На пер­вый взгляд несколько ста­тей Ленина, кото­рые он напи­сал по слу­чаю смерти Льва Тол­стого, могут пока­заться про­стыми. Эта кажу­щая про­стота объ­яс­ня­ется тем, что в них, по сло­вам совет­ского лите­ра­ту­ро­веда Бориса Эйхен­ба­ума, «нет ника­кого сло­вес­ного тумана и „ака­де­ми­че­ской“ фра­зео­ло­гии, однако по мыс­лям они слож­нее мно­гих моно­гра­фи­че­ских сочи­не­ний»¹ . Сей­час эти тек­сты о клас­сике миро­вой лите­ра­туры стали уже хре­сто­ма­тий­ными. И при­чина этого лежит в глу­бине и точ­но­сти ана­лиза про­из­ве­де­ний Толстого.

Не без подачи Г. Пле­ха­нова трак­товка про­из­ве­де­ний искус­ства с якобы марк­сист­ских пози­ций при­во­дила к довольно-таки при­ми­тив­ным выво­дам. Напри­мер, что Тол­стой выра­жал только пси­хо­ло­гию ущем­лён­ного дво­ря­нина, а Пуш­кин вос­пе­вал только радо­сти и затруд­не­ния капи­та­ли­зи­ру­ю­щихся поме­щи­ков² . То есть твор­че­ство писа­теля цели­ком выво­ди­лось из его клас­со­вой при­над­леж­но­сти. Если бы это было так, то Энгельсу неза­чем было бы писать письма к Мар­га­рет Гарк­нес, фор­му­ли­ро­вать клас­си­че­ское опре­де­ле­ние реа­лизма³ и гово­рить о том, что Баль­зак дал ему больше зна­ний о фран­цуз­ском обще­стве с 1816 до 1848 года, чем книги «всех про­фес­си­о­наль­ных исто­ри­ков, эко­но­ми­стов, ста­ти­сти­ков этого пери­ода, взя­тых вме­сте»⁴ .

Никто, кроме Ленина, не смог лучше понять при­чину про­ти­во­ре­чий в твор­че­стве и в миро­воз­зре­нии писа­теля. Отме­чая эти про­ти­во­ре­чия, Ленин утвер­ждает, что они «не слу­чай­ность, а выра­же­ние тех про­ти­во­ре­чи­вых усло­вий, в кото­рые постав­лена была рус­ская жизнь послед­ней трети XIX века».

Цен­ность ста­тей Ленина как раз в том, что он при­ме­нил клас­со­вый под­ход в его дей­стви­тель­ном, а не поверх­ност­ном, зна­че­нии, объ­яс­няя про­из­ве­де­ния выда­ю­ще­гося писа­теля из обще­ствен­ного бытия в широ­ком исто­ри­че­ском смысле, из вза­и­мо­от­но­ше­ния и борьбы всех клас­сов общества.

«Если перед нами дей­стви­тельно вели­кий худож­ник, — пишет Ленин, — то неко­то­рые хотя бы из суще­ствен­ных сто­рон рево­лю­ции он дол­жен был отра­зить в своих произведениях».

Подобно Баль­заку, Тол­стой смог воз­вы­ситься над огра­ни­чен­но­стью своей среды. Именно это дало ему воз­мож­ность выра­зить стра­да­ния и гнев мил­ли­он­ной народ­ной массы, «кото­рая уже нена­ви­дит хозяев совре­мен­ной жизни, но кото­рая ещё не дошла до созна­тель­ной, после­до­ва­тель­ной, иду­щей до конца, непри­ми­ри­мой борьбы с ними».

Так почему Лев Тол­стой стал зер­ка­лом рус­ской рево­лю­ции? Если искус­ство отра­жает внеш­нюю дей­стви­тель­ность, то оно не может не быть зер­ка­лом объ­ек­тив­ной, все­сто­рон­ней чело­ве­че­ской прак­тики, в том числе Пер­вой рус­ской рево­лю­ции, как это видно на при­мере твор­че­ства Льва Толстого.

Лев Толстой как зеркало русской революции

Сопо­став­ле­ние имени вели­кого худож­ника с рево­лю­цией, кото­рой он явно не понял, от кото­рой он явно отстра­нился, может пока­заться на пер­вый взгляд стран­ным и искус­ствен­ным. Не назы­вать же зер­ка­лом того, что оче­видно не отра­жает явле­ния пра­вильно? Но наша рево­лю­ция – явле­ние чрез­вы­чайно слож­ное; среди массы ее непо­сред­ствен­ных совер­ши­те­лей и участ­ни­ков есть много соци­аль­ных эле­мен­тов, кото­рые тоже явно не пони­мали про­ис­хо­дя­щего, тоже отстра­ня­лись от насто­я­щих исто­ри­че­ских задач, постав­лен­ных перед ними ходом собы­тий. И если перед нами дей­стви­тельно вели­кий худож­ник, то неко­то­рые хотя бы из суще­ствен­ных сто­рон рево­лю­ции он дол­жен был отра­зить в своих произведениях.

Легаль­ная рус­ская пресса, пере­пол­нен­ная ста­тьями, пись­мами и замет­ками по поводу юби­лея 80-летия Тол­стого, всего меньше инте­ре­су­ется ана­ли­зом его про­из­ве­де­ний с точки зре­ния харак­тера рус­ской рево­лю­ции и дви­жу­щих сил ее. Вся эта пресса до тош­ноты пере­пол­нена лице­ме­рием, лице­ме­рием дво­я­кого рода: казен­ным и либе­раль­ным. Пер­вое есть гру­бое лице­ме­рие про­даж­ных писак, кото­рым вчера было ведено тра­вить Л. Тол­стого, а сего­дня – отыс­ки­вать в нем пат­ри­о­тизм и поста­раться соблю­сти при­ли­чия перед Евро­пой. Что писа­кам этого рода запла­чено за их писа­ния, это всем известно, и никого обма­нуть они не в состо­я­нии. Гораздо более утон­ченно и потому гораздо более вредно и опасно лице­ме­рие либе­раль­ное. Послу­шать кадет­ских бала­лай­ки­ных из "Речи" ⁵ – сочув­ствие их Тол­стому самое пол­ное и самое горя­чее. На деле, рас­счи­тан­ная декла­ма­ция и напы­щен­ные фразы о "вели­ком бого­ис­ка­теле" – одна сплош­ная фальшь, ибо рус­ский либе­рал ни в тол­стов­ского бога не верит, ни тол­стов­ской кри­тике суще­ству­ю­щего строя не сочув­ствует. Он при­ма­зы­ва­ется к попу­ляр­ному имени, чтобы при­умно­жить свой поли­ти­че­ский капи­та­лец, чтобы разыг­рать роль вождя обще­на­ци­о­наль­ной оппо­зи­ции, он ста­ра­ется гро­мом и трес­ком фраз заглу­шить потреб­ность пря­мого и ясного ответа на вопрос: чем вызы­ва­ются кри­ча­щие про­ти­во­ре­чия "тол­стов­щины", какие недо­статки и сла­бо­сти нашей рево­лю­ции они выражают?

Про­ти­во­ре­чия в про­из­ве­де­ниях, взгля­дах, уче­ниях, в школе Тол­стого – дей­стви­тельно кричащие.

С одной сто­роны, гени­аль­ный худож­ник, дав­ший не только несрав­нен­ные кар­тины рус­ской жизни, но и пер­во­класс­ные про­из­ве­де­ния миро­вой лите­ра­туры. С дру­гой сто­роны – поме­щик, юрод­ству­ю­щий во Христе.

С одной сто­роны, заме­ча­тельно силь­ный, непо­сред­ствен­ный и искрен­ний про­тест про­тив обще­ствен­ной лжи и фальши, – с дру­гой сто­роны, "тол­сто­вец", т. е. истас­кан­ный, исте­рич­ный хлю­пик, назы­ва­е­мый рус­ским интел­ли­ген­том, кото­рый, пуб­лично бия себя в грудь, гово­рит: "я сквер­ный, я гад­кий, но я зани­ма­юсь нрав­ствен­ным само­усо­вер­шен­ство­ва­нием; я не кушаю больше мяса и пита­юсь теперь рисо­выми котлетками".

С одной сто­роны, бес­по­щад­ная кри­тика капи­та­ли­сти­че­ской экс­плу­а­та­ции, раз­об­ла­че­ние пра­ви­тель­ствен­ных наси­лий, коме­дии суда и госу­дар­ствен­ного управ­ле­ния, вскры­тие всей глу­бины про­ти­во­ре­чий между ростом богат­ства и заво­е­ва­ни­ями циви­ли­за­ции и ростом нищеты, оди­ча­ло­сти и муче­ний рабо­чих масс; с дру­гой сто­роны, – юро­ди­вая про­по­ведь "непро­тив­ле­ния злу" насилием.

С одной сто­роны, самый трез­вый реа­лизм, сры­ва­ние всех и вся­че­ских масок; – с дру­гой сто­роны, про­по­ведь одной из самых гнус­ных вещей, какие только есть на свете, именно: рели­гии, стрем­ле­ние поста­вить на место попов по казен­ной долж­но­сти – попов по нрав­ствен­ному убеж­де­нию, т. е. куль­ти­ви­ро­ва­ние самой утон­чен­ной и потому осо­бенно омер­зи­тель­ной попов­щины. Поистине:

Ты и убо­гая, ты и обиль­ная,
Ты и могу­чая, ты и бес­силь­ная –
Матушка Русь!

Что при таких про­ти­во­ре­чиях Тол­стой не мог абсо­лютно понять ни рабо­чего дви­же­ния и его роли в борьбе за соци­а­лизм, ни рус­ской рево­лю­ции, это само собою оче­видно. Но про­ти­во­ре­чия во взгля­дах и уче­ниях Тол­стого не слу­чай­ность, а выра­же­ние тех про­ти­во­ре­чи­вых усло­вий, в кото­рые постав­лена была рус­ская жизнь послед­ней трети XIX века. Пат­ри­ар­халь­ная деревня, вчера только осво­бо­див­ша­яся от кре­пост­ного права, отдана была бук­вально на поток и раз­граб­ле­ние капи­талу и фиску⁶ .

Ста­рые устои кре­стьян­ского хозяй­ства и кре­стьян­ской жизни, устои, дей­стви­тельно дер­жав­ши­еся в тече­ние веков, пошли на слом с необык­но­вен­ной быст­ро­той. И про­ти­во­ре­чия во взгля­дах Тол­стого надо оце­ни­вать не с точки зре­ния совре­мен­ного рабо­чего дви­же­ния и совре­мен­ного соци­а­лизма (такая оценка, разу­ме­ется, необ­хо­дима, но она недо­ста­точна), а с точки зре­ния того про­те­ста про­тив надви­га­ю­ще­гося капи­та­лизма, разо­ре­ния и обез­зе­ме­ле­ния масс, кото­рый дол­жен был быть порож­ден пат­ри­ар­халь­ной рус­ской деревней.

Тол­стой сме­шон, как про­рок, открыв­ший новые рецепты спа­се­ния чело­ве­че­ства, – и поэтому совсем мизерны загра­нич­ные и рус­ские "тол­стовцы", поже­лав­шие пре­вра­тить в догму как раз самую сла­бую сто­рону его уче­ния. Тол­стой велик, как выра­зи­тель тех идей и тех настро­е­ний, кото­рые сло­жи­лись у мил­ли­о­нов рус­ского кре­стьян­ства ко вре­мени наступ­ле­ния бур­жу­аз­ной рево­лю­ции в Рос­сии. Тол­стой ори­ги­на­лен, ибо сово­куп­ность его взгля­дов, взя­тых как целое, выра­жает как раз осо­бен­но­сти нашей рево­лю­ции, как кре­стьян­ской бур­жу­аз­ной революции.

Про­ти­во­ре­чия во взгля­дах Тол­стого, с этой точки зре­ния, – дей­стви­тель­ное зер­кало тех про­ти­во­ре­чи­вых усло­вий, в кото­рые постав­лена была исто­ри­че­ская дея­тель­ность кре­стьян­ства в нашей рево­лю­ции. С одной сто­роны, века кре­пост­ного гнета и деся­ти­ле­тия фор­си­ро­ван­ного поре­фор­мен­ного разо­ре­ния нако­пили горы нена­ви­сти, злобы и отча­ян­ной реши­мо­сти. Стрем­ле­ние сме­сти до осно­ва­ния и казен­ную цер­ковь, и поме­щи­ков, и поме­щи­чье пра­ви­тель­ство, уни­что­жить все ста­рые формы и рас­по­рядки зем­ле­вла­де­ния, рас­чи­стить землю, создать на место поли­цей­ски-клас­со­вого госу­дар­ства обще­жи­тие сво­бод­ных и рав­но­прав­ных мел­ких кре­стьян, – это стрем­ле­ние крас­ной нитью про­хо­дит через каж­дый исто­ри­че­ский шаг кре­стьян в нашей рево­лю­ции, и несо­мненно, что идей­ное содер­жа­ние писа­ний Тол­стого гораздо больше соот­вет­ствует этому кре­стьян­скому стрем­ле­нию, чем отвле­чен­ному "хри­сти­ан­скому анар­хизму", как оце­ни­вают ино­гда "систему" его взглядов.

С дру­гой сто­роны, кре­стьян­ство, стре­мясь к новым фор­мам обще­жи­тия, отно­си­лось очень бес­со­зна­тельно, пат­ри­ар­хально, по-юро­ди­вому, к тому, каково должно быть это обще­жи­тие, какой борь­бой надо заво­е­вать себе сво­боду, какие руко­во­ди­тели могут быть у него в этой борьбе, как отно­сится к инте­ре­сам кре­стьян­ской рево­лю­ции бур­жу­а­зия и бур­жу­аз­ная интел­ли­ген­ция, почему необ­хо­димо насиль­ствен­ное свер­же­ние цар­ской вла­сти для уни­что­же­ния поме­щи­чьего землевладения.

Вся про­шлая жизнь кре­стьян­ства научила его нена­ви­деть барина и чинов­ника, но не научила и не могла научить, где искать ответа на все эти вопросы. В нашей рево­лю­ции мень­шая часть кре­стьян­ства дей­стви­тельно боро­лась, хоть сколько-нибудь орга­ни­зу­ясь для этой цели, и совсем неболь­шая часть под­ни­ма­лась с ору­жием в руках на истреб­ле­ние своих вра­гов, на уни­что­же­ние цар­ских слуг и поме­щи­чьих защит­ни­ков. Боль­шая часть кре­стьян­ства пла­кала и моли­лась, резо­нер­ство­вала и меч­тала, писала про­ше­ния и посы­лала "хода­те­лей", – совсем в духе Льва Нико­ла­ича Тол­стого! И, как все­гда бывает в таких слу­чаях, тол­стов­ское воз­дер­жа­ние от поли­тики, тол­стов­ское отре­че­ние от поли­тики, отсут­ствие инте­реса к ней и пони­ма­ния ее, делали то, что за созна­тель­ным и рево­лю­ци­он­ным про­ле­та­ри­а­том шло мень­шин­ство, боль­шин­ство же было добы­чей тех бес­прин­цип­ных, холуй­ских, бур­жу­аз­ных интел­ли­ген­тов, кото­рые под назва­нием каде­тов бегали с собра­ния тру­до­ви­ков в перед­нюю Сто­лы­пина ⁷ , клян­чили, тор­го­ва­лись, при­ми­ряли, обе­щали при­ми­рить, – пока их не выгнали пин­ком сол­дат­ского сапога. Тол­стов­ские идеи, это – зер­кало сла­бо­сти, недо­стат­ков нашего кре­стьян­ского вос­ста­ния, отра­же­ние мяг­ко­те­ло­сти пат­ри­ар­халь­ной деревни и заско­руз­лой трус­ли­во­сти "хозяй­ствен­ного мужичка".

Возь­мите сол­дат­ские вос­ста­ния 1905–1906 годов. Соци­аль­ный состав этих бор­цов нашей рево­лю­ции – про­ме­жу­точ­ный между кре­стьян­ством и про­ле­та­ри­а­том. Послед­ний в мень­шин­стве; поэтому дви­же­ние в вой­сках не пока­зы­вает даже при­бли­зи­тельно такой все­рос­сий­ской спло­чен­но­сти, такой пар­тий­ной созна­тель­но­сти, кото­рые обна­ру­жены про­ле­та­ри­а­том, точно по мано­ве­нию руки став­шим социал-демо­кра­ти­че­ским. С дру­гой сто­роны, нет ничего оши­боч­нее мне­ния, будто при­чи­ной неудачи сол­дат­ских вос­ста­ний было отсут­ствие руко­во­ди­те­лей из офи­цер­ства. Напро­тив, гигант­ский про­гресс рево­лю­ции со вре­мен Народ­ной воли⁸ ска­зался именно в том, что за ружье взя­лась про­тив началь­ства "серая ско­тинка", само­сто­я­тель­ность кото­рой так напу­гала либе­раль­ных поме­щи­ков и либе­раль­ное офи­цер­ство. Сол­дат был полон сочув­ствия кре­стьян­скому делу; его глаза заго­ра­лись при одном упо­ми­на­нии о земле. Не раз власть пере­хо­дила в вой­сках в руки сол­дат­ской массы, – но реши­тель­ного исполь­зо­ва­ния этой вла­сти почти не было; сол­даты коле­ба­лись; через пару дней, ино­гда через несколько часов, убив какого-нибудь нена­вист­ного началь­ника, они осво­бож­дали из-под аре­ста осталь­ных, всту­пали в пере­го­воры с вла­стью и затем ста­но­ви­лись под рас­стрел, ложи­лись под розги, впря­га­лись снова в ярмо – совсем в духе Льва Нико­ла­ича Толстого!

Наро­до­вольцы вели геро­и­че­скую борьбу про­тив само­дер­жа­вия, но, исходя из оши­боч­ной тео­рии об "актив­ных" героях и "пас­сив­ной" толпе, они рас­счи­ты­вали добиться пере­устрой­ства обще­ства без уча­стия народа, сво­ими силами, путем инди­ви­ду­аль­ного тер­рора, устра­ше­ния и дез­ор­га­ни­за­ции пра­ви­тель­ства. После 1 марта 1881 года (убий­ство Алек­сандра II) пра­ви­тель­ство путем жесто­ких пре­сле­до­ва­ний, каз­ней и про­во­ка­ций раз­гро­мило орга­ни­за­цию "Народ­ная воля". Неод­но­крат­ные попытки воз­ро­дить "Народ­ную волю", пред­при­ни­мав­ши­еся на про­тя­же­нии 80–х годов, были без­ре­зуль­татны. Так, в 1886 году воз­никла группа во главе с А.И. Улья­но­вым (бра­том В.И. Ленина) и П.Я. Шевы­ре­вым, раз­де­ляв­шая тра­ди­ции "Народ­ной воли". После неудач­ной попытки орга­ни­зо­вать поку­ше­ние на Алек­сандра III в 1887 году группа была рас­крыта и актив­ные участ­ники ее казнены.

Тол­стой отра­зил наки­пев­шую нена­висть, созрев­шее стрем­ле­ние к луч­шему, жела­ние изба­виться от про­шлого, – и незре­лость меч­та­тель­но­сти, поли­ти­че­ской невос­пи­тан­но­сти, рево­лю­ци­он­ной мяг­ко­те­ло­сти. Исто­рико-эко­но­ми­че­ские усло­вия объ­яс­няют и необ­хо­ди­мость воз­ник­но­ве­ния рево­лю­ци­он­ной борьбы масс и непод­го­тов­лен­ность их к борьбе, тол­стов­ское непро­тив­ле­ние злу, быв­шее серьез­ней­шей при­чи­ной пора­же­ния пер­вой рево­лю­ци­он­ной кампании,

Гово­рят, что раз­би­тые армии хорошо учатся. Конечно, срав­не­ние рево­лю­ци­он­ных клас­сов с арми­ями верно только в очень огра­ни­чен­ном смысле. Раз­ви­тие капи­та­лизма с каж­дым часом видо­из­ме­няет и обост­ряет те усло­вия, кото­рые тол­кали кре­стьян­ские мил­ли­оны, спло­чен­ные вме­сте нена­ви­стью к поме­щи­кам-кре­пост­ни­кам и к их пра­ви­тель­ству, на рево­лю­ци­о­ино-демо­кра­ти­че­скую борьбу. В самом кре­стьян­стве рост обмена, гос­под­ства рынка и вла­сти денег все более вытес­няет пат­ри­ар­халь­ную ста­рину и пат­ри­ар­халь­ную тол­стов­скую идео­ло­гию. Но одно при­об­ре­те­ние пер­вых лет рево­лю­ции и пер­вых пора­же­ний в мас­со­вой рево­лю­ци­он­ной борьбе несо­мненно: это – смер­тель­ный удар, нане­сен­ный преж­ней рых­ло­сти и дряб­ло­сти масс. Раз­гра­ни­чи­тель­ные линии стали резче. Классы и пар­тии раз­ме­же­ва­лись. Под моло­том сто­лы­пин­ских уро­ков, при неуклон­ной, выдер­жан­ной аги­та­ции рево­лю­ци­он­ных социал-демо­кра­тов, не только соци­а­ли­сти­че­ский про­ле­та­риат, но и демо­кра­ти­че­ские массы кре­стьян­ства будут неиз­бежно выдви­гать все более зака­лен­ных бор­цов, все менее спо­соб­ных впа­дать в наш исто­ри­че­ский грех толстовщины!

Про­ле­та­рий, 1908, 11(24) сен­тября, № 35

Л. Н. Толстой и современное рабочее движение

Рус­ские рабо­чие почти во всех боль­ших горо­дах Рос­сии уже отклик­ну­лись по поводу смерти Л. Н. Тол­стого и выра­зили, так или иначе, свое отно­ше­ние к писа­телю, кото­рый дал ряд самых заме­ча­тель­ных худо­же­ствен­ных про­из­ве­де­ний, ста­вя­щих его в число вели­ких писа­те­лей всего мира, – к мыс­ли­телю, кото­рый с гро­мад­ной силой, уве­рен­но­стью, искрен­но­стью поста­вил целый ряд вопро­сов, каса­ю­щихся основ­ных черт совре­мен­ного поли­ти­че­ского и обще­ствен­ного устрой­ства. В общем и целом это отно­ше­ние выра­жено в напе­ча­тан­ной в газе­тах теле­грамме, послан­ной рабо­чими депу­та­тами III Думы⁹ .

Л. Тол­стой начал свою лите­ра­тур­ную дея­тель­ность при суще­ство­ва­нии кре­пост­ного права, но уже в такое время, когда оно явно дожи­вало послед­ние дни. Глав­ная дея­тель­ность Тол­стого падает на тот период рус­ской исто­рии, кото­рый лежит между двумя пово­рот­ными пунк­тами ее, между 1861 и 1905 годами. В тече­ние этого пери­ода следы кре­пост­ного права, пря­мые пере­жи­ва­ния его насквозь про­ни­кали собой всю хозяй­ствен­ную (осо­бенно дере­вен­скую) и всю поли­ти­че­скую жизнь страны. И в то же время именно этот период был пери­о­дом уси­лен­ного роста капи­та­лизма снизу и насаж­де­ния его сверху.

В чем ска­зы­ва­лись пере­жи­ва­ния кре­пост­ного права? Больше всего и яснее всего в том, что в Рос­сии, стране по пре­иму­ще­ству зем­ле­дель­че­ской, зем­ле­де­лие было за это время в руках разо­рен­ных, обни­ща­лых кре­стьян, кото­рые вели уста­ре­лое, пер­во­быт­ное хозяй­ство на ста­рых кре­пост­ных наде­лах, уре­зан­ных в пользу поме­щи­ков в 1861 году. А, с дру­гой сто­роны, зем­ле­де­лие было в руках поме­щи­ков, кото­рые в цен­траль­ной Рос­сии обра­ба­ты­вали земли тру­дом кре­стьян, кре­стьян­ской сохой, кре­стьян­ской лоша­дью за "отрез­ные земли", за покосы, за водо­пои и т. д. В сущ­но­сти, это – ста­рая кре­пост­ни­че­ская система хозяй­ства. Поли­ти­че­ский строй Рос­сии за это время был тоже насквозь про­пи­тан кре­пост­ни­че­ством. Это видно и по госу­дар­ствен­ному устрой­ству до пер­вых при­сту­пов к изме­не­нию его в 1905 году, и по пре­об­ла­да­ю­щему вли­я­нию дво­рян-зем­ле­вла­дель­цев на госу­дар­ствен­ные дела, и по все­вла­стию чинов­ни­ков, кото­рые тоже были глав­ным обра­зом – осо­бенно выс­шие – из дворян-землевладельцев.

Эта ста­рая пат­ри­ар­халь­ная Рос­сия после 1861 года стала быстро раз­ру­шаться под вли­я­нием миро­вого капи­та­лизма. Кре­стьяне голо­дали, выми­рали, разо­ря­лись, как нико­гда прежде, и бежали в города, забра­сы­вая землю. Уси­ленно стро­и­лись желез­ные дороги, фаб­рики и заводы, бла­го­даря "деше­вому труду" разо­рен­ных кре­стьян. В Рос­сии раз­ви­вался круп­ный финан­со­вый капи­тал, круп­ная тор­говля и промышленность.

Вот эта быст­рая, тяже­лая, ост­рая ломка всех ста­рых "устоев" ста­рой Рос­сии и отра­зи­лась в про­из­ве­де­ниях Тол­стого-худож­ника, в воз­зре­ниях Толстого-мыслителя.

Тол­стой знал пре­вос­ходно дере­вен­скую Рос­сию, быт поме­щика и кре­стья­нина. Он дал в своих худо­же­ствен­ных про­из­ве­де­ниях такие изоб­ра­же­ния этого быта, кото­рые при­над­ле­жат к луч­шим про­из­ве­де­ниям миро­вой лите­ра­туры. Ост­рая ломка всех "ста­рых устоев" дере­вен­ской Рос­сии обост­рила его вни­ма­ние, углу­била его инте­рес к про­ис­хо­дя­щему вокруг него, при­вела к пере­лому всего его миро­со­зер­ца­ния. По рож­де­нию и вос­пи­та­нию Тол­стой при­над­ле­жал к выс­шей поме­щи­чьей знати в Рос­сии, – он порвал со всеми при­выч­ными взгля­дами этой среды и, в своих послед­них про­из­ве­де­ниях, обру­шился со страст­ной кри­ти­кой на все совре­мен­ные госу­дар­ствен­ные, цер­ков­ные, обще­ствен­ные, эко­но­ми­че­ские порядки, осно­ван­ные на пора­бо­ще­нии масс, на нищете их, на разо­ре­нии кре­стьян и мел­ких хозяев вообще, на наси­лии и лице­ме­рии, кото­рые сверху донизу про­пи­ты­вают всю совре­мен­ную жизнь.

Кри­тика Тол­стого не нова. Он не ска­зал ничего такого, что не было бы задолго до него ска­зано и в евро­пей­ской и в рус­ской лите­ра­туре теми, кто стоял на сто­роне тру­дя­щихся. Но свое­об­ра­зие кри­тики Тол­стого и ее исто­ри­че­ское зна­че­ние состоит в том, что она с такой силой, кото­рая свой­ственна только гени­аль­ным худож­ни­кам, выра­жает ломку взгля­дов самых широ­ких народ­ных масс в Рос­сии ука­зан­ного пери­ода и именно дере­вен­ской, кре­стьян­ской Рос­сии. Ибо кри­тика совре­мен­ных поряд­ков у Тол­стого отли­ча­ется от кри­тики тех же поряд­ков у пред­ста­ви­те­лей совре­мен­ного рабо­чего дви­же­ния именно тем, что Тол­стой стоит на точке зре­ния пат­ри­ар­халь­ного, наив­ного кре­стья­нина, Тол­стой пере­но­сит его пси­хо­ло­гию в свою кри­тику, в свое учение.

Кри­тика Тол­стого потому отли­ча­ется такой силой чув­ства, такой страст­но­стью, убе­ди­тель­но­стью, све­же­стью, искрен­но­стью, бес­стра­шием в стрем­ле­нии "дойти до корня", найти насто­я­щую при­чину бед­ствий масс, что эта кри­тика дей­стви­тельно отра­жает пере­лом во взгля­дах мил­ли­о­нов кре­стьян, кото­рые только что вышли на сво­боду из кре­пост­ного права и уви­дели, что эта сво­бода озна­чает новые ужасы разо­ре­ния, голод­ной смерти, без­дом­ной жизни среди город­ских "хит­ров­цев" и т. д. Тол­стой отра­жает их настро­е­ние так верно, что сам в свое уче­ние вно­сит их наив­ность, их отчуж­де­ние от поли­тики, их мисти­цизм, жела­ние уйти от мира, "непро­тив­ле­ние злу", бес­силь­ные про­кля­тья по адресу капи­та­лизма и "вла­сти денег". Про­тест мил­ли­о­нов кре­стьян и их отча­я­ние – вот что сли­лось в уче­нии Толстого.

Пред­ста­ви­тели совре­мен­ного рабо­чего дви­же­ния нахо­дят, что про­те­сто­вать им есть про­тив чего, но отча­и­ваться не в чем. Отча­я­ние свой­ственно тем клас­сам, кото­рые гиб­нут, а класс наем­ных рабо­чих неиз­бежно рас­тет, раз­ви­ва­ется и креп­нет во вся­ком капи­та­ли­сти­че­ском обще­стве, в том числе и в Рос­сии. Отча­я­ние свой­ственно тем, кто не пони­мает при­чин зла, не видит выхода, не спо­со­бен бороться. Совре­мен­ный про­мыш­лен­ный про­ле­та­риат к числу таких клас­сов не принадлежит.

"Наш Путь" № 7, 28 ноября 1910 г. Под­пись: В. И-ин 

Л. Н. Толстой

Умер Лев Тол­стой. Его миро­вое зна­че­ние, как худож­ника, его миро­вая извест­ность, как мыс­ли­теля и про­по­вед­ника, и то и дру­гое отра­жает, по-сво­ему, миро­вое зна­че­ние рус­ской революции.

Л.Н. Тол­стой высту­пил, как вели­кий худож­ник, еще при кре­пост­ном праве. В ряде гени­аль­ных про­из­ве­де­ний, кото­рые он дал в тече­ние своей более чем полу­ве­ко­вой лите­ра­тур­ной дея­тель­но­сти, он рисо­вал пре­иму­ще­ственно ста­рую, доре­во­лю­ци­он­ную Рос­сию, остав­шу­юся и после 1861 года в полу­кре­пост­ни­че­стве, Рос­сию дере­вен­скую, Рос­сию поме­щика и кре­стья­нина. Рисуя эту полосу в исто­ри­че­ской жизни Рос­сии, Л. Тол­стой сумел поста­вить в своих рабо­тах столько вели­ких вопро­сов, сумел под­няться до такой худо­же­ствен­ной силы, что его про­из­ве­де­ния заняли одно из пер­вых мест в миро­вой худо­же­ствен­ной лите­ра­туре. Эпоха под­го­товки рево­лю­ции в одной из стран, при­дав­лен­ных кре­пост­ни­ками, высту­пила, бла­го­даря гени­аль­ному осве­ще­нию Тол­стого, как шаг впе­ред в худо­же­ствен­ном раз­ви­тии всего человечества.

Тол­стой-худож­ник изве­стен ничтож­ному мень­шин­ству даже в Рос­сии. Чтобы сде­лать его вели­кие про­из­ве­де­ния дей­стви­тельно досто­я­нием всех, нужна борьба и борьба про­тив такого обще­ствен­ного строя, кото­рый осу­дил мил­ли­оны и десятки мил­ли­о­нов на тем­ноту, заби­тость, каторж­ный труд и нищету, нужен соци­а­ли­сти­че­ский переворот.

И Тол­стой не только дал худо­же­ствен­ные про­из­ве­де­ния, кото­рые все­гда будут ценимы и чита­емы мас­сами, когда они созда­дут себе чело­ве­че­ские усло­вия жизни, сверг­нув иго поме­щи­ков и капи­та­ли­стов, – он сумел с заме­ча­тель­ной силой пере­дать настро­е­ние широ­ких масс, угне­тен­ных совре­мен­ным поряд­ком, обри­со­вать их поло­же­ние, выра­зить их сти­хий­ное чув­ство про­те­ста и него­до­ва­ния. При­над­лежа глав­ным обра­зом к эпохе 1861–1904 годов, Тол­стой пора­зи­тельно рельефно вопло­тил в своих про­из­ве­де­ниях – и как худож­ник, и как мыс­ли­тель и про­по­вед­ник – черты исто­ри­че­ского свое­об­ра­зия всей пер­вой рус­ской рево­лю­ции, ее силу и ее слабость.

Одна из глав­ных отли­чи­тель­ных черт нашей рево­лю­ции состоит в том, что это была кре­стьян­ская бур­жу­аз­ная рево­лю­ция в эпоху очень высо­кого раз­ви­тия капи­та­лизма во всем мире и срав­ни­тельно высо­кого в Рос­сии. Это была бур­жу­аз­ная рево­лю­ция, ибо ее непо­сред­ствен­ной зада­чей было свер­же­ние цар­ского само­дер­жа­вия, цар­ской монар­хии и раз­ру­ше­ние поме­щи­чьего зем­ле­вла­де­ния, а не свер­же­ние гос­под­ства бур­жу­а­зии. В осо­бен­но­сти кре­стьян­ство не созна­вало этой послед­ней задачи, не созна­вало ее отли­чия от более близ­ких и непо­сред­ствен­ных задач борьбы. И это была кре­стьян­ская бур­жу­аз­ная рево­лю­ция, ибо объ­ек­тив­ные усло­вия выдви­нули на первую оче­редь вопрос об изме­не­нии корен­ных усло­вий жизни кре­стьян­ства, о ломке ста­рого сред­не­ве­ко­вого зем­ле­вла­де­ния, о "рас­чистке земли" для капи­та­лизма, объ­ек­тив­ные усло­вия выдви­нули па арену более или менее само­сто­я­тель­ного исто­ри­че­ского дей­ствия кре­стьян­ские массы.

В про­из­ве­де­ниях Тол­стого выра­зи­лись и сила и сла­бость, и мощь и огра­ни­чен­ность именно кре­стьян­ского мас­со­вого дви­же­ния. Его горя­чий, страст­ный, нередко бес­по­щадно-рез­кий про­тест про­тив госу­дар­ства и поли­цей­ски-казен­ной церкви пере­дает настро­е­ние при­ми­тив­ной кре­стьян­ской демо­кра­тии, в кото­рой века кре­пост­ного права, чинов­ни­чьего про­из­вола и гра­бежа, цер­ков­ного иезу­и­тизма, обмана и мошен­ни­че­ства нако­пили горн злобы и нена­ви­сти. Его непре­клон­ное отри­ца­ние част­ной позе­мель­ной соб­ствен­но­сти пере­даст пси­хо­ло­гию кре­стьян­ской массы в такой исто­ри­че­ский момент, когда ста­рое сред­не­ве­ко­вое зем­ле­вла­де­ние, и поме­щи­чье и казенно-"надельное", стало окон­ча­тельно нестер­пи­мой поме­хой даль­ней­шему раз­ви­тию страны и когда это ста­рое зем­ле­вла­де­ние неиз­бежно под­ле­жало самому кру­тому, бес­по­щад­ному раз­ру­ше­нию. Его непре­стан­ное, пол­ное самого глу­бо­кого чув­ства и самого пыл­кого воз­му­ще­ния, обли­че­ние капи­та­лизма пере­дает весь ужас пат­ри­ар­халь­ного кре­стья­нина, на кото­рого стал надви­гаться новый, неви­ди­мый, непо­нят­ный враг, иду­щий откуда-то из города или откуда-то из-за гра­ницы, раз­ру­ша­ю­щий все "устои" дере­вен­ского быта, несу­щий с собою неви­дан­ное разо­ре­ние, нищету, голод­ную смерть, оди­ча­ние, про­сти­ту­цию, сифи­лис – все бед­ствия "эпохи пер­во­на­чаль­ного накоп­ле­ния", обострен­ные во сто крат пере­не­се­нием на рус­скую почву само­но­вей­ших при­е­мов гра­бежа, выра­бо­тан­ных гос­по­ди­ном Купо­ном ¹⁰ .

Но горя­чий про­те­стант, страст­ный обли­чи­тель, вели­кий кри­тик обна­ру­жил вме­сте с тем в своих про­из­ве­де­ниях такое непо­ни­ма­ние при­чин кри­зиса и средств выхода из кри­зиса, надви­гав­ше­гося на Рос­сию, кото­рое свой­ственно только пат­ри­ар­халь­ному, наив­ному кре­стья­нину, а не евро­пей­ски-обра­зо­ван­ному писа­телю. Борьба с кре­пост­ни­че­ским и поли­цей­ским госу­дар­ством, с монар­хией пре­вра­ща­лась у него в отри­ца­ние поли­тики, при­во­дила к уче­нию о "непро­тив­ле­нии злу", при­вела к пол­ному отстра­не­нию от рево­лю­ци­он­ной борьбы масс 1905–1907 гг. Борьба с казен­ной цер­ко­вью сов­ме­ща­лась с про­по­ве­дью новой, очи­щен­ной рели­гии, то есть нового, очи­щен­ного, утон­чен­ного яда для угне­тен­ных масс. Отри­ца­ние част­ной позе­мель­ной соб­ствен­но­сти вело не к сосре­до­то­че­нию всей борьбы на дей­стви­тель­ном враге, на поме­щи­чьем зем­ле­вла­де­нии и его поли­ти­че­ском ору­дии вла­сти, т. е. монар­хии, а к меч­та­тель­ным, рас­плыв­ча­тым, бес­силь­ным воз­ды­ха­ниям. Обли­че­ние капи­та­лизма и бед­ствий, при­чи­ня­е­мых им мас­сам, сов­ме­ща­лось с совер­шенно апа­тич­ным отно­ше­нием к той все­мир­ной осво­бо­ди­тель­ной борьбе, кото­рую ведет меж­ду­на­род­ный соци­а­ли­сти­че­ский пролетариат.

Про­ти­во­ре­чия во взгля­дах Тол­стого – не про­ти­во­ре­чия его только лич­ной мысли, а отра­же­ние тех в выс­шей сте­пени слож­ных, про­ти­во­ре­чи­вых усло­вий, соци­аль­ных вли­я­ний, исто­ри­че­ских тра­ди­ций, кото­рые опре­де­ляли пси­хо­ло­гию раз­лич­ных клас­сов и раз­лич­ных слоев рус­ского обще­ства в порефор­мен­ную, но дорево­лю­ци­он­ную эпоху.

И поэтому пра­виль­ная оценка Тол­стого воз­можна только с точки зре­ния того класса, кото­рый своей поли­ти­че­ской ролью и своей борь­бой во время пер­вой раз­вязки этих про­ти­во­ре­чий, во время рево­лю­ции, дока­зал свое при­зва­ние быть вождем в борьбе за сво­боду народа и за осво­бож­де­ние масс от экс­плу­а­та­ции, – дока­зал свою без­за­вет­ную пре­дан­ность делу демо­кра­тии и свою спо­соб­ность борьбы с огра­ни­чен­но­стью и непо­сле­до­ва­тель­но­стью бур­жу­аз­ной (в том числе и кре­стьян­ской) демо­кра­тии, – воз­можна только с точки зре­ния социал-демо­кра­ти­че­ского пролетариата.

Посмот­рите на оценку Тол­стого в пра­ви­тель­ствен­ных газе­тах. Они льют кро­ко­ди­ловы слезы, уве­ряя в своем ува­же­нии к "вели­кому писа­телю" и в то же время защи­щая "свя­тей­ший" синод. А свя­тей­шие отцы только что про­де­лали осо­бенно гнус­ную мер­зость, под­сы­лая попов к уми­ра­ю­щему, чтобы надуть народ и ска­зать, что Тол­стой "рас­ка­ялся". Свя­тей­ший синод отлу­чил Тол­стого от церкви. Тем лучше. Этот подвиг зачтется ему в час народ­ной рас­правы с чинов­ни­ками в рясах, жан­дар­мами во Хри­сте, с тем­ными инкви­зи­то­рами, кото­рые под­дер­жи­вали еврей­ские погромы и про­чие подвиги чер­но­со­тен­ной цар­ской шайки.

Посмот­рите на оценку Тол­стого либе­раль­ными газе­тами. Они отде­лы­ва­ются теми пустыми, казенно-либе­раль­ными, избито-про­фес­сор­скими фра­зами о "голосе циви­ли­зо­ван­ного чело­ве­че­ства", о "еди­но­душ­ном отклике мира", об "идеях правды, добра" и т.д., за кото­рые так биче­вал Тол­стой – и спра­вед­ливо биче­вал – бур­жу­аз­ную науку. Они не могут выска­зать прямо и ясно своей оценки взгля­дов Тол­стого на госу­дар­ство, на цер­ковь, на част­ную позе­мель­ную соб­ствен­ность, на капи­та­лизм, – не потому, что мешает цен­зура; наобо­рот, цен­зура помо­гает им выйти из затруд­не­ния! – а потому, что каж­дое поло­же­ние в кри­тике Тол­стого есть поще­чина бур­жу­аз­ному либе­ра­лизму; – потому, что одна уже без­бо­яз­нен­ная, откры­тая, бес­по­щадно-рез­кая поста­новка Тол­стым самых боль­ных, самых про­кля­тых вопро­сов нашего вре­мени бьет в лицо шаб­лон­ным фра­зам, изби­тым вывер­там, уклон­чи­вой, "циви­ли­зо­ван­ной" лжи нашей либе­раль­ной (и либе­рально-народ­ни­че­ской) пуб­ли­ци­стики. Либе­ралы горой за Тол­стого, горой про­тив синода – и вме­сте с тем они за… вехов­цев¹¹ , с кото­рыми "можно спо­рить", но с кото­рыми "надо" ужиться в одной пар­тии, "надо" рабо­тать вме­сте в лите­ра­туре и в поли­тике. А вехов­цев лобы­зает Анто­ний Волын­ский¹² .

Либе­ралы выдви­гают на пер­вый план, что Тол­стой – "вели­кая совесть". Разве это не пустая фраза, кото­рую повто­ряют на тысячи ладов и "Новое Время", и все ему подоб­ные? Разве это не обход тех кон­крет­ных вопро­сов демо­кра­тии и соци­а­лизма, кото­рые Тол­стым постав­лены? Разве это не выдви­гает на пер­вый план того, что выра­жает пред­рас­су­док Тол­стого, а не его разум, что при­над­ле­жит в нем про­шлому, а не буду­щему, его отри­ца­нию поли­тики и его про­по­веди нрав­ствен­ного само­усо­вер­шен­ство­ва­ния, а не его бур­ному про­те­сту про­тив вся­кого клас­со­вого господства?

Умер Тол­стой, и ото­шла в про­шлое доре­во­лю­ци­он­ная Рос­сия, сла­бость и бес­си­лие кото­рой выра­зи­лись в фило­со­фии, обри­со­ваны в про­из­ве­де­ниях гени­аль­ного худож­ника. Но в его наслед­стве есть то, что не ото­шло в про­шлое, что при­над­ле­жит буду­щему. Это наслед­ство берет и над этим наслед­ством рабо­тает рос­сий­ский про­ле­та­риат. Он разъ­яс­нит мас­сам тру­дя­щихся и экс­плу­а­ти­ру­е­мых зна­че­ние тол­стов­ской кри­тики госу­дар­ства, церкви, част­ной позе­мель­ной соб­ствен­но­сти – не для того, чтобы массы огра­ни­чи­ва­лись само­усо­вер­шен­ство­ва­нием и воз­ды­ха­нием о божец­кой жизни, а для того, чтобы они под­ня­лись для нане­се­ния нового удара цар­ской монар­хии и поме­щи­чьему зем­ле­вла­де­нию, кото­рые в 1905 году были только слегка над­ло­маны и кото­рые надо уни­что­жить. Он разъ­яс­нит мас­сам тол­стов­скую кри­тику капи­та­лизма – не для того, чтобы массы огра­ни­чи­лись про­кля­ти­ями по адресу капи­тала и вла­сти денег, а для того, чтобы они научи­лись опи­раться на каж­дом шагу своей жизни и своей борьбы на тех­ни­че­ские и соци­аль­ные заво­е­ва­ния капи­та­лизма, научи­лись спла­чи­ваться в еди­ную мил­ли­он­ную армию соци­а­ли­сти­че­ских бор­цов, кото­рые сверг­нут капи­та­лизм и созда­дут новое обще­ство без нищеты народа, без экс­плу­а­та­ции чело­века человеком.

"Социал-Демо­крат" №18, 16 (29) ноября 1910 г.

Толстой и пролетарская борьба

Тол­стой с огром­ной силой и искрен­но­стью биче­вал гос­под­ству­ю­щие классы, с вели­кой нагляд­но­стью раз­об­ла­чал внут­рен­нюю ложь всех тех учре­жде­ний, при помощи кото­рых дер­жится совре­мен­ное обще­ство: цер­ковь, суд, мили­та­ризм, "закон­ный" брак, бур­жу­аз­ную науку. Но его уче­ние ока­за­лось в пол­ном про­ти­во­ре­чии с жиз­нью, рабо­той и борь­бой могиль­щика совре­мен­ного строя, про­ле­та­ри­ата. Чья же точка зре­ния отра­зи­лась в про­по­веди Льва Тол­стого? Его устами гово­рила вся та мно­го­мил­ли­он­ная масса рус­ского народа, кото­рая уже нена­ви­дит хозяев совре­мен­ной жизни, но кото­рая еще не дошла до созна­тель­ной, после­до­ва­тель­ной, иду­щей до конца, непри­ми­ри­мой борьбы с ними.

Исто­рия и исход вели­кой рус­ской рево­лю­ции пока­зали, что именно тако­вой была та масса, кото­рая ока­за­лась между созна­тель­ным, соци­а­ли­сти­че­ским про­ле­та­ри­а­том и реши­тель­ными защит­ни­ками ста­рого режима. Эта масса, – глав­ным обра­зом, кре­стьян­ство, – пока­зала в рево­лю­ции, как велика в ней нена­висть к ста­рому, как живо ощу­щает она все тяго­сти совре­мен­ного режима, как велико в ней сти­хий­ное стрем­ле­ние осво­бо­диться от них и найти луч­шую жизнь.

И в то же время эта масса пока­зала в рево­лю­ции, что в своей нена­ви­сти она недо­ста­точно созна­тельна, в своей борьбе непо­сле­до­ва­тельна, в своих поис­ках луч­шей жизни огра­ни­чена узкими пределами.

Вели­кое народ­ное море, взвол­но­вав­ше­еся до самых глу­бин, со всеми сво­ими сла­бо­стями и всеми силь­ными сво­ими сто­ро­нами отра­зи­лось в уче­нии Толстого.

Изу­чая худо­же­ствен­ные про­из­ве­де­ния Льва Тол­стого, рус­ский рабо­чий класс узнает лучше своих вра­гов, а раз­би­ра­ясь в уче­нии Тол­стого, весь рус­ский народ дол­жен будет понять, в чем заклю­ча­лась его соб­ствен­ная сла­бость, не поз­во­лив­шая ему дове­сти до конца дело сво­его осво­бож­де­ния. Это нужно понять, чтобы идти вперед.

Этому-то дви­же­нию впе­ред мешают все те, кто объ­яв­ляет Тол­стого "общей сове­стью", "учи­те­лем жизни". Это – ложь, кото­рую созна­тельно рас­про­стра­няют либе­ралы, жела­ю­щие исполь­зо­вать про­ти­во­ре­во­лю­ци­он­ную сто­рону уче­ния Тол­стого. Эту ложь о Тол­стом, как "учи­теле жизни", повто­ряют за либе­ра­лами и неко­то­рые быв­шие социал-демократы.

Только тогда добьется рус­ский народ осво­бож­де­ния, когда пой­мет, что не у Тол­стого надо ему учиться доби­ваться луч­шей жизни, а у того класса, зна­че­ния кото­рого не пони­мал Тол­стой и кото­рый един­ственно спо­со­бен раз­ру­шить нена­вист­ный Тол­стому ста­рый мир, – у пролетариата.

"Рабо­чая Газета" №2, 18 (31) декабря 1910 г.

Л. Н. Толстой и его эпоха

Эпоха, к кото­рой при­над­ле­жит Л. Тол­стой и кото­рая заме­ча­тельно рельефно отра­зи­лась как в его гени­аль­ных худо­же­ствен­ных про­из­ве­де­ниях, так и в его уче­нии, есть эпоха после 1861 и до 1905 года. Правда, лите­ра­тур­ная дея­тель­ность Тол­стого нача­лась раньше и окон­чи­лась позже, чем начался и окон­чился этот период, но Л. Тол­стой вполне сло­жился, как худож­ник и как мыс­ли­тель, именно в этот период, пере­ход­ный харак­тер кото­рого поро­дил все отли­чи­тель­ные черты и про­из­ве­де­ний Тол­стого и "тол­стов­щины".

Устами К. Левина в "Анне Каре­ни­ной" Л. Тол­стой чрез­вы­чайно ярко выра­зил, в чем состоял пере­вал рус­ской исто­рии за эти полвека.

"…Раз­го­воры об уро­жае, найме рабо­чих и т. п., кото­рые, Левин знал, при­нято счи­тать чем-то очень низ­ким,.. теперь для Левина каза­лись одни важ­ными. "Это, может быть, неважно было при кре­пост­ном право, или неважно в Англии. В обоих слу­чаях самые усло­вия опре­де­лены; но у нас теперь, когда все это пере­во­ро­ти­лось и только укла­ды­ва­ется, вопрос о том, как уло­жатся эти усло­вия, есть един­ствен­ный важ­ный вопрос в Рос­сии", – думал Левин"(Соч., т. X, стр. 137).

"У нас теперь все это пере­во­ро­ти­лось и только укла­ды­ва­ется", – трудно себе пред­ста­вить более мет­кую харак­те­ри­стику пери­ода 1861–1905 годов. То, что "пере­во­ро­ти­лось", хорошо известно, или, по край­ней мере, вполне зна­комо вся­кому рус­скому. Это – кре­пост­ное право и весь "ста­рый поря­док", ему соот­вет­ству­ю­щий. То, что "только укла­ды­ва­ется", совер­шенно незна­комо, чуждо, непо­нятно самой широ­кой массе насе­ле­ния. Для Тол­стого этот "только укла­ды­ва­ю­щийся" бур­жу­аз­ный строй рису­ется смутно в виде пугала – Англии. Именно: пугала, ибо вся­кую попытку выяс­нить себе основ­ные черты обще­ствен­ного строя в этой "Англии", связь этого строя с гос­под­ством капи­тала, с ролью денег, с появ­ле­нием и раз­ви­тием обмена, Тол­стой отвер­гает, так ска­зать, прин­ци­пи­ально. Подобно народ­ни­кам, он не хочет видеть, он закры­вает глаза, отвер­ты­ва­ется от мысли о том, что "укла­ды­ва­ется" в Рос­сии ника­кой иной, как бур­жу­аз­ный строй.

Спра­вед­ливо, что если не "един­ственно важ­ным", то важ­ней­шим с точки зре­ния бли­жай­ших задач всей обще­ственно-поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти в Рос­сии для пери­ода 1861–1905 годов (да и для нашего вре­мени) был вопрос, "как уло­жится" этот строй, бур­жу­аз­ный строй, при­ни­ма­ю­щий весьма раз­но­об­раз­ные формы в "Англии", Гер­ма­нии, Аме­рике, Фран­ции и т. д. Но для Тол­стого такая опре­де­лен­ная, кон­кретно-исто­ри­че­ская поста­новка вопроса есть нечто совер­шенно чуж­дое. Он рас­суж­дает отвле­ченно, он допус­кает только точку зре­ния "веч­ных" начал нрав­ствен­но­сти, веч­ных истин рели­гии, не созна­вая того, что эта точка зре­ния есть лишь идео­ло­ги­че­ское отра­же­ние ста­рого ("пере­во­ро­тив­ше­гося") строя, строя кре­пост­ного, строя жизни восточ­ных народов.

В "Люцерне" (писано в 1857 году) Л. Тол­стой объ­яв­ляет, что при­зна­ние "циви­ли­за­ции" бла­гом есть "вооб­ра­жа­е­мое зна­ние", кото­рое "уни­что­жает инстинк­тив­ные, бла­жен­ней­шие пер­во­быт­ные потреб­но­сти добра в чело­ве­че­ской натуре". "Один, только один есть у нас непо­гре­ши­мый руко­во­ди­тель, – вос­кли­цает Тол­стой, – Все­мир­ный Дух, про­ни­ка­ю­щий нас" (Соч., II, 125).

В "Раб­стве нашего вре­мени" (писано в 1900 году) Тол­стой, повто­ряя еще усерд­нее эти апел­ля­ции к Все­мир­ному Духу, объ­яв­ляет "мни­мой нау­кой" поли­ти­че­скую эко­но­мию за то, что она берет за "обра­зец" "малень­кую, нахо­дя­щу­юся в самом исклю­чи­тель­ном поло­же­нии, Англию", – вме­сто того, чтобы брать за обра­зец "поло­же­ние людей всего мира за все исто­ри­че­ское время".Каков этот "весь мир", это нам откры­вает ста­тья "Про­гресс и опре­де­ле­ние обра­зо­ва­ния" (1862 г.). Взгляд "исто­ри­ков", будто про­гресс есть "общий закон для чело­ве­че­ства", Тол­стой поби­вает ссыл­кой на "весь так назы­ва­е­мый Восток" (IV, 162).

"Общего закона дви­же­ния впе­ред чело­ве­че­ства нет, – заяв­ляет Тол­стой, – как то нам дока­зы­вают непо­движ­ные восточ­ные народы".

Вот именно идео­ло­гией восточ­ного строя, ази­ат­ского строя и явля­ется тол­стов­щина в ее реаль­ном исто­ри­че­ском содер­жа­нии. Отсюда и аске­тизм, и непро­тив­ле­ние злу наси­лием, и глу­бо­кие нотки пес­си­мизма, и убеж­де­ние, что "все – ничто, все – мате­ри­аль­ное ничто" ("О смысле жизни", стр. 52), и вера в "Дух", "начало всего", по отно­ше­нию к како­вому началу чело­век есть лишь"работ­ник", "при­став­лен­ный к делу спа­се­ния своей души", и т. д. Тол­стой верен этой идео­ло­гии и в "Крей­це­ро­вой сонате", когда он гово­рит: "эман­си­па­ция жен­щины не на кур­сах и не в пала­тах, а в спальне", – и в ста­тье 1862 года, объ­яв­ля­ю­щей, что уни­вер­си­теты гото­вят только "раз­дра­жен­ных, боль­ных либе­ра­лов", кото­рые "совсем не нужны народу", "бес­цельно ото­рваны от преж­ней среды", "не нахо­дят себе места в жизни" и т. п. (IV, 136–137).

Пес­си­мизм, непро­тив­лен­ство, апел­ля­ция к "Духу" есть идео­ло­гия, неиз­бежно появ­ля­ю­ща­яся в такую эпоху, когда весь ста­рый строй "пере­во­ро­тился" и когда масса, вос­пи­тан­ная в этом ста­ром строе, с моло­ком матери впи­тав­шая в себя начала, при­вычки, тра­ди­ции, веро­ва­ния этого строя, не видит и не может видеть, каков "укла­ды­ва­ю­щийся" новый строй, какие обще­ствен­ные силы и как именно его "укла­ды­вают", какие обще­ствен­ные силы спо­собны при­не­сти избав­ле­ние от неис­чис­ли­мых, осо­бенно ост­рых бед­ствий, свой­ствен­ных эпо­хам "ломки".

Период 1862–1904 годов был именно такой эпо­хой ломки в Рос­сии, когда ста­рое бес­по­во­ротно, у всех на гла­зах руши­лось, а новое только укла­ды­ва­лось, при­чем обще­ствен­ные силы, эту укладку тво­ря­щие, впер­вые пока­зали себя на деле, в широ­ком обще­на­ци­о­наль­ном мас­штабе, в мас­со­вид­ном, откры­том дей­ствии на самых раз­лич­ных попри­щах лишь в 1905 году. А за собы­ти­ями 1905 года в Рос­сии после­до­вали ана­ло­гич­ные собы­тия в целом ряде госу­дарств того самого "Востока", на "непо­движ­ность" кото­рого ссы­лался Тол­стой в 1862 году. 1905 год был нача­лом конца "восточ­ной" непо­движ­но­сти. Именно поэтому этот год при­нес с собой исто­ри­че­ский конец тол­стов­щине, конец всей той эпохе, кото­рая могла и должна была поро­дить уче­ние Тол­стого – не как инди­ви­ду­аль­ное нечто, не как каприз или ори­ги­наль­ни­ча­нье, а как идео­ло­гию усло­вий жизни, в кото­рых дей­стви­тельно нахо­ди­лись мил­ли­оны и мил­ли­оны в тече­ние извест­ного времени.

Уче­ние Тол­стого без­условно уто­пично и, по сво­ему содер­жа­нию, реак­ци­онно в самом точ­ном и в самом глу­бо­ком зна­че­нии этого слова. Но отсюда вовсе не сле­дует ни того, чтобы это уче­ние не было соци­а­ли­сти­че­ским, ни того, чтобы в нем не было кри­ти­че­ских эле­мен­тов, спо­соб­ных достав­лять цен­ный мате­риал для про­све­ще­ния пере­до­вых классов.

Есть соци­а­лизм и соци­а­лизм. Во всех стра­нах с капи­та­ли­сти­че­ским спо­со­бом про­из­вод­ства есть соци­а­лизм, выра­жа­ю­щий идео­ло­гию класса, иду­щего на смену бур­жу­а­зии, и есть соци­а­лизм, соот­вет­ству­ю­щий идео­ло­гии клас­сов, кото­рым идет на смену бур­жу­а­зия. Фео­даль­ный соци­а­лизм есть, напри­мер, соци­а­лизм послед­него рода, и харак­тер такого соци­а­лизма давно, свыше 60 лет тому назад, оце­нен был Марк­сом наряду с оцен­кой дру­гих видов социализма.

Далее. Кри­ти­че­ские эле­менты свой­ственны уто­пи­че­скому уче­нию Л. Тол­стого так же, как они свой­ственны мно­гим уто­пи­че­ским систе­мам. Но не надо забы­вать глу­бо­кого заме­ча­ния Маркса, что зна­че­ние кри­ти­че­ских эле­мен­тов в уто­пи­че­ском соци­а­лизме "стоит в обрат­ном отно­ше­нии к исто­ри­че­скому раз­ви­тию". Чем больше раз­ви­ва­ется, чем более опре­де­лен­ный харак­тер при­ни­мает дея­тель­ность тех обще­ствен­ных сил, кото­рые "укла­ды­вают" новую Рос­сию и несут избав­ле­ние от совре­мен­ных соци­аль­ных бед­ствий, тем быст­рее кри­ти­че­ски-уто­пи­че­ский соци­а­лизм "лиша­ется вся­кого прак­ти­че­ского смысла и вся­кого тео­ре­ти­че­ского оправдания".

Чет­верть века тому назад кри­ти­че­ские эле­менты уче­ния Тол­стого могли па прак­тике при­но­сить ино­гда пользу неко­то­рым слоям насе­ле­ния вопреки реак­ци­он­ным и уто­пи­че­ским чер­там тол­стов­ства. В тече­ние послед­него, ска­жем, деся­ти­ле­тия это не могло быть так, потому что исто­ри­че­ское раз­ви­тие шаг­нуло не мало впе­ред с 80–х годов до конца про­шлого века. А в наши дни, после того, как ряд ука­зан­ных выше собы­тий поло­жил конец "восточ­ной" непо­движ­но­сти, в наши дни, когда такое гро­мад­ное рас­про­стра­не­ние полу­чили созна­тельно-реак­ци­он­ные, в узко­клас­со­вом, в корыстно-клас­со­вом смысле реак­ци­он­ные идеи "вехов­цев" среди либе­раль­ной бур­жу­а­зии, – когда эти идеи зара­зили даже часть почи­тай-что марк­си­стов, создав "лик­ви­да­тор­ское" тече­ние, – в наши дни вся­кая попытка иде­а­ли­за­ции уче­ния Тол­стого, оправ­да­ния или смяг­че­ния его "непро­тив­лен­ства", его апел­ля­ций к "Духу", его при­зы­вов к"нрав­ствен­ному само­усо­вер­шен­ство­ва­нию", его док­трины "сове­сти" и все­об­щей "любви", его про­по­веди аске­тизма и кви­е­тизма и т. п. при­но­сит самый непо­сред­ствен­ный и самый глу­бо­кий вред.

Звезда, 1911, 22 января (4 фев­раля), №6. Под­пись: В. Ильин