стве и сбы­лась ли его мечта. (Вопрос, отча­сти наве­ян­ный обста­нов­кой пре­ве­ров­ского рабо­чего каби­нета: столько здесь было в бес­по­рядке раз­бро­сан­ных цвет­ных фло­ма­сте­ров, рисун­ков, напо­ми­нав­ших дет­ские затей­ли­вые и неза­тей­ли­вые игрушки, вид­нев­шихся на пол­ках, застав­лен­ных кни­гами и пла­стин­ками.) Приведу при­мер­ную запись услы­шан­ного мною ответа, но, увы, боюсь, что без лукав­ства в инто­на­ции, без све­тя­щихся иро­нией глаз поэта слова его доне­сут лишь часть из того, что было им в дей­стви­тель­но­сти ска­зано. «Когда я был маль­чи­ком, — отве­тил Превер, — мы всей семьей — я, отец и мать с моим млад­шим бра­том на руках, часто ходили в кино. Тогда оно было еще немым. Но за экра­ном нахо­дился чело­век, кото­рый по ходу дей­ствия про­из­во­дил все­воз­мож­ного рода необ­хо­ди­мые шумы. У него был свой малень­кий арсе­нал средств: коло­коль­чики, хло­пушки, пугач, молотки и т. д. Он мог изоб­ра­зить бурю, вой ветра, пере­стрелку или пение птиц. И все это под акком­па­не­мент нахо­див­ше­гося в зале пиа­ни­ста. Я помню, что как-​то во время одной из схва­ток в ков­бой­ском фильме сов­мест­ными дей­стви­ями всех инстру­мен­тов был под­нят такой адский шум, что зри­тели начали кри­чать: „Тише, тише, ничего не видно!“ Я не берусь утвер­ждать, что меч­тал стать таким „зву­коофор­ми­те­лем“, но не буду скры­вать того, что эта необыч­ная про­фес­сия каза­лась мне в выс­шей сте­пени инте­рес­ной. Как бы там ни было, я думаю, что есть неко­то­рое род­ство между моими взрос­лыми заня­ти­ями и тем, что делал этот эаэкран­ный маг и волшебник».

Милая шутка! И да, и нет. Искусство Превера, если хотите, как раз и состоит в том, что его слово, уме­ю­щее и зве­неть, как коло­коль­чик, и гро­хо­тать, как молот, помо­гает лучше, отчет­ли­вее, созна­тель­нее видеть то, что про­ис­хо­дило на огром­ном экране жизни. Не слу­чайно одна из луч­ших книг поэта — «Большой весен­ний бал» — создана в сотруд­ни­че­стве с извест­ным фото­гра­фом Изи; стихи здесь неот­де­лимы от фото­гра­фий, а фото­гра­фии мгно­венно «немеют» без сти­хов. А сколько лири­че­ских сти­хо­тво­ре­ний Превера пред­став­ляют собой, по сути дела, «момен­таль­ные снимки», сде­лан­ные ино­гда при есте­ствен­ном, ино­гда при искус­ствен­ном осве­ще­нии. «Давать видеть» — так опре­де­лял сущ­ность поэ­зии Поль Элюар; в твор­че­стве Превера, в твор­че­стве, по сути дела, родив­шемся на сце­ни­че­ских под­мост­ках, этому прин­ципу под­чи­нено все. Казалось, что поэт как бы испы­ты­вал потреб­ность допол­нить слова зри­тель­ным обра­зом. Подаренная книга все­гда сопро­вож­да­лась и доб­рым сло­вом, и рисун­ком. Зайдя к одному из своих дру­зей и не застав его дома, поэт про­сто нари­со­вал на листке кален­даря цве­ток и напи­сал свое имя. Мельчайший штрих в жизни. Но и это — Превер.

Я спра­ши­вал у поэта, какие книги про­из­вели на него самое боль­шое впе­чат­ле­ние, когда он начи­нал читать. Я научился читать по азбуке и по сказ­кам. Я читал «Синюю птицу», сказки Перро, «Бременских музы­кан­тов». Читать научила меня мать. А отец? Мой отец рабо­тал в Центральном обще­стве вспо­мо­ще­ство­ва­ния бед­ня­кам Парижа. В его обя­зан­но­сти вхо­дило посе­щать нуж­да­ю­щихся в помощи. Он часто брал меня с собой. После таких путе­ше­ствий наши две ком­натки каза­лись мне раем. Странно, но у самых бед­ных улиц были часто самые кра­си­вые имена: улица Солнца, улица Золотого Короля… Мы ходили всюду и вхо­дили в раз­ные дома, как на празд­нике, но это был боль­шой печаль­ный празд­ник без музыки, и он нико­гда не кончался…Волшебный мир ска­зок и горь­кая правда жизни нераз­рывно пере­пле­тены в дет­ских вос­по­ми­на­ниях поэта. И хотя, конечно, его слова «я нико­гда не менялся, я не «раз­ви­вался», за что меня не раз упре­кали; я остался таким, каким был в дет­стве» — не более чем поэ­ти­че­ский образ, однако в поэ­зии Превера мы посто­янно встре­ча­емся с чем-​то дей­стви­тельно неиз­мен­ным, но это ско­рее всего осо­бый харак­тер его взгляда, его «ста глаз», гля­дя­щих на улицы и пло­щади, сады и буль­вары, тупики и задворки жизни. Очень часто его взгляд иро­ни­чен и сар­ка­сти­чен. Такого не бывает у детей. Он появ­ля­ется лишь у юно­сти, научив­шейся видеть, ля этой юно­сти, как когда-​то для своей группы «Октябрь», Превер напи­сал в своей послед­ней книге скетч «Открытие уни­вер­си­тета». Хор сту­ден­тов испол­няет в нем песню, начи­на­ю­щу­юся словами:

«Зажгите свечу, погля­дим,
не погас ли свет!»

Светильники и факелы поэ­зии Превера не раз помо­гали отве­тить на подоб­ного рода вопросы. Светящиеся в них искорки иро­нии цели­тельны и живо­творны… Тот, кому посчаст­ли­ви­лось видеть оза­рен­ное этим све­том «острого галль­ского смысла» лицо Превера все­гда будет хра­нить в своем сердце образ поэта. Но и тот, кто смо­жет лишь про­честь его стихи, услы­шит обра­щен­ный к себе его голос, не гром­кий — Превер не вла­дел ора­тор­ским даром, — но взвол­но­ван­ный и искрен­ний, с чув­ством оди­на­ко­вого дове­рия к своим слу­ша­те­лям, про­из­но­ся­щий и слова милой лири­че­ской песенки, и обли­чи­тель­ные, пол­ные сдер­жан­ного гнева сати­ри­че­ские строки. Чем вни­ма­тель­нее слу­ша­тель, тем тише будет речь поэта для того, чтобы, когда умолк­нут слова, и сама тишина каза­лась еще не нача­тым стихотворением.