Введение
Александр Альфредович Бек — советский писатель, автор многочисленных произведений на военную и производственную темы. Прославился он прежде всего повестью 1943 года «Волоколамское шоссе» о героях-панфиловцах. Повесть стала значимым произведением не только для красноармейцев в Великую Отечественную войну, но и для многих коммунистов по всему миру, в том числе для вождей Кубинской революции.
Второе по известности произведение Бека — «Новое назначение». Этот роман, опубликованный сначала в Западной Германии в 1971 году, а в СССР — лишь спустя 15 лет, сделал своего создателя невольным соавтором термина «командно-административная экономика».
Термин этот используется в буржуазных социально-экономических науках по сей день, порой заменяя собой термин «плановая экономика». В то время как словосочетание «плановая экономика» говорит о хозяйственной структуре, ярлык «командно-административная» вешается на систему, которая якобы не считается с объективными факторами, руководствуясь субъективными командами и прихотями властей, администрации, идеологии и потому непременно становится жертвой суровой реальности, не терпящей отклонений от законов священного рынка.
Как же так вышло, что автор книги, много лет поддерживающей дух коммунистов всей планеты, умудрился внести лепту в антикоммунистические экономические теории?
В нашей статье мы предлагаем читателю выяснить, как из-за философских ошибок вполне коммунистическое произведение получает новое назначение.
С точки зрения писателя
В первой части я рассмотрю сам роман. Это сложно сделать, не рассматривая литературу в целом как инструмент отражения реальности.
1
Любое художественное произведение отражает окружающую действительность, однако делает это через призму воображения автора. Художник, писатель или скульптор отражают мир опосредованно, через собственные убеждения, чувства, а также через пласт культурных традиций, сказаний и верований. Поэтому изучать мир через призму художественных произведений — неблагодарное дело.
Древнерусские летописи, включая «Повесть временных лет», обычно писались не как беспристрастное научное исследование, а как сборники исторических сказаний. Летописцы нередко приукрашивали события религиозными и политическими измышлениями. Однако изучать историю по летописям всё-таки приходится, потому что иных сведений об истории Древней Руси не слишком много. Историки продираются сквозь вымыслы и домыслы художественных источников, когда иной исторической хроники недостаёт. И такая ситуация сложилась не только с далёким и тёмным периодом Древней Руси, но и с относительно недавней эпохой, заполненной вымыслами и домыслами до самого верху. С советской эпохой.
По сей день даже у самих коммунистов нет единого понимания того, чем было крупнейшее коммунистическое государство прошлого. Совсем недавно, чуть больше года назад, редакция LC выпустила книгу «Троцкий, Сталин, коммунизм» с подробным разбором темы противостояния Троцкого и Сталина. При этом до сих пор находятся сталинисты, не терпящие никаких отклонений от «Краткого курса истории ВКП(б)». До сих пор появляются троцкисты с аллергией на любое одобрение пост-ленинской Компартии. И все они — аккурат между комментариями о неактуальности темы противостояния Сталина и Троцкого. А сколько ещё таких «неактуальных» тем в истории СССР, требующих переосмысления!
Ценность художественных произведений в таких случаях возрастает в разы, ведь они могут поведать нам то, что ещё предстоит выискать из доступных источников, выкопать из архивов и очистить от официальной пропаганды. Здесь также стоит заметить, что произведение Бека относится к направлению реализма, притом социалистического. Сколько в соцреализме СССР по-настоящему было социалистического — отдельная большая и «неактуальная» тема; сейчас же рассмотрим реалистическую сторону романа.
Реалистическое направление в искусстве появилось с увяданием романтического. Романтизм отражал борьбу буржуазии с феодальным гнётом, веру в ещё прогрессивные идеи всеобщей свободы, равенства и братства. Романтики верили в свободу и ценность человеческой личности — и были неприятно удивлены тем, как ценность человеческой личности обратилась в ничто, когда свободу прежде всех обрёл рынок. Разочарование в идеалах буржуазных революций и породило критический реализм — живую критику порождений буржуазных идеалов.
Именно во времена расцвета этого направления жили и работали классики философии диалектического материализма, Маркс и Энгельс. Они высоко оценивали художественный метод критического реализма. Наиболее известный пример такой оценки — письмо Фридриха Энгельса к писательнице Маргарет Гаркнесс. В нём он назвал важным свойством реализма «правдивое воспроизведение типичных характеров в типичных обстоятельствах»1 . Энгельс ставил в пример «Человеческую комедию» Бальзака, где автор «сосредоточивает всю историю французского общества» в образах французского послереволюционного дворянства. А поскольку люди живут в классовом обществе, то и образы этих людей носят в себе признаки классового общества. В «Человеческой комедии» эти признаки были настолько верно отмечены, что по прочтении Энгельс «…даже в смысле экономических деталей узнал больше (например, о перераспределении движимого и недвижимого имущества после революции), чем из книг всех специалистов — историков, экономистов, статистиков этого периода, вместе взятых»2 .
Более того! Бальзак писал своих героев столь правдоподобно, что противоречил уже собственному мировоззрению. Автор «Человеческой комедии» сочувствовал угасающему классу дворян, но, будучи реалистом, вынужден был направлять своё оружие сатиры против собственных фаворитов и восхвалять передовых представителей буржуазного и пролетарского классов:
«В том, что Бальзак таким образом вынужден был идти против своих собственных классовых симпатий и политических предрассудков… что он видел настоящих людей будущего там, где их в то время единственно и можно было найти, — в этом я вижу одну из величайших побед реализма и одну из величайших черт старого Бальзака»3 .
Выходит, хорошее реалистическое произведение может отразить не только типичный характер людей своего времени, их привычки, взгляды и цели в жизни, но и отношения этих людей в системе общественного производства. Однако реалистический метод Александра Альфредовича Бека состоял в том, что герои у него основывались на реально существовавших личностях, а порой и существовали в действительности. Тут стирается грань между типическими ситуациями, абстрагированными из множества реальных, и собственно исторической реальностью.
Повторюсь: литературный роман — это не точный слепок с общества. Мы можем наблюдать типичные отношения в обществе только такими, как их видит писатель. Даже документально реалистический роман, следовательно, может допустить неточность в изображении реальности. И вовсе не потому что автор солгал или неправильно что-то понял.
Фридрих Энгельс в письме, что я уже цитировал, критиковал роман Маргарет Гаркнесс за недостаточно типическое описание пролетариата. Автор описывала рабочих как пассивную массу. Это можно было бы назвать типичной чертой рабочих начала XIX века, однако роман был написан в конце века, в годы расцвета рабочего движения. Однако Энгельс сам же и оправдывал подобный недочёт в романе тем, что «нигде в цивилизованном мире рабочий класс не проявляет менее активного сопротивления, большей покорности судьбе, большего отупения, чем в лондонском Ист-Энде»4 , где и происходило действие романа. То есть типичная для отдельной территории и отдельного времени черта была перенесена на весь класс целиком, а такое было странно читать, когда всю Европу сотрясали рабочие демонстрации и забастовки.
Александр Бек взял на себя немалый риск, написав роман «Новое назначение»: роман о сталинском периоде советской истории, о сталинском партийном служащем, а также о самом Сталине. Ему требовалось достаточно хорошо разбираться в типажах партийной верхушки, при этом не делая из них, даже непреднамеренно, некое соломенное чучело. А насколько хорошо он справился с этой задачей, выяснять предстоит уже нам, читателям.
Начнём выяснять со сталинского партийного служащего — главного героя «Нового назначения».
2
Александр Леонтьевич Онисимов, главный герой «Нового назначения», — председатель Государственного Комитета по делам металлургии и топлива Совета Министров СССР. С первых страниц он предстаёт перед нами чрезвычайно старательным, даже образцовым, советским руководителем. Биография у него также в целом соответствующая: в пятнадцать лет Онисимов начал читать Ленина, в шестнадцать — вступил в партию… В итоге он поднялся до должности народного комиссара, верой и правдой служа народу. С тех же первых страниц мы узнаём, что Александра Леонтьевича с этой должности снимают.
Онисимова не убирают из аппарата насовсем: его назначают на должность дипломата в северное скандинавское королевство (автор не указывает конкретных государств, полушутя называя страну «Тишландией»). Но герой искренне не понимает: почему, несмотря на все уговоры, его не желают оставить в металлургической индустрии, хоть бы и не на руководящей должности?
Будучи верен каждому указанию сверху, Онисимов тщательно готовится к новому назначению: читает книги, журналы и газеты, исследует политику, экономику, международные отношения Тишландии, затем отправляется в далёкую северную страну и… и всё-таки его тянет к старой отрасли, к которой он прикипел уже давно. Почему же его взяли и вырвали из металлургии?
На протяжении всего романа Онисимов ищет ответ на этот вопрос, ищет в истории собственной жизни…
В журнале «Lenin Crew» уже поднималась тема сталинских начальников в послесталинскую эпоху — в рецензии на фильм 1962 года «Никогда». В фильме главным героем выступал директор судостроительных заводов Александр Иванович Алексин. Он был руководителем честным, но жёстким. Алексин проявлял чрезвычайное уважение к труду, того же самого требуя от своих подчинённых. Более того, служба составляла всю его жизнь, не оставляя места для каких-либо иных интересов и увлечений.
Алексин чувствует свою правоту, когда жёстко наказывает сотрудников за несерьёзное отношение к работе или решает за многих трудовые задачи:
«И, главное, я чувствую, что я прав. Я в этом убеждён. Чувства меня никогда не обманывали, понимаете?»
И ведь он умеет во всех смыслах чувствовать, даже любить! Но его правота и верность делу не всегда согласуются с чувствами других людей. В итоге Алексин отстраняется от сотрудников, от дорогой ему жены, оказывается одиноким заложником своей должности и своих убеждений.
Онисимов во многом похож на Алексина, но не одиночество оказывается его главным бременем. Героя «Нового назначения» гложет болезнь, сформированная целым клубком анатомических и исторических перипетий.
Изначально роман назывался «Сшибка». Именно под таким названием он и попал в редакцию. Как упоминается в произведении, учёный-физиолог Павлов называл сшибкой столкновение двух противоположных побуждений — внутреннего и внешнего:
«Внутреннее побуждение приказывает вам поступить так, вы, однако, заставляете себя делать нечто противоположное… иногда такое столкновение приобретает необычайную силу. И возникает болезнь. Даже ряд болезней».
Самая первая серьёзная сшибка, отправная точка болезни, настигла Онисимова во времена Большого террора. Тогда его поставили во главе Главного управления танковой промышленности. Ему пришлось быстро вбирать в себя море сведений о новой тогда для металлурга отрасли. И хотя въедливый, усидчивый главком справлялся с задачей, его то и дело тревожили мысли об аресте.
Нет, никаких преступлений Александр Леонтьевич, казалось, не совершал. В молодости участвовал в Гражданской войне, вёл партийную деятельность в неспокойном Баку, потом при жизни своего покровителя Серго Орджоникидзе верой и правдой заведовал Главным управлением проката. Но затем начались аресты многих ставленников Серго, в том числе всех заместителей Онисимова, когда их покровителя не стало. И как будто этого было мало: брата Онисимова, Ивана Назарова, которого Александр Леонтьевич сам же утянул за собой в большевики, сослали в лагеря вместе с женой.
Онисимов не был пустым карьеристом, не довольствовался тем, что его каким-то чудом миновал молох репрессий. Более того, Александр Леонтьевич рассуждал так: раз под его надзором работали враги народа, раз его брат был врагом советского строя, то, выходит, и сам он является врагом!
«И Онисимов бросил судьбе вызов. Обратился с письмом к Сталину, написал, что… несёт полную ответственность за каждое распоряжение своих подчинённых, ручается головой и партбилетом, что вредительства в Главпрокате не было. И просит дать ему возможность доказать это любому, по усмотрению Сталина, партийному или судебному расследованию».
После той записки героя вызывали на многочисленные допросы, последний из которых состоялся в Кремле лично у Иосифа Сталина. Генсек допрашивал Онисимова о состоянии советского танкостроения. Александр Леонтьевич не стал себя выгораживать и выкладывал всё как есть: обо всех недостатках, ошибках, «больных местах» вверенной ему отрасли. О трудовых заслугах, о достижениях не упомянул ни слова, ведь «дисциплина, ставшая второй натурой Онисимова, повелевала ему отвечать лишь на вопросы».
После того, как глава танковой промышленности рассказал более чем достаточно для присуждения статьи за вредительство или шпионаж, Иосиф Виссарионович выносит приговор:
«Преобразовать Главное управление танковой промышленности в Народный комиссариат танкостроения… Назначить народным комиссаром танкостроения… Пожалуй, не ошибёмся, если утвердим товарища Онисимова».
Успевший мысленно распрощаться со всем, чем дорожил, готовый быть чуть ли не расстрелянным лично Сталиным, Онисимов со своего финального допроса вышел с повышением до народного комиссара. Да ещё с запиской:
«Тов. Онисимов. Числил Вас и числю среди своих друзей. Верил Вам и верю. А о Назарове не вспоминайте. Бог с ним. И. Сталин».
Герой не раз задумывался о причинах своего спасения. Многих, как он думал, честных людей и пламенных коммунистов, включая брата, сталинский режим не пощадил. За что же их уничтожили, и за что оставили его самого? В конце концов Онисимов для себя решил, что его пощадили удача и обстоятельства эпохи: репрессии вычистили из партии прежде всего карьеристов и заговорщиков, а взамен этих людей Сталину понадобились грамотные управленцы:
«А топор репрессий снёс, свалил хозяйственников… в технике не смыслящих, никакой специальностью, кроме политики, не обладавших. Организаторы производства, они… смутно знали заводское дело, производство, которым руководили. Бег времени сделал их ненужными. И, наверное, опасными. История слишком хорошо их обучила тонкостям политической игры. Им на смену пришли люди совсем другого профиля, в большинстве молодые техники, вместе с которыми шагнул через порог лихолетья и он, инженер Онисимов. Правда, в такую схему многие факты не укладывались…»
Запомним последнюю фразу: мы к ней вернёмся. А пока скажу, что в такую схему не укладывается лично у меня.
Более чем вероятно, что Большой террор смёл с политической арены СССР карьеристов и интриганов. Но также известно, что в 30-е годы, к примеру, погибло множество грамотных философов-марксистов. В статье «Основной вопрос советской философии» разгром «деборинского» направления в философии описывается так:
«Всё это сопровождалось вычищением старых, неблагонадёжных кадров (преимущественно чиновников) и заменой их новыми молодыми специалистами, воспитанными уже при советской власти…
Логика внутрипартийной борьбы требовала незамедлительной реакции интеллигенции, её прямого участия в политических событиях. Деборин же принципиально отказывался разворачивать философский журнал от научно-исследовательской работы и заниматься борьбой с троцкистами и „левой оппозицией“. Не потому, что был троцкистом или меньшевиком, а потому, что считал, что возвеличивание Сталина и демонизация его политических врагов приведёт к упадку, упрощению и выхолащиванию марксистской философии. И он оказался прав»5 .
Процесс «чистки» философских кадров был очень схож с чисткой в правительстве: фактически писатель-реалист отразил, как сталинская система заменяла своих старых работников на технический персонал. Не все «старые большевики» были хорошими хозяйственниками; кроме того, у них оставалась привычка к дореволюционным политическим и философским дискуссиям, к возражению каждому партийцу вплоть до «вождей». А вот технический персонал лучше справлялся с задачами экономического характера, видел своими глазами улучшение жизни при Советской власти и, что тоже важно, был менее склонен к излишнему философствованию.
Таким был и сам Онисимов. Через несколько месяцев его назначат наркомом стального проката и литья. На этой должности он будет не смыкая глаз следить за работой заводов и фабрик, за развитием металлургии, внося свой вклад в победу над фашистской Германией. В то же время, спасая Советскую власть от гибели в самой кровавой войне в истории, он старался не думать о тех, кого от Советской власти спасти не сумел:
«Онисимов… не знавал даже и мыслей о парадоксах, о противоречиях эпохи. От вопросов, которые могли возмутить его, коммуниста, разум и совесть, он уходил, ускользал простейшим способом: не моё дело, меня это не касается, не мне судить. Любимый его брат погиб в тюрьме, в душе он оплакал Ваню, но и тогда остался твёрдым в своём „Не рассуждать!“»
Навыки, знания и лояльность подобных «техников» помогли сохранить социализм в СССР вопреки небывалым трудностям. Но из этих «достоинств» неизбежно следовал чудовищный недостаток: такой персонал не был способен критически относиться к происходящему как в стране, так и в теории марксизма. В итоге как советские политики, так и советские философы так и не смогли ответить на вопросы строительства социализма, возмущавшие разум и совесть коммунистов в более мирное время.
Это вовсе не значит, однако, что эти люди были бездушными машинами в руках партии. Онисимов старался не оставаться в долгу у совести…
«И неизменно старался что-то сделать для вернувшегося, помогал устроиться, то есть получить приличное жильё, подходящую работу или пенсию».
Однако и этого было недостаточно, чтобы заплатить за все сделки с коммунистической совестью. Обретённая во время допросов страсть к табаку подкосила здоровье, нерешённые вопросы же день за днём настигали Александра Леонтьевича, невольно вставали в его голове.
А впереди его ждали новые удары судьбы и новые сшибки. Крупнейшая из них была связана с непосредственным начальником Онисимова, Сталиным.
Началось всё с преподавателя из Восточной Сибири по фамилии Лесных. В 1950 году он заявил, что разработал новый способ выплавки стали, заменив доменный процесс плавкой электрическим током, и настойчиво предлагал своё изобретение каждой инстанции, до которой мог дотянуться. Достучался до академика Челышева, тогда ещё заместителя Онисимова. Академик не оценил выдумку Лесных, посчитав её возможной, но экономически нецелесообразной. В то же время он предложил небольшую помощь изобретателю на всякий случай.
Лесных это не устраивало. Он обратился с жалобой в ЦК, которую передали уже самому Онисимову. Вердикт последнего был куда жёстче: по его расчётам, метод Лесных не представлялся возможным даже с точки зрения химических процессов.
Спустя пару лет, в 1952 году, Онисимову с Челышевым поступает звонок от Сталина. Металлургам вменялось в вину, что они не помогли изобретателю перспективной технологии:
«— …Вместо вас это сделали другие. И хотя вы придерживаетесь взгляда, что изобретение практической ценности не имеет… — Сталин выдержал паузу, словно ожидая от Челышева подтверждения. — Я правильно вас понял?
— Да.
— Тем не менее у меня на столе, товарищ Челышев, — голос Сталина зазвучал жёстче, — лежит металл, лежат образцы стали, выплавленные этим способом».
Всякие возражения двух специалистов о невозможности работы изобретения Лесных, даже предсказанное академиком Челышевым разрушение печи в процессе экспериментов, Сталин пропускал мимо ушей. Он прямо и упрямо утверждал:
«— Зачем подменять мелочами главное? Разве что-либо значительное рождается без мук?.. Главное в том, что новым способом выплавлена сталь. А остальное приложится, если мы будем в этом настойчивы. Не так ли?»
До этого у Сталина, Онисимова и Челышева был разговор о развитии Восточной Сибири. У генерального секретаря были громадные планы на неосвоенный богатый регион: построенные там электростанции могли бы обеспечить небывалый поток энергии. Однако и его оказывалось недостаточно для всё более и более растущих потребностей тяжёлой металлургии:
«— Что же выходит? Получим огромное количество энергии от Енисейской гидростанции, от Ангарского каскада. А кто её будет забирать? Металлургия?»
В частности, для выплавки чугуна требовались большие доменные печи, работающие на каменноугольном коксе. Получалось, что энергию как минимум тратили сначала на коксование угля, а затем на доменный процесс, который, к слову, нельзя просто взять и «включить/выключить»: он должен быть непрерывен. Иосиф Виссарионович интересовался методами замены кокса непосредственно электричеством, на что академик Челышев возражал вождю:
«— У нас, товарищ Сталин, существует поговорка: начальник доменного цеха — это хороший кокс.
— …По-вашему, значит, нельзя использовать для доменной плавки электричество?
— В малых печах возможно.
— А в больших нельзя?
Капризные нотки явно слышались в этом вопросе. Сталин, привыкший, что всё и вся склоняется пред ним, сейчас сердился, что технология не хочет ему повиноваться. Челышев, однако, под этой нависшей грозой сохранил спокойствие. И даже ироничность.
— Можно, — сказал он. — Всё можно, товарищ Сталин, если прикажут. Но будем сидеть без чугуна».
Но вот в руки вождя попала, казалось бы, нужная технология, способная ответить потребностям — вернее даже, капризам — Сталина:
«Уловив прорвавшиеся в какое-то мгновение раздражённые или, пожалуй, капризные интонации Сталина, Василий Данилович не дерзнул возражать. А возражения просились на язык. „Зачем подменять мелочами главное?“ Так-то оно так, но когда-то вы, товарищ Сталин, не чурались мелочей. И допытывались, выспрашивали о всяческих подробностях… „Будем настойчивы“. Нет, не всё в технике, в промышленности можно взять только настойчивостью. Сначала надо иметь верное решение».
Плановая экономика потому так и зовётся, что работает в соответствии с научно составленным планом. В романе же наука и план вынуждены «прогибаться» под прихоти капризного главы государства.
Василий Данилович Челышев отказался, несмотря на приказ Сталина, участвовать в разработке проекта Лесных — совесть не позволяла врать вождю, пускай тот этого и ждал. Что до Онисимова…
Именно с того дня у Александра Леонтьевича проявился необычный симптом: непроизвольная тряска пальцев. Такая старческая болезнь не была характерна для пятидесятилетних — именно столько Онисимову тогда было — людей, и ни он сам, ни его лечащие врачи не могли объяснить природу этой дрожи. Знал её один лишь автор:
«Ещё никогда не переживал он такой сильной сшибки — сшибки приказа с внутренним убеждением. Доныне он всегда разделял мыслью, убеждением то, что исполнял. А теперь, пожалуй, впервые не верил — не верил, но всё же приступил к исполнению».
Хочется при этом задать вопрос: почему же Онисимов покорился нерациональным капризам вождя? Александр Леонтьевич, как мы уже знаем, не был карьеристом, старался быть максимально честным перед вождём. Почему он не отказался курировать бесперспективное изобретение вместе с Челышевым?
«Трубка положена. Онисимов опустился в кресло, взглянул на Серебрянникова, всё ещё стоявшего за его спиной, сказал:
— А ведь и он там сейчас сидел.
Благообразный начальник секретариата на миг прикрыл ресницами в знак понимания выпуклые голубые глаза. Понял и Челышев, кого следовало разуметь под этим „он“».
«Он» — это тот самый человек, что не вписывался в онисимовскую схему собственного спасения. Профессиональный карьерист, который не только спасся от машины репрессий, но даже встал в её главе: Лаврентий Павлович Берия.
Стоит сказать, что биография этого мегрельского кардинала окружена мифами и домыслами. Берия известен как кровавый палач и как победитель ежовщины, как жестокий насильник и как трудоголик, не интересовавшийся ничем, кроме дела, как верная собака Сталина и как антисталинист-реформатор. Марксистам ещё предстоит написать научную биографию Берии, избавленную от наговоров и лжи.
У Александра Бека же эта неоднозначная личность получила однозначно негативную оценку:
«Много лет назад этот человек, тогда скромный служащий в Баку, прошёл, как говорилось, проверку у Онисимова… Предваряя вопросы Онисимова, Берия выразил желание перейти на более трудную, более опасную работу — в Особый отдел армии или в Азербайджанскую Че-Ка. Пойманный на одном-другом противоречии, на вранье, он изворачивался, выскальзывал. Товарищ Саша — так в те времена называли Онисимова — пришёл к убеждению:
„Подозрительный тип. Чувствую, авантюрист“.
И не выдал ему партбилета. В следующей инстанции тому удалось восстановиться».
Берия в «Новом назначении» предстаёт перед нами как политический интриган. Лаврентий Павлович держал с Онисимовым внешне деловые и дружеские отношения, прикрывая жгучую жажду мести. А возможности для утоления сей жажды у Лаврентия Павловича были весьма широки, ведь тот пользовался покровительством самого Сталина:
«Сталин, несомненно, был знатоком людей. Вынашивая замыслы, о которых знал только он один, Сталин своим тонким чутьём — слово „проникновенность“ тут вряд ли подойдёт, — по-видимому, быстро, с первых же встреч, определил: вот человек, который ему нужен».
Лаврентий Берия присутствовал и на том самом допросе, где Онисимов едва ли не попрощался с жизнью. Сталин заставил Онисимова вскрыть все беды его отрасли, как бы подставив под удар мстительного палача, — и там же его помиловал, да ещё произвёл в комиссары.
Да, Сталин писал Онисимову:
«Верил Вам и верю».
Скорее всего, он и правда верил честному партийцу. Однако веры Иосифу Виссарионовичу явно было недостаточно. При жизни своего покровителя Орджоникидзе Онисимов стал свидетелем спора между Серго и Сталиным. Последний спросил Онисимова, с кем он в споре согласен: с ним или с Орджоникидзе? На что Александр Леонтьевич сказал, что не понимает ни слова по-грузински, ибо двое спорили на своём языке. Но Сталин…
«…пропустил мимо ушей эту фразу, словно она и не была сказана. Тяжело глядя из-под низкого лба на Онисимова, нисколько не повысив голоса, он ещё медленнее повторил:
— Так с кем же вы всё-таки согласны? С ним? — Сталин выдержал паузу. — Или со мной?
Наступил миг, тот самый миг, который потом лёг на весы. Ещё раз взглянуть на Серго Александр Леонтьевич не посмел. Какая-то сила, подобная инстинкту, действовавшая быстрей мысли, принудила его… И он, Онисимов, не колеблясь, сказал:
„С вами, Иосиф Виссарионович“».
Сталину нужна была абсолютная верность не только вопреки несогласию, но и вопреки здравому смыслу. Потому каждый раз он ставил Берию и Онисимова вместе, намеренно вставая меж ними: один обеспечивал работу советского механизма, другой — беспрекословную послушность первого под страхом жуткой смерти.
Так представлены в романе Сталин и Берия. Можно также с уверенностью сказать, что таковой представлена и вся советская система сталинских времён. Её служащие будто зажаты между верностью вождю и угрозой уничтожения за малейшую провинность — и за счёт такого противоречия работает всё общество.
3
В том же самом 1952 году Онисимову досталось от другого персонажа — Петра Головни, директора металлургического завода имени Курако. Онисимов имел неудовольствие познакомиться с директором ещё в конце тридцатых, будучи наркомом танкостроения.
С самого первого знакомства Пётр Головня, младший из семейства прославленных металлургов, вызывал у Онисимова глубокое презрение. Его отец и брат доказали свой талант на инженерном поприще, за что и получили известность; Головня-младший же, ещё никак не проявив свои способности, в молодые годы уже получил в своё ведение целый завод — как подозревал Александр Леонтьевич, благодаря «принадлежности к династии».
Впрочем, не подобные подозрения и даже не манера поведения, непривычно вольная на онисимовский взгляд, больше всего не нравились Александру Леонтьевичу в Головне-младшем. В те годы многие директора заводов пытались ставить эксперименты на своих предприятиях, стремясь в рекордные сроки выплавить как можно больше стали и перевыполнить план. Подобные «рекордсмены» чаще всего не соблюдали технологию выплавки и не спрашивали разрешения на свои опыты у вышестоящих органов. Многих таких директоров к рассматриваемому моменту уже снесла волна репрессий, но техническая дисциплина по-прежнему страдала. Наркому танкостроения Онисимову, конечно, не нравилось, что ему на постройку танков вместо стали подавали жалкие результаты опытов горе-изобретателей, и был не прочь приструнить таких, по наркомовскому именованию, «ура-рыцарей».
Пётр Головня как раз принадлежал к подобным «рыцарям». И однажды его всё же пришлось приструнить.
После начала Второй мировой, в преддверии Великой Отечественной, Онисимову — уже наркому стали — поручили осмотреть состояние советских заводов. Разумеется, наведался он и на управляемую Головнёй-младшим «Кураковку». Александр Леонтьевич никогда не являлся на завод неподготовленным: специальная бригада заблаговременно являлась на завод, сообщала о найденных нарушениях на нём до приезда наркома на завод. Однако Онисимов не сразу «набрасывался» на провинившегося директора, предпочитал пройтись с ним лично по больным местам предприятия, заодно выведав, насколько начальник в курсе дел своего завода.
Оказалось, что на заводе в целом дисциплина слабая: на сталеплавильных печах рабочие трудились, не соблюдая толком норм безопасности, не следили за оборудованием. На кухне, куда нарком тоже не постеснялся зайти, происходило откровенное разбазаривание продуктов: кухарки толсто нарезали картофель и относили очистки домой, кормить живность. Но всё это происходило, потому что Пётр Головня больше внимания уделял доменному цеху завода, где ставил свои эксперименты — причём, по заявлению наркомовской комиссии, не совсем удачные.
Онисимов хотел было ограничиться строгим выговором с запретом на всякие эксперименты, но Головня-младший не унимался: просил всё же разрешить испробовать свой метод. И когда переубедить стального наркома всё же не удалось…
«— Конечно, насчёт моего способа я, видимо, ничего доказать вам не смогу. Оставим пока это под вопросом: удачен он или непригоден. Но если бы сверху вам сказали: окажи содействие…
— Ну…
— Или даже попросту кивнули, то я получил бы от вас всё, что надобно для моего изобретения, хорошее оно или плохое.
— И что из того следует?
Реплика прозвучала угрожающе. Пётр ответил без запальчивости:
— Промышленность, Александр Леонтьевич, так жить не может. Думаю, что и вообще так жить нельзя.
Ну, Онисимов тут ему врезал…»
Само собой, нарком Онисимов не мог допустить, чтобы Петр Головня и дальше находился в должности начальника завода. Дело уже было не в том, чтобы устранять неполадки в едином механизме советской экономики: ведь Головня-младший спорил уже не просто с наркомом, он протестовал против всей сталинской системы! Его не устраивало, что правила управления заводом ему диктуют «сверху». В Петре угадываются сторонники заводского самоуправления, которое начало постепенно вводиться после смерти Сталина в противовес централизованному научному планированию.
Онисимов, правда, не мог сместить директора сам:
«Руководители крупнейших предприятий и строек утверждались Центральным Комитетом партии, входили, говоря опять языком времени, в некую особую номенклатуру. Без санкции Центрального Комитета нельзя было отставить, сменить и Головню-младшего».
В то же самое время какая-то неведомая сила мешала Александру Леонтьевичу написать письмо в ЦК об отставке Петра Головни. Некое смутное сомнение. Та же неведомая сила вовремя столкнула наркома с начальником и одновременно давним знакомым, Иваном Тевадросовичем Тевосяном. Тот был явно мягче и снисходительнее Онисимова и сомневался в его намерениях: мол, молодой директор работает неплохо, помогать таким надо.
Посмеем предположить, что той неведомой силой послужила воля автора. Вопреки своим убеждениям, нарком стали вместо требования о смещении подготовил Головне-младшему строгий выговор.
Пётр Головня продолжил работать в «Кураковке». В годы войны под строгим контролем Онисимова руководил эвакуацией завода на восток страны в 42-м году и до самой победы работал на заводе в Челябинской области руководителем доменной печи. Когда Вторая мировая кончилась и Головня-младший вернулся на старое место, пришло неожиданное известие:
«На нескольких доменных печах Америки применён способ, а также и конструкторские решения, впервые введённые в Кураковке Головнёй-младшим. Производительность печей действительно повысилась. По-видимому, вся доменная Америка постепенно усвоит этот способ».
По видимому, Пётр всё-таки продолжил разработку своего метода втайне от руководства и, вопреки ожиданиям и расчётам, добился успеха.
Онисимов скомандовал опробовать оценённый в США метод на нескольких заводах, но изобретатель настаивал на повсеместном его использовании, жаловался на медлительность модернизации. В конце концов, в 1952 году Головня обратился в ЦК с жалобой на Онисимова, задавившего важное для советской промышленности изобретение.
Автор обещал раскрыть подробности схватки между Головнёй и Онисимовым в другом романе — увы, не написанном. В последующие годы глава министерства пытался помириться с директором завода, содействовал его изобретательским проектам.
В самый разгар хрущёвских реформ Онисимова снимают с должности главкома металлургии и, несмотря на все просьбы, отправляют работать в чужую для него отрасль. Потеря сферы деятельности, с которой Онисимов сроднился, холодный климат и ворох неразрешённых внутренних противоречий взращивают в руководителе страшную болезнь — раковую опухоль. Постепенно она объедает стальной каркас железного работника, обнажая больного, сломленного человека.
Одним из направлений хрущёвских реформ была децентрализация экономики, в рамках которой крупные промышленные министерства были заменены органами местного самоуправления — совнархозами. Единая политика технологического развития была нарушена, зато больше экономической свободы получили местные власти, с которыми директорам заводов было удобнее работать. Весть о ликвидации Госкомитета по делам металлургии и топлива, последней металлургической пристани Онисимова, окончательно его сломила:
«— Не знаю. Оно, наверное, не для меня. До нынешнего дня мне ещё верилось, что вернусь в промышленность. А теперь… Пожалуй, там я теперь не нужен».
Эти слова Онисимов сказал академику Челышеву — в тот самый день, когда пришла весть о ликвидации министерств. Своему бывшему заместителю он высказал всё, что годами крутилось в голове, — то, что никогда не говорил ни жене, ни друзьям. Никому.
А в последних главах «Нового назначения» Челышев встречает Петра Головню. В них Пётр показан организованным человеком, которому далеко не безынтересна металлургическая отрасль, и в то же время у него любимое дело не сливается с личной жизнью. Головня умеет и любит работать, но умеет и отдыхать — в частности, увлекается охотой.
Головня-младший также проявляет высокий интерес к изобретательству, которое, в противовес онисимовской политике, теперь всячески поддерживается:
«Держа по-прежнему увесистого селезня в руке, Пётр увлечённо излагает свою мысль.
Вагранка — устарелая вещь. Приходится расплавлять чугун, опять пускать в дело кокс, снова избавляться от серы, получать шлаки. Не лучше ли малые домны? Будем выплавлять чугун для литейного цеха, и одновременно эти малые домны послужат базой для всяческих опытов. Пробовать, пробовать — вот чего жаждут изобретатели. Право на опыт, на опробование — мы это должны провозгласить. И, как требует марксизм, подкрепить это право материально».
Как и Онисимов, Головня — способный руководитель, но он принадлежит к другому поколению. Челышев сделал было попытку напомнить об умирающем старом наркоме…
«— Онисимов-то… Слышали? Безнадёжен. Погибает. Вчера был у него.
Пётр молча воспринимает эту весть. Василий Данилович продолжает:
— Просил вам передать, чтобы вы заглянули к нему, когда будете в Москве. Пётр по-прежнему безмолвствует. Губы сжаты. Нервно заиграли, заходили желваки. Тяжёлые складки словно бы ещё потяжелели. — Надо бы, Пётр Афанасьевич, к нему пойти. Директор Кураковки опять не отзывается.
— Так не буду вам мешать, — наконец сумрачно говорит он. Сутулый, широко раздавшийся в лопатках, он оставляет комнату.
— Орешек, — бормочет Челышев».
Отсюда и ответ на вопрос о том, почему Онисимова убрали из промышленности да отправили в далёкие края. Поколение управленцев сменилось, потребовались инициативные люди взамен послушных винтиков. Но государство не знало, что делать с последними, и поэтому решило задвинуть их куда подальше, забыть — как Головня-младший решил забыть об Онисимове.
Итак, что же хотел сказать автор? Выходит достаточно стройная картина. Вначале страна находилась под прямым директивным руководством сурового диктатора, что помогло ей победить в войне, но встало костью в горле по наступлении мирного времени. После смерти диктатора страна перешла к более демократичным методам управления, а прошлое поколение управленцев, увы, пришлось отправить на свалку истории.
А потом по мотивам этой картины сделали, с позволения сказать, ремейк…
С точки зрения экономиста
Бек не дожил до публикации романа в СССР. В 1972 году, недолго после публикации в ФРГ, автора не стало. Советские издательства с огромной неохотой публиковали книги отечественных авторов, ранее выпущенные на Западе. Поэтому широкая советская публика увидела «Новое назначение» лишь после начала Перестройки, в конце 1986 года, в журнале «Знамя».
Спустя четыре месяца на этот роман опубликовали рецензию под названием «С точки зрения экономиста». Автором был доктор экономических наук Гавриил Харитонович Попов. Он приправил свою статью экономическим анализом: именно в ней был впервые пущен в ход термин «командно-административная система». В самой рецензии, впрочем, термин ещё звучит как «Административная Система» или просто «Система».
Давайте для начала познакомимся с самим профессором Поповым.
1
Переместимся в начало 1986 года. 49-летний профессор экономического факультета МГУ Гавриил Попов в журнале «Наука и жизнь» публикует статью «Управлению экономикой — экономические методы»6 . В ней экономист выражает обеспокоенность экономическим застоем в СССР. Экономика в стране, по его словам, росла за счёт чрезмерных вложений из государственного бюджета, за счёт перерасхода ресурсов; механизация проходила крайне медленно, а уравниловка между различными по эффективности предприятиями и работниками отбивала всякое стремление к инновациям, изобретательности. Как результат, пишет автор, по пятилетнему плану был экономический рост и выполнение норм производства, но фактически страна стояла на месте.
Попов сходу заявляет, что корень этих проблем был в недостатке правильной мотивации предприятий и их работников к труду и совершенствованию производства. К тому же важнейшим стимулом при социализме он считает стимул материальный:
«Нуждаются в совершенствовании и организационные рычаги, предстоит усилить моральные и воспитательные методы. Но именно перестройка материальной мотивации — основное и главное дело».
В первой части статьи экономист рассуждает о мотивации отдельного работника и для начала указывает на различие между материальной мотивацией при капитализме и при социализме:
«При капитализме главный побудительный рычаг для работника — страх потерять работу, для капиталиста — угроза отставания от конкурентов, разорения, исключения из экономической деятельности.
В условиях социализма работник одновременно выступает как трудящийся и как хозяин производства, собственник. Поэтому проблема активизации резко усложняется: необходимо одновременно активизировать работника и как труженика и как хозяина производства».
Примечательно, однако, что двумя абзацами выше он же пишет:
«Сегодня необходимо не плановое управление вообще. Нужен такой его вариант, который был бы способен кардинально ускорить технический прогресс, серьёзно стимулировал бы рост эффективности и производительности, серьёзно наказывал бы тех, кто не стремится работать с предельными нагрузками, не говоря уже о любителях спокойной жизни».
Всю статью Попов говорит о том, что следует именно поощрять работящих, способных людей, однако в одном месте всё же мимолётно признаётся: ему от трудящихся нужны ни много ни мало предельные нагрузки. Запомним этот абзац и пойдём дальше.
Попов берёт абстрактные 100 рублей зарплаты и рассчитывает, за что их дали очередному любителю спокойной жизни:
«70–75 рублей — тарифный заработок, 10–15 рублей — премия, около 10 рублей — выплаты из коллективного фонда материального поощрения, в зависимости от стажа работы, уровня дисциплины и т. д. Они выплачиваются в процентах к основному заработку, поэтому их называют тринадцатой зарплатой. К конкретным итогам личного труда эта зарплата имеет косвенное отношение.
Тарифный заработок установлен централизованно и определён квалификацией рабочего, отраслью и т. д. Он предполагает определённый уровень производительности, но напрямую не учитывает, что сделал сегодня рабочий. Если ты вышел на работу, то свой тарифный заработок обычно получишь».
Действительно ли зарплата в СССР при Перестройке распределялась именно так — вопрос отдельный. Заметим, однако, что тарифный заработок, или оклад, в сущности, является необходимой стоимостью рабочей силы, выплачиваемой трудящемуся с учётом затрат на поддержание его трудоспособности, в том числе в особо тяжёлых условиях. На вредных для здоровья производствах, а также в тяжёлых климатических условиях, величина необходимого труда будет, несомненно, выше. Туда же входят, как и сам Попов указал, затраты на получение должной квалификации.
Экономисту явно не нравится, что рабочий получает немалую часть зарплаты «просто так», за то, что ему надо на что-то жить:
«Если один может работать вдвое производительнее другого, а их зарплата будет отличаться лишь на 30 процентов, то разрыв в уровне производительности не превысит тех же 30 процентов…
Пора смело отходить от системы, когда гарантированная часть составляет 90 процентов заработка, и приходить к тому, чтобы гарантированная часть оплаты была стабилизирована (а может быть, и уменьшена), а весь дальнейший рост производительности оплачивать из фонда, который предстоит заработать».
Это привело бы к резкому снижению уровня жизни населения. Ведь речь всё ещё идёт не просто об увеличении эффективности труда, а конкретно о снижении количества необходимого труда. Необходимый труд обеспечивает выживание и работоспособность трудящегося, необходимые для выполнения квалифицированного труда. Снизить его можно долгим и рискованным способом, то есть удешевлением необходимых товаров благодаря технологическому прогрессу, а можно способом быстрым и беспроигрышным: снизить ценность человеческой жизни, втоптав её в грязь. Можно также попросту уменьшить качество продукции, что тоже в перспективе означает снижение качества жизни.
Нехотя Попов отражает намерение применить этот быстрый способ во второй части статьи, где рассматривается хозрасчёт на уровне предприятий. В погоне за прибыльностью экономист приветствует банкротство нерентабельных предприятий:
«Ведь при невыполнении обязательств, или при выпуске не пользующейся спросом продукции, или при отставании в области научно-технического прогресса немедленно уменьшится фонд дополнительной оплаты, а также фонды социального и технического развития, в крайнем случае даже фонд амортизации. Предприятие вообще может потерпеть финансовый крах. Но не следует в этом видеть угрозу для социализма (как хотели бы изобразить дело неумелые хозяйственники). Либо на заводе произойдёт смена руководства, либо предприятие будет передано в подчинение другому объединению, где умеют вести дело более эффективно».
Замечу, что в подобных условиях разоряться могут не только заводы, магазины и колхозы, но и отдельные рабочие. Прямо как сегодня! С 2015 года частным лицам даже позволяют объявить себя банкротами через суд, если долги слишком велики. К началу 2020 года это удалось 163 тысячам россиян7 . Из-за эпидемии коронавируса с долгами у людей всё стало настолько плохо, что с сентября 2020 года банкротиться позволили и без суда8 , а с 1 апреля по 1 октября 2022 года на саму процедуру банкротства наложили временный мораторий9 . Впрочем, всё это не касается тех граждан, кто юридически неграмотен и о процедуре банкротства не знает. Не касается это и тех, кто законно обанкротиться не может — например, тех, у кого единственное жильё куплено в ипотеку. Так что фактически миллионы россиян успешно терпят финансовый крах.
Также подход Попова угрожает разорением нерентабельным, но важным для общества предприятиям. Забавно, но Попов и сам указывает на это в своей статье:
«…при полном хозрасчёте предприятие может отвергнуть заказ министерства, воплощающий интересы всего народного хозяйства, его сбалансированность, ради более выгодного для завода заказа какого-либо другого предприятия».
Как же наш экономист развеивает эти опасения? Попов посвящает этому целый раздел статьи, где описывает случаи растрат (точнее, видимо, банального «распила») немалых средств советским государством, затем сетует на излишний бюрократизм на производстве, избыток норм и регламентов. Всё! Государство уже неэффективно работает, а значит, и бояться нечего!
При этом Попов не считает, что в этой самой неэффективности хоть как-то повинен хозрасчёт и вообще ориентация на прибыльность. Напротив, по мнению экономиста, экономика СССР на момент статьи была железобетонно централизованной.
Попов сравнивает методы управления экономикой с работой транспортных средств: метро, троллейбуса и такси. Метро перемещает людей на заранее установленные станции по чёткому маршруту. Расширять маршрут чрезвычайно дорого, ведь состав не поедет сквозь землю, пока не проложат новый подземный туннель. Троллейбус во многом похож на метро, но остановки тут создавать гораздо легче. Наконец, такси может довезти пассажира в любую точку города даже по пересечённой местности. Метро, троллейбус и такси тут символизируют полностью «административные», смешанные и полностью «экономические» методы управления экономикой соответственно.
Потому у Попова экономика СССР образца 1986 года и стагнирует, что до сих пор находится в стадии «метро», хотя эффективнее всего «такси», то есть полный хозрасчёт для предприятий. За органами центрального планирования остаётся «разработка долгосрочной стратегии развития» и «контроль сбалансированности экономики». Контроль рынка, проще говоря.
По «традиции» советской публицистики Попов подтверждает свои советы словами классика:
«Ибо бюрократическое вмешательство в чисто местные (областные, национальные и т. п.) вопросы есть одно из величайших препятствий экономическому и политическому развитию вообще и в частности одно из препятствий централизму в серьёзном, в крупном, в основном».
Попов здесь опустил ссылку на статью «Критические заметки по национальному вопросу», из которой взял цитату и которая имеет мало отношения к организации социалистической экономики. Владимир Ильич же писал эту статью в 1913 году, имел в виду полуфеодальную Российскую империю и говорил о развитии прогрессивных капиталистических отношений в стране:
«Широкое, свободное, быстрое развитие капитализма сделалось бы невозможным, или по крайней мере было бы крайне затруднено без такой автономии, которая облегчает и концентрацию капиталов, и развитие производительных сил, и сплочение буржуазии и пролетариата в общегосударственном масштабе».
Попов, как видим, тоже собирался продвинуть Россию к капитализму. Пускай и не вперёд, а назад. Пока советская власть не разрешала открыто пропагандировать капитализм, этот профессор пытался это делать обходным путём: пускай экономика зовётся плановой, но при этом фактически будет рыночной. Даже Ленина приплёл, нахваливая ленинскую индустриализацию, приписывая решающую роль в ней Новой экономической политике.
Хотя в целом поповская модель советской истории выглядела стройно, напрашивались вопросы, на которых статья ответов не давала. Наиболее интенсивный период индустриализации приходится на 30-е и 40-е годы, уже после сворачивания нэпа. Кроме того, «неэффективные административные методы» позволили Советскому Союзу победить в Великой Отечественной, а затем восстановить страну и обеспечить советских людей множеством социальных благ, таких как бесплатное жильё, образование и медицина.
Как экономика «метро» могла переключиться на военные рельсы и обратно? Как ей вообще удалось добиться каких-то успехов, если она напрочь отбивает у людей желание работать? Наконец, если экономика СССР до самой Перестройки оставалась полностью «административной», почему реформы 1957 и 1965 годов нисколько не снизили влияние «административного» метода в экономике?
Когда Попов обдумывал эти вопросы, ему под руку и подвернулось недавно опубликованное «Новое назначение».
2
Обзор «Нового назначения» доктор экономических наук начинает с описания главного героя, но сначала на первый план выходит не Онисимов как личность, а Онисимов как Администратор. Именно с большой буквы «А», поскольку Александр Леонтьевич, по словам Попова, предстаёт перед нами как эталонное воплощение работника так называемой «Административной Системы».
Попов описывает принципы работы Администратора: официальность, технологическая грамотность, внимание к деталям работы, правдивость и абсолютное подчинение вышестоящим органам. Эти же принципы являются и сутью «Административной Системы»:
«В основе этой системы — централизация решений и пунктуальное, неукоснительное, беззаветное исполнение директив Верха и особенно лично Сталина — Хозяина»
Описывается стиль работы Администратора. Он не доверяется отдельным служащим, а вместо этого всё проверяет и перепроверяет лично; докапывается до каждой детали, доводит выполнение каждого распоряжения до безупречности. В быту Администратор крайне сдержан, многие сотрудники следуют его примеру. Профессор Попов признаёт Онисимова выдающимся для своего времени политическим работником, и одновременно типическим — потому что на таких выдающихся личностях держится Система:
«Действительно, перед нами идеал Административной Системы. Она требует таких руководителей, без них её нет».
В безупречных людях Попов находит силу и слабость Системы: она морально истощает своих людей, перегружая их ответственностью, а также ставя перед моральным выбором между своими ощущениями и директивами «сверху». Люди приобретают неизлечимые болезни, вредные привычки, замыкаются в себе. Люди, как заявляет Попов, «принадлежат Системе», перестраивают самих себя под нужды этой Системы.
Стоит сказать, что всё это вполне знакомо современному человеку в условиях капиталистической эксплуатации. Наёмным рабочим приходится вылезать из кожи вон, поступать вопреки своим моральным убеждениям, лишь бы сохранить своё рабочее место и заработать побольше. Люди и правда «принадлежат» капиталистической системе, вне её можно существовать либо на обочине, либо в гробу. В описании Попова может удивлять лишь то, что даже «сверху» люди живут так же…
Но вернёмся к системе Административной. Попов находит ещё одну проблему с людьми: их неоткуда брать.
Все самые лучшие кадры Системы взращены не ей самой, а до её появления — в дореволюционном подполье, в Гражданской войне. В самой же Системе выбор ближайших подчинённых — а значит, и замена старых кадров — завязан на личную преданность. Раз ни один Администратор не может доверять никому, кроме себя, он будет держать рядом с собой самых преданных людей, чтобы иметь возможность хотя бы чуточку кому-то довериться.
Хотя сама по себе преданность начальству не является причиной деградации сообществ, без должного контроля она может открыть дорогу как приспособленцам, так и преданным, но малограмотным работникам… впрочем, это уже мои мысли, а Попов думал иначе. В понимании этого доктора наук фактор личной преданности выращивает только карьеристов, на деле далеко не таких идеальных, как их начальники-Администраторы:
«В Административной Системе фактор личной преданности, как и фактор личной ненависти, действует в полной мере. Если все зависит от Верха, то нельзя упускать ни малейшей возможности укрепить свое положение… В итоге эта Система не может воспроизводить нужных себе руководителей. Она обречена на то, чтобы каждое новое назначение было хоть на вершок, но хуже предыдущего решения. В этой Системе найти нужные для нее кадры все труднее и труднее».
Личная же ненависть обретает силу, потому что над каждым Администратором висит Берия. Гавриил Попов учуял «систему страха», придуманную Онисимовым, — и сходу заявил, что без неё «Административная Система» тоже работать не будет. Потому что Хозяин, как и любой Администратор, не может полностью доверять своим подчинённым. Потому сначала он отбирает людей, преданных на 100 %, а затем заносит над ним меч Палача, чтобы каждый Администратор был предан на все 146 %.
Наконец, Попов обращает внимание и на противоречия между Администраторами и научно-техническим прогрессом (НТП) — между Онисимовым и Лесных с Головнёй-младшим, — и отмечает ещё одно свойство «Административной Системы»: полную зависимость НТП от решений Верха. Поскольку именно Администратор определяет весь курс развития экономики, то ему и решать, что является техническим прогрессом, а что нет.
Такой метод хорошо работает для отстающей страны, когда надо освоить технологии, уже придуманные более развитыми странами:
«Пока страна осваивала уже имеющийся в мировом арсенале НТП, относительные преимущества Административной Системы перекрывали ее недостатки. Во внедрении НТП есть этап, когда заводы уже построены и все силы надо сосредоточить на соблюдении правил грамотной работы. И стиль Онисимова наиболее соответствовал этому этапу индустриализации.
А вот когда надо оценивать варианты нового НТП, допустить различные поиски — и Головни, и Лесных — тут волевые способы руководства неизбежно обременены ошибками… Не имея объективных экономических критериев, принимающие решения неизбежно оказываются заложниками заграницы: всегда правильно то, что уже там применяется».
И вот у профессора Попова получается модель чисто административной экономики — притом очень похожая на картину из «Нового назначения». Все заводы принадлежат государству и имеют нулевую экономическую свободу. Вместо заводских рабочих и заводских же управляющих производственным процессом и технологическим развитием руководят Администраторы, которыми, в свою очередь, руководят высшие Администраторы в виде доброго Хозяина и злобного Палача. Администраторы руководят экономикой максимально точно из верности Хозяину и под угрозой отстранения от должности — в том числе физического. Увы, такая Система нежизнеспособна: с уходом старых, дореволюционных Администраторов на посты возносятся новые, корыстные кадры. Затем Хозяин с Палачом тоже умирают, и «Административная Система» обречена на скорое вырождение… или нет?
У Попова есть своя версия насчёт того, как менялась советская экономика после смерти Сталина: абсолютно никак. Поэтому, по мнению Попова, Онисимова отстранили, не потому что он не был согласен с изменениями в «Системе» — ведь никаких изменений не было! Просто Администратор подумал, будто перед ним уже не «Административная Система», и сделал роковую ошибку:
«Онисимов нарушил законы Административной Системы. Собственно, даже не нарушил. Создалось впечатление, что он может стать нарушителем. Услышав о совнархозах, Онисимов не сделал того, что делал всегда, всю свою жизнь, — не сказал, став возле телефонного аппарата по стойке „смирно“:
„Слушаюсь. Вы правы. Будет сделано. С полным напряжением сил. Под мою ответственность“».
Попов объясняет эту ошибку тем, что Сталин и Берия были лишь формой Хозяина и Палача, в то время как содержание осталось тем же. Доктор экономических наук не поясняет, что (или кто) стало новой формой. Он просто предлагает поверить ему на слово, что Административная Система не только существует, но и активно сопротивляется попыткам добавить хоть какие-то экономические рычаги управления:
«Не оправдались и надежды, связанные с реформой 1965 года, когда мы полагали, что стоит ограничить в Административной Системе масштабы администрирования… то удастся опять-таки решить проблемы нашего общества. Система устояла, она оказала стойкое сопротивление реформам. Она, будем иметь мужество признать это, победила и даже в чем-то укрепилась».
А раз, как мы помним, Администраторы из слуг народа вырождаются в алчных чиновников, то мы можем сделать вывод: «Административная Система» теперь целиком выродилась в коррумпированную бандитскую структуру, которая работает только сама на себя. Она уже ничем не отличается от капиталистической системы, где крупные дельцы эксплуатируют безвольных рабочих и получают громадную прибыль.
Такая вот картина должна была появиться у советского читателя конца 80-х. Он должен был воспылать ненавистью к диктатуре бюрократов, мешающих развитию великой страны, и победить эту диктатуру под лозунгами политической и экономической свободы.
3
Собственно, именно это и произошло: к власти пришли сторонники рыночных реформ. В том числе и сам Попов — он стал первым постсоветским мэром Москвы.
На этом посту доктор экономических наук провёл всего год. Но это был год героический: Попов помогал новым Администраторам — ныне мы называем их олигархами — приватизировать имущество столицы в свои руки. Затем Попов принял на себя основной удар критики, когда граждане города начали осознавать, что их буквально грабят, и уступил свой пост Лужкову10 .
К тому времени от сочувствия плановой экономике у профессора, разумеется, не осталось и следа. Но к чему тогда сочувствие осталось? Если вдруг в кроссворде вам попадётся вопрос «мировоззрение Г. Х. Попова одним словом» в четырнадцать букв, думать вы будете очень долго.
В слове «либертарианство» подошло бы, если б не одна лишняя буква. Планы приватизации у Попова очень похожи на анархо-капиталистическую мечту: чтобы каждому гражданину досталось поровну. Его коллеги же, мол, провели приватизацию неправильно: всё досталось олигархам, а все прочие остались «в той роли, в которой они были в государственном социализме — в роли „работяг“ и часто социальных иждивенцев»11 . Также, по мнению Гавриила Попова, все отрасли экономики и политики, какие только возможно, должны находиться в руках мелких собственников — от производства продуктов первой необходимости до образования и даже законодательства. Частные монополии при этом должны исчезнуть, а участие государства во всём этом великолепии должно ограничиваться «только общими необходимыми рамками»12 .
Зато слово «мальтузианство» подходит полностью: Попов предлагал учредить мировое правительство и установить «жёсткие предельные нормативы рождаемости»13 .
Но вот беда: в том же кроссворде слово «великодержавие» тоже идеально вписывается! Попов — сторонник цивилизационного подхода в изучении истории. Либерализм в его понимании — удел западной цивилизации, а у России…
«У России есть только один вариант будущего — сохранение себя в качестве великой державы…»14
«В. В. Путин, став президентом, проявил государственную мудрость, повернул руль России к ее многовековой великодержавности»15 .
Так, второй причиной «неправильности» ельцинской приватизации Попов считает ещё и «худший для страны путь в постиндустриальное общество с использованием либеральной монетаристской модели в экономике, шоковой модели переходного периода, модели примитивной популистской демократии в государственном строительстве, с принятием модели глобализма США в устройстве мирового порядка»16 .
Кстати! По мнению этого доктора наук, в том же состоит и вторая причина провала социализма в Советском Союзе:
«Россия… стала искать в опыте Запада ту модель, которая бы помогла ей и выжить, и процветать.
Россия… нашла на Западе марксистский социализм и — не считая ни людских жертв, ни жертв природы — попыталась использовать социалистическую матрицу для решения своей главной национальной задачи»17 .
В чём состоит первая причина?
«…по Марксу, капитализм доводит производительные силы до уровня, когда частная собственность на средства производства становится их оковами и когда надо только сбросить их как отжившую форму, заменив общественной собственностью и общим хозяйствованием»18 .
Попов высоко оценивает научный социализм Маркса — вернее, его явно упрощённый, даже извращённый, вариант. Он соглашается с тем, что дореволюционный капитализм изжил себя. Но Попов мыслит старый капитализм как чисто рыночную экономику, которая «соседствует» с военным комплексом, колониальной политикой и бюрократическим аппаратом. Всё эти вещи как бы были свойствами империалистического капитализма и в то же время «не вмещались в традиционный капитализм»19 .
О том, что элементы социально-экономической системы всегда связаны между собой, доктор экономических наук не задумывается. Про более сложные и системные проблемы капитализма вроде кризисов перепроизводства или тенденции нормы прибыли к понижению он тем более не заикается.
Это ему и не нужно. Все старые проблемы, как он считает, уже были решены переходом в альтернативное традиционному капитализму «постиндустриальное общество», когда Рузвельт и Кейнс наконец-то догадались связать между собой отделённые друг от друга рынок и государство. Жаль, что доктору наук никто не сказал, что в самой Америке кейнсианство как политика пошла прахом ещё в восьмидесятых.
Теория Маркса радует Попова не только тем, что является цельной системой, но и тем, что его предсказания якобы не сбылись. В тех странах, где капитализм «созрел», всё будто бы решили «постиндустриальным обществом». Там же, где он не созрел, пишет он, и подавно не надо было строить какой-то там социализм!
Ленин же начал строить социализм в полуфеодальной стране, потому что ему так захотелось:
«…Возникает концепция социализма, которая появляется лишь потому, что его хотят и внедряют, — нечто принципиально чуждое идеям научного коммунизма, согласно которым коммунизм наступает как неизбежный итог объективного развития капитализма»20
Попов рисует у себя в воображении образ Ленина-карьериста, не имевшего никакого реального сочувствия к рабочему классу. Поповский Владимир Ильич сначала хотел стать первоклассным и обеспеченным адвокатом, а в бунтари пошёл, лишь потому что его репутацию испортил повешенный брат-революционер. Почему же он стал коммунистом, а не примкнул к более популярным народникам? Потому что у народовольцев лидеров и так было много — Ильич же хотел быть вождём единоличным!
Вы только представьте себе: приходит Владимир Ульянов к марксистам и, как герой из мультфильма «Падал прошлогодний снег», вопрошает: «Кто тут, к примеру, в вожди крайний? Никого? Так я первым буду!»
Попов даёт небольшую похвалу ленинской теории империализма…
«Империализм, заявлял Ленин, не только делает задачу национализации актуальной, он одновременно создаёт почти весь аппарат общественного управления хозяйством в виде банков, монополий, трестов, синдикатов и т. д. Следовательно, задача обобществления резко упрощается: взять, овладеть уже формируемым империализмом аппаратом общественного регулирования и достроить его сверху централизованным руководством»21 .
…и тут же её забирает. Якобы за зрелость капиталистического базиса Ленин принял…
«…не столько объективные экономические предпосылки, сколько существовавшие государственные административные формы хозяйствования и управления. И тогда выходит: реальная ленинская социалистическая революция базируется не столько на объективно вызревших экономических предпосылках обобществления, сколько на административно созданных государственных формах империализма военного времени (шла Первая мировая война)»22 .
Эти административные формы большевики и использовали, чтобы построить социализм не там, где Попов бы разрешил, а там, где самому Владимиру Ильичу заблагорассудилось.
Также доктор экономических наук искренне удивляется тому, как большевики сначала ввели Новую экономическую политику, а потом искали способ от неё отказаться. Ведь нэп был таким эффективным! Он даже вписывался в понятие Гавриила Попова о «постиндустриальном обществе»:
«Но именно в „сожительстве“ государственного и частного — суть дела. В новую эпоху нормально жить можно было как раз в такой „двойственной“ ситуации… Крупной обобществлённой промышленности нужны государственные формы, а мелкой — частные. Для неё огосударствление так же вредно, как для крупной промышленности вредно любое её раздробление на частные»23 .
Не иначе, заявляет экономист, дело в идеологических предрассудках Ленина и его команды, а также в притязаниях бюрократов на власть.
Кстати, Попов выделяет бюрократию в самостоятельный социальный класс. Хотелось бы спросить, какими средствами производства владеет бюрократия? Бумагой и чернилами? Как бы то ни было, бюрократия не даёт Попову покоя даже после крушения «Административной Системы»: ведь вчерашние бюрократы стали олигархами! Для ельцинской системы экономики он придумал новый, гораздо менее «ходовой» термин — «Бюрократический Постиндустриализм»24 .
Термин этот не стал ходовым, в том числе потому что невозможно выяснить границу между «демократическим» и «бюрократическим» режимом. Бюрократия, с одной стороны, мешается даже в режиме…
«…Западной Европы. Ее проект европейского сообщества повторяет худшие стандарты СССР — с бюрократической регламентацией всех и вся. Мой знакомый предприниматель из Риги рассказывал мне, как ему навязывают в магазинчике на улице Старой Риги стандарты Брюсселя по размеру окон и дверей»25 .
С другой стороны, бюрократизм мало мешает Китаю — однопартийной державе, с каждым годом получающей от Попова всё больше похвалы.
Так можно ли выразить взгляды Гавриила Попова одним словом? Сложно, но можно. Господин Попов считает, что «в эпоху постиндустриализма оказались несостоятельными… «чистые» идеологии»26 . То есть эклектика во взглядах, мысленная бессистемная каша — это то, что нужно современным политикам.
Но всё это не означает, что во взглядах либертарно-авторитарного мальтузианца Гавриила Попова нет никакой системы! Общественное бытие господина Попова напрямую влияет на поток его сознания. В сентябре 2011-го, через год после смещения Лужкова, бывшего первого мэра Москвы назначили советником третьего мэра Москвы. Должность, судя по словам самого «советника», чисто формальная:
«За исключением одной-единственной беседы, когда [Собянин] меня назначал, больше он ни разу ничем не интересовался»27 .
Но, видимо, даже этого оказалось достаточно, чтобы российские олигархи с каждым годом всё меньше интересовали господина Попова как бюрократы и всё больше — как великодержавники. Россию за бюрократизм он ругает всё меньше, Евросоюз — всё больше, а в Китае вообще «особая роль бюрократии» с древнейших времён, так что всё идёт по плану28 . Демократия у Попова тоже «исчерпывает свои позитивные резервы»29 постольку, поскольку исчерпывается нужда доктора экономических наук в тёплом месте у «кормушки».
Итак, «взгляды Г. Х. Попова одним словом», четырнадцать букв. Правильный ответ — надувательство!
С точки зрения исследователя
Годы идут. Капитализм постепенно снимает с себя шелуху всеобщего благоденствия, накинутую в годы Холодной войны, а под ними обнажаются гнойники кризисов, социального недовольства, ненависти. Людей со всех сторон поражает яд патриотизма и национальной вражды. Те же, кто умудрился не отравиться, задумываются: может ли человечество жить иначе?
У современного фарса а-ля начало XX века была лишь одна успешная альтернатива — социализм. Всё больше исследователей пытаются понять, как социализм в прошлом веке работал и почему он провалился, как именно социалистические лидеры принимали те или иные решения. Одним из людей, преуспевших в понимании советского социалистического проекта, является кандидат экономических наук Алексей Сафронов. Ему я выражаю огромную благодарность: вряд ли без его исследований я смог бы написать следующий параграф.
Товарищ Сафронов ещё не успел обобщить свои исследования в формате книги, потому мне пришлось систематизировать нужный материал самому на основе множества аудио- и видеолекций. При этом ниже я буду касаться лишь тех тем, которые имеют отношение к понятию «командно-административная экономика», а потому настоятельно рекомендую читателям ознакомиться с лекциями Сафронова самостоятельно.
Замечу также, что Алексей Сафронов и сам уже успел раскритиковать термин «командно-административная экономика». Но я надеюсь, что смогу дополнить его критику, чтобы всем было ясно, чем построения Бека и Попова отличаются от реальности.
1
Начать стоит с того, что советская плановая экономика — это плод десятилетий проб и ошибок.
Изначально партия большевиков вообще не собиралась выстраивать экономику по многолетним планам. Вспомним ленинское определение социализма: капиталистическая монополия, обращённая на пользу всего народа и потому перестающая быть капиталистической. Изначальная концепция была такой: предприятия Советской России принадлежат государству в рамках единой государственной корпорации, но при этом руководители отдельных предприятий, а также их рабочие, самостоятельно решают, как им развивать производство, откуда заказывать нужные ресурсы и куда сбывать товар. Государство должно было лишь следить за тем, чтобы эта система работала в интересах народа, а не ради прибыльности отдельных предприятий.
Но к моменту Октябрьской революции Россия, не самая развитая капиталистическая страна, была разрушена войной. Её большевистское правительство поначалу не получило международного признания. С началом Гражданской войны же страна ещё и потеряла немалую часть предприятий и ресурсов с их переходом к белым, зелёным и прочим. Потому основной задачей новой власти стало не развитие, а выживание.
Вся суть военного коммунизма была в том, чтобы распорядиться имеющимися ресурсами — от людей и стали до хлеба и телефонов — в условиях, когда их становилось всё меньше и точно не хватало на всё, что нужно, а потребность в них всё время увеличивались. Городская собственность, где возможно, находилась в ведении Центра. Село оставалось относительно независимым, но отдавало еду городу в рамках сохранившейся с царских времён военной продразвёрстки. То есть это и правда была директивная система, суровая и беспощадная. Однако такой она была не от хорошей жизни и не по идейной глупости: этого требовали условия войны.
Многие члены ВКП(б) надеялись перескочить из «военного коммунизма» в коммунизм полноценный, и потому в дальнейшем сопротивлялись введению нэпа. Но надеялись они, не потому что мыслили коммунизм как казарменный режим, а потому что ожидали волны революций в Европе.
Военный коммунизм выполнил свою задачу: к 1921 году большевики контролировали значительную часть России, а также Украину, Белоруссию и Закавказье. Стало возможным сменить экономическую политику на новую, более мягкую, при которой не пришлось бы получать в нагрузку регулярные крестьянские восстания. Советские республики в Европе, в свою очередь, сгорели в пылу мировой войны — и надежду на то, что более развитая социалистическая заграница нам поможет, пришлось отодвинуть на неопределённое время.
В рамках своей Новой экономической политики большевики значительно децентрализовали руководство экономикой, приблизили её к модели «государственно-капиталистической монополии, обращённой на пользу всего народа». В период «военного коммунизма» производители не имели права накапливать какой-либо капитал даже после перевыполнения плана:
«…все предприятия были переведены на сметный режим работы: они составляли смету, сколько им нужно — им давали денег из центрального бюджета; когда деньги фактически кончились, то это всё дело стало составляться в натуральных показателях. Все излишки, которые у них оставались после выполнения плана, сдавались обратно в центральный бюджет. Побочным эффектом этого стало то, что у предприятий не было желания улучшать своё качество работы, потому что дадут сколько попросишь, попросишь меньше — тебе с этого ничего не будет, а результат всё равно заберут целиком»30 .
С началом нэпа же у производителей появилась возможность создавать из сверхплановой прибыли фонды, которые можно было тратить на премии рабочим либо на развитие производства. Некоторые предприятия и вовсе были переведены на хозрасчёт…
О хозрасчёте стоит сказать особо. Алексей Сафронов ловко подметил:
«Это термин очень замыленный, как „инновации“, „нанотехнологии“ и прочее — его можно пихать куда угодно, поскольку никто не понимает, что это такое, и он прокатит везде»31 .
Понятие хозрасчёта менялось каждый раз, когда сменялась веха в истории экономики СССР. Первоначальный смысл его был в том, что предприятие от государства денег не получает, а составляет собственную хозяйственную смету, хозяйственный счёт. Хотя предприятие всё ещё принадлежит государству, фактически оно само распределяет расходы и распоряжается прибылью, то есть от общего плана не зависит. Это также было вынужденной мерой: на хозрасчёт переводили производства, которые правительство не могло содержать, но и закрыть тоже не решалось.
Итак, Новая экономическая политика была очень похожа на предложения Попова по организации экономики СССР до того, как последний развалился. Почему же большевики отказались от неё?
В первую очередь советское правительство столкнулось с неравномерностью развития:
«Вкратце, проблема заключалась в том, что сельское хозяйство к 21-му году создавало 67 % того, давало в 18-м году, а промышленное производство сократилось в семь раз. То есть сокращение сельского производства оказалось меньшим. Аналогичным образом промышленность и восстанавливалась тяжелее: к тому времени как с/х уже более-менее давало продукцию, сопоставимую если не с 13-м годом, то хотя бы с 17-м, промышленность по-прежнему лежала если не в руинах, то в состоянии близком к ним».
Отсюда следовала целая вереница проблем. Например, промышленная продукция дорожала относительно сельскохозяйственной, поскольку предложение тут росло гораздо медленнее спроса. Крестьяне постарше ещё и помнили дореволюционные цены — и обвиняли советскую власть в том, что цены после Революции всё ещё были выше.
Чтобы крестьяне не возмущались, правительство постановило продавать им сельскохозяйственные инструменты по заниженным ценам. Но как развивать промышленность дальше, если промышленная продукция продаётся ниже себестоимости, а значит, не может окупиться?
Никак. Вдобавок в те времена засух и угроз новой войны — этого новообразованному Советскому Союзу хватало — люди массово скупали продукты первой необходимости, поэтому ещё и хлеб приходилось покупать дороже себестоимости. То, что развитие городской промышленности поможет развить сельское хозяйство и повысить уровень жизни в будущем, неграмотному крестьянину втолковать было сложно. И уж тем более всё это не интересовало кулаков, этих сельских ростовщиков, загребавших немалые деньги и безо всякого научно-технического прогресса.
Новая экономическая политика помогла восстановить часть советской экономики, но для дальнейшего роста её оказалось недостаточно. Нужно было либо отказываться от построения социализма и влезать в кабалу к более развитым индустриальным странам, либо изыскивать новый экономический курс. Между тем, успехи государственного плана электрификации, ГОЭЛРО, натолкнули советских экономистов на идею планирования всей экономики в целом.
Перед тем как мы разберём, как идея эта была реализована, прошу прочесть вот этот отрывок:
«До вступления в период социализма хозрасчёт был связан с правом предприятия самостоятельно определять своё место в товарообороте, самостоятельно устанавливать цену, ассортимент, контрагентов по снабжению и сбыту и т. д. После разрешения вопроса „кто кого“ в городе и деревне в пользу социализма и перехода к торговле без капиталистов и спекулянтов, к торговле советской, конкуренция внутри страны социалистических предприятий с капиталистическими отпала. Это, однако, не означает, что в условиях вступления СССР в период социализма значение хозрасчёта уменьшилось. Роль планового начала гигантски возросла. План не действует автоматически, необходимым рычагом плана является хозрасчёт, договорная система, контроль рублём. В новых условиях хозрасчётная самостоятельность предприятий направлена к тому, чтобы предоставить предприятию право самостоятельно, наилучшим образом определять пути и методы выполнения плана, снижения себестоимости, увеличения накопления, мобилизации внутренних ресурсов»32 .
Это учебное пособие по истории экономики от 1940 года. На момент его написания уже действовал третий пятилетний план, отгремел Большой террор, страна стояла на самом пороге войны. Сформировались как сама плановая экономика, так и официальное мнение о том, как и почему она должна работать. И здесь нам говорят вещь довольно банальную, но не всегда очевидную: план не работает автоматически. Недостаточно просто объявить о том, что по плану нужно повысить добычу угля на 20 % к концу года: надо сделать так, чтобы рабочие и инженеры угольных шахт нашли способ добывать больше угля.
Будь экономика в сталинском СССР «командно-административная», способ заинтересовать работников и руководителей больше работать был бы один: снятие с должности. Увеличивай выработку или лишайся работы, а то и жизни. Выполняй план или умри, пытаясь! Только вот тогда написали бы про самоотверженных ударников и вредителей-троцкистов. А нам говорят про совершенно иные «необходимые рычаги плана»: хозрасчёт, договорная система, контроль рублём…
Здесь мы видим первую трансформацию понятия хозрасчёта. Теперь это уже не экономическая самостоятельность от плана, а право определять, каким именно образом выполнять план.
Главным же административным рычагом плановой экономики был так называемый «ценовой пресс»: правительство директивно снижало цены на продукцию каждый год. Вариант такого пресса был реализован и в коллективизированном сельском хозяйстве в виде заготовительных цен: колхозы сдавали продукты государству в рамках плана по очень низким директивным ценам, а излишки сверх плана либо продавали тому же государству по закупочным ценам, либо раздавали колхозникам для продажи на колхозных рынках. Своеобразный «ценовой пресс» был и в строительстве:
«С 29-го года в планы стали включаться проектировки по росту производительности труда, снижению себестоимости и капиталоёмкости строительства. Другими словами, если для того чтобы построить цех, надо на 100 единиц продукции потратить 100 рублей, в плане мы закладываем под это дело 90 рублей. Когда к нам приходят местные власти и говорят:
„Вы нам дали мало денег и мы не построим этот цех“,
— мы им говорим:
„У вас большие издержки строительства — повышайте организацию труда и справляйтесь за 90 рублей, которые мы вам даём“»33 .
Никто не указывал производителям, по какой именно технологии надо производить: надо было самим в рамках хозрасчёта решать, как дешевле и быстрее выполнять план, вводить новые технологии и рационализаторские предложения.
При этом предприятия и работники вознаграждались за перевыполнение планов. Особенно стоит упомянуть стахановское движение: уровень жизни стахановцев был куда выше, чем у прочих рабочих. Однако отдельный стахановец не мог перевыполнить плана, просто работая сверхурочно: даже у крепкого детины не хватит на это сил. Тот же Стаханов выполнил дневную норму добычи угля в 14 раз, потому что на его шахте ввели разделение труда.
Достижения и предложения широко публиковались и превозносились в прессе — оттуда же производители по всей стране узнавали о технологических предложениях стахановцев и вводили их у себя. Рабочие и администраторы таким вот образом были заинтересованы в том, чтобы совершенствовать свой труд, и за эксперименты их никто наказывать не собирался. Но предприятия при этом одновременно были заинтересованы в том, чтобы произвести меньше, чем они могли бы в данных условиях. Всё из-за того же «ценового пресса»: если предприятие повышало свою эффективность слишком сильно, то в дальнейшем план резко повышали, и перевыполнить его было уже сложнее. Гораздо выгоднее было работать не в полную силу, а только в её часть: заготавливать скрытый от правительства запас ресурсов и оборудования, снижать эффективность изобретений. Доходило до того, что некоторых стахановцев убивали сами рабочие.
В 1938 году Госплан СССР создал особый институт уполномоченных для проверки выполнения плана всеми экономическими органами страны. У госплана и до этого были плановые комиссии, но они действовали лишь в рамках полномочий самого Госплана. Уполномоченные же действовали вне рамок отраслей и отвечали исключительно перед Советом Народных Комиссаров СССР и председателем Госплана Николаем Алексеевичем Вознесенским.
Уполномоченные назначались по определённым Госпланом экономическим районам. В этих районах они лично знакомились с экономической обстановкой и причинами отставания от планов. Причины могли лежать далеко за пределами самих заводов: например, это могла быть высокая текучка на рабочем месте из-за неразвитости услуг и плохих условий жизни в городе. Уполномоченные общались с трудящимися и начальниками заводов, имели право запрашивать статистические данные и отчёты у производств. Если их предоставлять отказывались (как это делало, например, НКВД на подконтрольных стройках), Вознесенский пользовался своей должностью зампредседателя Совета Народных Комиссаров СССР и доставал нужную Уполномоченным информацию «сверху».
Уполномоченные Госплана сами составляли предложения о том, как исправить ситуацию, на основе своих впечатлений. Им не ограничивали ни сферу деятельности, ни варианты предлагаемых мер. Интересно, что когда один из заместителей Уполномоченного попросил у Вознесенского совет, тот ответил:
«Какой Вам нужен ещё совет? Я вам не советчик — вы у меня советчики! И вы обязаны давать предложения, предварительно разобравшись в существе дел на месте. Вот завтра и позвоните мне и скажите, как Вы считаете необходимым поступить в данном случае»34
Такие слова плохо сходятся с девизом «Доверился — пропал», не находите?
Институт Уполномоченных стал инструментом решения комплексных экономических проблем, а заодно и связующим звеном между «низами» и «верхами» страны. И всё это — в сложной системе как административных, так и экономических стимулов.
2
И всё-таки в истории был период, когда в экономике Советского Союза использовали административные методы везде, где можно, и это не приводило к потере трудовой мотивации или массовому недовольству.
В начале Великой Отечественной войны уполномоченным Госплана было поручено найти на предприятиях оборудование, которое можно было бы срочно забрать на военные нужды без вреда для выполнения плана.
«Как показала проверка, почти на каждом заводе находилось по нескольку токарных, сверлильных, поперечно-строгальных и других станков, а также прессов различных моделей, которые можно было изъять…
Получается, что и в довоенный период предприятия были склонны накапливать станки и запчасти „про запас“, но в самый критический момент… этот запас позволил как бы из ниоткуда насобирать оборудования на несколько заводов»35 .
Пока шла война, рабочие не стремились экономить силы и ресурсы. Каждый выкладывался по максимуму и старался помочь стране, чем мог. В этих условиях даже бюрократические процедуры по заключению договоров между заводами были упрощены, чтобы эвакуированные с линии фронта предприятия быстрее включались в экономику.
«Здесь наблюдается то самое единство планирования „сверху“ и планирования „снизу“, о котором долго говорили в популярных книжках: с одной стороны жёсткая централизация, с другой стороны инициатива. Именно во время войны пришло много рацпредложений „снизу“ о том, как улучшить технологические процессы. В течение всего периода войны снижалась себестоимость и повышалась производительность труда… Именно во время войны в очень больших объёмах практиковались переброски целых отраслей, что практически невозможно в условиях, когда в экономике много „хозяев“…
Частично это было связано с тем, что, помимо оплаты по труду, существовал ещё и военный трибунал и прочие вещи для злостных уклонистов; но в то же время люди действительно работали за идею, благо идея была простая и понятная: если ты работаешь плохо, немцы придут и убьют тебя»36 .
С окончанием войны перед поражёнными экономистами встал вопрос: можно ли так же в мирное время? Может ли рабочий трудиться за идею более сложную, чем внешняя угроза тотального уничтожения?
Сталинское руководство посчитало, что любителей спокойной жизни больше не осталось, что советский рабочий за войну понял все прелести работы «на общее благо», а значит, продолжит трудиться по инерции — с предельными нагрузками:
«Когда выяснилось, что промышленность перевыполнила планы 46-го и 47-го годов, это стало поводом повысить план на 48-й год. Теперь невозможно было выполнить пятилетку в три года, а оставшиеся два ничего не делать. Министерства моментально усвоили новые правила игры, и план 1953 года был выполнен ровно на 101 % — чтоб не получить повышенных заданий»37 .
В 49-м году Вознесенского сняли с должности председателя Госплана и председателя Совета Министров, через год расстреляли. С его снятием упразднили и институт уполномоченных Госплана. Плановики фактически потеряли и связь с внешним миром, и способ давить на правительство — остались наедине с цифрами норм выработки. Для Госплана больше не осталось иных причин невыполнения плана, кроме «плохо работают». Для Госплана не существовало отраслей, нуждающихся в развитии больше других: с тех пор каждое советское министерство пыталось убедить Госплан в том, что именно оно важнее всего для экономики, в надежде получить больше вложений в свой бюджет.
Реформы советской экономики после смерти Сталина, следовательно, назревали ещё при жизни вождя. Не потому что поколение сменилось. Не потому что больше нечего было копировать у Запада. И даже не потому что к власти якобы пришла невесть откуда взявшаяся буржуазная группировка. Просто административные методы исчерпали себя, что в советском госаппарате давно понимали.
Именно во время войны и в послевоенные годы начали обращать внимание на состояние здоровья советских госслужащих. Аппарат постоянно был в напряжении, поскольку нужно было следить, чтобы каждое предприятие выкладывалось по максимуму; одновременно каждому министерству нужно было доказывать, что предприятия не выложатся по максимуму, если именно ему не выделят больше средств из ограниченного бюджета. Типичными для госслужащих стали «серьезные заболевания сердца, кровеносных сосудов и нервной системы со значительным снижением трудоспособности»38 . Необходимо было придумать иной способ поддерживать технологический прогресс, иначе аппарат просто износил бы сам себя.
В 50-х годах советские экономисты поделились на два лагеря: «планомерников» и «товарников». Перед обоими встал вопрос, какой должна быть у рабочего мотивация к труду при социализме. «Планомерники» придерживались данной предками мудрости о том, что надо понижать роль товарности в экономике, двигать технологический прогресс вперёд и повышать сознательность рабочих. «Товарники» же считали, что пока не наступил коммунизм, советского гражданина в первую очередь стоит мотивировать материально. Они ратовали за установку на предприятиях… режима хозрасчёта. К тому времени этот термин означал уже право предприятия самому определять своё место в общесоюзном плане, то есть составлять себе план работ.
Правда, с материальными поощрениями при плановой экономике стояла всё та же проблема: каждому отдельному производителю не было выгодно получить премию за перевыполнение плана один раз, а в следующем году работать ещё больше за ту же зарплату. Руководители предприятий в рамках хозрасчёта назначали себе планы поменьше, чтобы за их перевыполнение получить побольше.
Вспомните ещё, как Попов жаловался на громадный тарифный заработок. Часто тарифный заработок делал зарплату шахтёра на дальнем Севере гораздо выше зарплаты высокопоставленного учёного или инженера в Центре. Это отбивало у квалифицированных кадров желание улучшать свои навыки: ведь всегда можно уехать на север или податься в шахтёры — и зарабатывать исключительно за то, что работаешь во вред здоровью. А просто взять и снизить тарифный заработок было нельзя: рабочие разбегутся. И даже если вводили новое оборудование, способное снизить опасность труда и тем самым понизить тарифный заработок, то рабочие предпочитали работать на старом оборудовании, чтобы получать больше.
Введение Автоматизированной системы управления тоже не смогло чудесным образом понизить товарность в экономике. Компьютеры облегчили и удешевили процесс планирования, но не могли сами определять, что и как нужно планировать. В процессе разработки АСУ разразилась борьба между Госпланом и более либеральным Центральным экономико-математическим институтом за право возглавить проект. В 80-е годы Госплану удалось одержать верх, но вскоре началась Перестройка, и компьютеры стали использовать… для расчёта последствий приватизации39 .
А ведь противоречие между двумя лагерями было, казалось, бы, легко решаемо. Следовало поставить не вопрос «за что именно следует работать?», а вопрос…
«…как сделать, чтобы каждый работник получал понятно за что. Чтобы вознаграждение было конкретное — не просто „премия к Новому Году“, а чтоб он понимал, за какой его вклад его премировали, но при этом этот вклад был бы не в масштабе его отдельного предприятия, а в масштабе всего общества. Чтобы [механизм вознаграждения] был глобальный, но при этом конкретный… Потому что тогда, может быть, будет создана положительная мотивация: с одной стороны, я продолжаю работать хорошо, с другой стороны я вижу, как результат моей работы улучшает жизнь всего общества, и как моя собственная жизнь тоже от этого улучшается — именно как результат улучшения общества в целом»40 .
Это был бы одновременно и экономический, и идейный стимул к труду. Идея развития общества в целом, выгодная рабочему, который в этом же обществе и живёт! Но для этого была нужна политэкономическая и философская грамотность, а с этим даже в партии было туго.
Подумать же над тем, что в обеих лагерях что-то не так, мешал принцип демократического централизма в партии. Ведь если отдельный экономист или политик усомнится в своих методах, признает, что его предположения могут оказаться неверны, то он не получит от этого одобрения в обществе. Напротив, для его оппонентов это будет поводом «подвинуть» его в демократически устроенной системе, а для союзников — объявить в сопротивлении уже принятым Партией решениям. В таких условиях у советских экономистов был лишь один путь: идеологическое вырождение.
«Планомерники» выродились в националистов, надеявшихся, что идея национальной гордости дополнит коммунистическую и наконец-то заставит людей работать. К Перестройке к идее национализма у них прибавилась религиозная. Одни с принятием религии отбрасывали левые идеи, а из других вышла масса «православных коммунистов», этой ходячей благожелательной эклектики…
«Товарники» же, вроде Гавриила Попова,пока Союз не развалился, ратовали за возврат к нэпу и за хозрасчёт, вернувший изначальное значение экономической самостоятельности от государственного плана. Потом же они закономерно превратились в обыкновенных рыночников.
3
Александр Бек же в целом верно описал проблемы советского госаппарата, но в своей книге он неверно интерпретировал природу этих проблем. Можно было бы сказать, что он искренне ошибался, но…
В 1967 году Александр Бек начал работу над романом «На другой день», посвящённым Иосифу Сталину. Коба тут показан с начала партийной деятельности; постепенно он становится профессиональным революционером — и одновременно социопатом. Бековский Сталин плетёт интриги за спиной даже у самых близких друзей и соратников, да ещё и взахлёб зачитывается «Катехизисом» Нечаева.
Роман обрывается на 1920 году. Александр Альфредович не успел до своей смерти закончить «На другой день», не успел описать путь Кобы к власти. Однако выводы из сталинской эпохи уже были им сделаны. Сделаны и вложены в мысли академика Челышева, героя «Нового назначения»:
«…Он неуверенно, туманно прозревал, что в военных неудачах, несчастьях повинен чем-то Сталин. Но как же это так: готовил страну к войне, а грянул час, сам же оказался не готовым к ней?
Не в силах разъяснить подобные разительные противоречия, найти к ним ключ, отнюдь не помышляя о формуле, лишь много лет спустя применённой к Сталину: пороки личности, он не задерживался на этих бесплодных, как ему казалось, думах».
Александр Бек основательно готовился к написанию своих романов. Он исследовал множество исторических документов, включая статьи и воспоминания деятелей большевизма, расспрашивал очевидцев, выяснял подоплёку военной или производственной области, о которой писал. Потому характер, работа и быт бековских персонажей прописаны до мелочей. Но писатель допускал и долю художественного вымысла, опускал или изменял некоторые факты, если те не вписывались в его собственную «Систему». Это более всего заметно на примере персонажа «Нового назначения» и одновременно реально существовавшего народного комиссара Ивана Фёдоровича Тевосяна.
Имя Тевосяна в настоящей статье, не считая абзаца выше, упоминалось лишь раз. Гораздо чаще он встречается в «Новом назначении»: то мимолётом, то сообщая новые вести или направляя Онисимова на путь истинный. Каждый раз Онисимов с Тевосяном при этом сравниваются, и оба партийца оказываются удивительно похожи друг на друга. Это неслучайные совпадения: именно Тевосян стал прямым прообразом главного героя. Поэтому биография самого Ивана Фёдоровича может подсказать нам, насколько справедлив был Александр Бек в своём приговоре сталинской эпохе и её управленцам.
Итак, Иван Фёдорович Тевосян, урождённый Ованес Тевадросович, был армянским уроженцем Нагорного Карабаха, но долгое время работал в Баку, где была одна из крупнейших большевистских ячеек. В 1918 году, в шестнадцать лет, вступил в партию большевиков. Вскоре его верность партии подверглась испытанию. Серьёзно подкосили численность кавказских большевиков падение Бакинской Коммуны в том же восемнадцатом году и преследования коммунистов в буржуазном Закавказье. Молодой Тевосян, он же «Товарищ Ваня», стал одним из лидеров коммунистического подполья в Баку до освобождения города Красной Армией.
После окончания Гражданской войны Тевосян отучился на металлурга и работал помощником мастера в Подмосковье, отправлялся в командировки за границу для изучения промышленного опыта западных стран. Вместе с тем Тевосян благодаря своей деятельности в Баку пользовался доверием и поддержкой Серго Орджоникидзе. В 1931 году Ивана Фёдоровича назначают главой промышленного объединения «Спецсталь», где тот проявляет выдающиеся организаторские навыки при выполнении сложных задач по разработке новых видов стали. В 1936 году он уже начальник Главного управления по производству броневой стали при Наркомате тяжёлой промышленности.
В январе 1939 года Иван Фёдорович стал первым наркомом новообразованного Народного комиссариата судостроительной деятельности. Однако годом ранее ему предстояло побороться за своё доброе имя. В 1938 году его сестру Юлию вместе с мужем Левоном Мирзояном сослали в лагеря (последнего расстреляли в феврале 1939 года). Более того, ранее Тевосян посещал Германию в рамках торгового соглашения — поползли слухи о шпионаже в пользу немцев.
30 сентября 1938 года Тевосян пишет письмо Сталину о своей полной невиновности и просит «дать возможность доказать клевету и ложность» обвинений против себя41 . Далее его допрашивает комиссия из высокопоставленных деятелей: Ежов, Берия, Микоян и Молотов.
В ходе расследования Тевосян отразил все наговоры против себя. Среди них, к примеру, были обвинения в том, что «Спецсталь» якобы лишь осваивала уже изобретённые марки стали, совершенно не занимаясь разработкой новых42 .
В результате не остаётся сомнений в невиновности Тевосяна ни у кого из членов комиссии — кроме одного. Наркому судостроения не доверял Молотов. Вячеслав Михайлович терпеть не мог Орджоникидзе: проверенные и закалённые в Гражданской войне соратники Серго казались Молотову непонятно кем. Потому последний конфликтовал со ставленниками товарища Серго, в том числе с Тевосяном.
Когда Молотов конфликтовал с Орджоникидзе, Сталин обычно становился на сторону первого, однако в этот раз поверил опытному металлургу. По свидетельству сына Тевосяна, Сталин после окончания следствия отправил Ивану Фёдоровичу записку:
«В отношении Вашей честности у меня не было сомнений и нет. Что касается Мирзояна, бог с ним, забудем о нём. В отношении Вашей сестры надо подумать»43 .
Так Тевосян избежал собственной гибели во времена репрессий. В 1940 году его назначили наркомом чёрной металлургии, и он руководил ей до самой смерти Сталина.
Конец сталинской эпохи знаменовался XX съездом КПСС, на котором Тевосян затронул тему специализации заводов, а именно недостатка узкоспециализированных предприятий:
«Надо покончить также с наличием на наших предприятиях большого количества вспомогательных цехов. У нас почти все предприятия производят у себя запасные части, инструмент, крепёж и сменное оборудование, так как поставка их со стороны не обеспечивает потребностей предприятий. Производство запасных частей, сменного оборудования, инструмента и крепежа обходится заводам дорого… Так, например, если взять металлургические заводы, то во вспомогательных цехах работает почти 20 процентов от всего количества рабочих»44 .
«Итак, мы должны постепенно перестраивать нашу промышленность таким образом, чтобы одноимённая продукция, одноимённые детали и изделия изготовлялись в специализированных цехах и предприятиях, а головные заводы, выпускающие готовые машины, оборудование или другие виды продукции, занимались в основном сборкой деталей и узлов поступающих со специализированных заводов и цехов»45 .
Для организации такого непрерывно-поточного производства потребовалась бы установка широких связей между предприятиями по всей стране, в масштабе всей её экономики. Эти требования расходились с планами Хрущёва по децентрализации экономики, по передаче экономических решений от всесоюзных органов к республиканским и территориальным. Видимо, на этой почве Тевосян начал конфликтовать с новым лидером страны, чем и воспользовался Молотов. Последний в ноябре 1956 года получил пост Министра государственного контроля, а уже через месяц представил в Президиум критическую записку о состоянии строек металлургической промышленности — где во всех проблемах обвинял, конечно, Тевосяна.
Ивана Фёдоровича сместили с государственных должностей и отправили послом в Японию. Но на самого Хрущёва он обижен не был: в июле 1957 года Тевосян прислал из Токио телеграмму с одобрением постановления об «Антипартийной группе Маленкова, Кагановича и Молотова»46 . Не исключено, что он одобрил постановление в том числе в пику своему давнему врагу.
По словам сына Тевосяна, «отец мог бы прожить ещё, как минимум, лет двадцать, не пошли его Хрущёв в Японию», — в сентябре того же года Иван Фёдорович заболел раком и спустя полгода скончался.
Получается, что парой росчерков пера историческая ситуация переворачивается с ног на голову. Сложные противоречия у Бека сведены до банальнейших конфликтов: смена поколений, капризы сумасшедшего тирана…
Помимо прочего, обращает на себя внимание замена Молотова на Берию. Быть в немилости у влиятельного политика, приближённого к Сталину, — опасное положение. Но, согласитесь, совсем по-другому смотрится вражда именно с предводителем чекистов! Особенно когда подобный частный случай внутрипартийной борьбы, наверняка мешавший работе государственного аппарата, увеличивается до целого механизма постоянного страха, без которого аппарат якобы работать не может.
Можно, конечно, возразить, что возможности Александра Бека по исследованию событий в советском государстве были ограничены, что ему бы не удалось полностью воссоздать картину советской внутрипартийной политики тех лет. Но в том-то и дело, что картина была воссоздана весьма правдоподобно. Просто её подогнали под авторское видение мира. Возможно, Александр Альфредович честно пришёл к выводам о том, что в бедах советского народа виноваты Сталин и НКВД, на основе изучения истории. Однако и сама история затем подгонялась под эти выводы.
Вероятно, доживи Александр Бек до Перестройки, он и сам отказался бы от идей коммунизма и присоединился бы к либеральным демократам, подгоняемый собственным антисталинизмом.
Выводы
Их всего три:
- Перед любым реалистическим писателем стоит огромная ответственность перед будущими поколениями. По его произведениям будут в лучшем случае узнавать впечатление о давно прошедших днях, в худших — изучать историю как по учебнику. Писатель-реалист может верно подмечать частные явления жизни, однако если он путается в закономерностях общественной жизни, то рискует совершить натурально оруэлловское переписывание истории. Так что если не знаете логику своего времени, пишите фэнтези.
- Командно-административным может быть метод управления плановой экономикой, а не экономика в целом. Термином «командно-административная экономика» лучше не пользоваться — не позорьтесь.
- Ну а вывод о том, насколько интересна и загадочна тема советской экономики, пусть каждый сделает для себя сам.
Примечания
- Ф. Энгельс. Письмо Маргарет Гаркнесс // Lenin Crew. ↩
- Там же. ↩
- Там же. ↩
- Там же. ↩
- Р. Голобиани. Основной вопрос советской философии // Lenin Crew. ↩
- Сканы выпусков для некоммерческого использования можно найти здесь (дата обращения: 26.05.2022). ↩
- В России стало больше банкротов. ↩
- Коронавирусная кабала: как россияне банкротятся в пандемию. ↩
- Выключили долги: кто сегодня законно может не платить по кредитам. ↩
- Чуть более подробно о том, что творил Попов на мэрском троне, можно почитать в статье «Ответ Прибою. Часть первая». ↩
- Ещё одно слово о Гайдаре. ↩
- Кризис и глобальные проблемы. ↩
- Там же (!). ↩
- Продолжение заметок для российских интеллектуалов: о великой перспективе России. ↩
- Там же. ↩
- Китайский национализм и китайские реформы. ↩
- Там же. ↩
- Ошибка в проекте: Ленинский тупик / Гавриил Попов // Наука и жизнь — 2009. — № 7. ↩
- Пять выборов Никиты Хрущёва / Гавриил Попов // Наука и жизнь — 2008. — № 1. ↩
- Ошибка в проекте: Ленинский тупик / Гавриил Попов // Наука и жизнь — 2009. — № 7. ↩
- Там же. ↩
- Там же. ↩
- Пять выборов Никиты Хрущёва / Гавриил Попов // Наука и жизнь — 2008. — № 3. ↩
- Два юбилея. ↩
- Идеи «чеченской модели» понадобятся в отношениях с Белоруссией. ↩
- Китайский национализм и китайские реформы. ↩
- Гавриил Попов: «Запад виноват». ↩
- Китайский национализм и китайские реформы. ↩
- Идеи «чеченской модели» понадобятся в отношениях с Белоруссией. ↩
- Лекции по плановой экономике — 02 — Механика первых пятилеток. Часть 1 (33:20). ↩
- Там же (32:50). ↩
- Развитие советской экономики / [под ред. А. А. Арутиняна и Б. Л. Маркуса]. — М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1940. — стр. 377. ↩
- Лекции по плановой экономике — 02 — Механика первых пятилеток. Часть 1 (10:53). ↩
- Длинные руки Госплана. Алексей Сафронов // План А. ↩
- Уполномоченные в главной битве Великой Отечественной Войны. Алексей Сафронов // План А № 3. ↩
- Лекции по плановой экономике — 03 — Военная экономика (2:12:21). ↩
- Совнархозная реформа Хрущёва: как один человек изменил СССР // Алексей Сафронов. План А. ↩
- Проект постановления ЦК ВКП(б) и Совмина СССР «О режиме труда и отдыха руководящих работников Партии и Правительства». ↩
- Бюрократические и технологические ограничения компьютеризации планирования в СССР. ↩
- Почему рухнула экономика СССР? Алексей Сафронов. ↩
- Письмо И. Ф (О. Т.) Тевосяна на имя И. В. Сталина. 30 сентября 1938 г. ↩
- Письмо И. Ф (О. Т.) Тевосяна на имя И. В. Сталина. 12 октября 1938 г. ↩
- Стальной нарком / Валерий Асриян // Ноев Ковчег — 2011. — № 2(161) (дата обращения: 27.09.2021). ↩
- XX съезд Коммунистической партии Советского Союза: Стенографический отчёт II / [отв. по выпуску И. Верховцев, А. Толмачёв] — Москва: Госполитиздат, 1956. — с. 220–221. ↩
- Там же. ↩
- Самые закрытые люди. От Ленина до Горбачёва: Энциклопедия биографий. / Зенькович Н. А. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002 (дата обращения: 29.09.2021). ↩