Среди интеллигенции можно выделить особую группу, представителей которой я назову интеллигентами-романтиками. Это люди, которые стремятся к идеализированному будущему, но в размышлениях опираются не на достижения общественных наук, а на одни благопожелания. Взгляды их идеалистичны и бессистемны, и при всей внешней оригинальности представляют собой переиздание одних и тех же буржуазных идей, старых как мир теоретических ошибок.
Некоторые из таких интеллигентов в нашей стране котируют музыкальные проекты Виктора Аргонова «Complex numbers и Виктор Аргонов project». Виктор пишет электронную музыку, но нетипичную: это крупные произведения, «техно-оперы» и «техно-симфонии». В его текстах рассматриваются серьёзные философские проблемы: влияние научно-технического прогресса на человечество, перспективы развития общества, этика. А ещё Виктор ведёт блог, где раскрывает свои взгляды подробнее.
Аргонов использует ту же эстетику прогресса, что и писатели-фантасты позднего СССР. Это и привлекает к нему интеллигентов-романтиков, мечтающих о покорении космоса и технологических прорывах. К ним я отнесу и самого Виктора, который даже состоит в Российском трансгуманистическом движении.
В некоторых произведениях Аргонова есть левые мотивы, а действие первой из его опер происходит в «альтернативном» СССР 2032 года. Это нравится части «широколевой» молодёжи, которая далека от марксизма и потому не может критически оценивать эти произведения. Говорят даже, что Аргонов — самый настоящий коммунист. Смотрите, мол, в среде интеллигенции марксизм снова набирает популярность!1
Я с этим не согласен.
Это хорошо, когда музыка делается для донесения мысли, а не для барыша или просто ради процесса. Но что пытается донести до нас Аргонов? Или возьмём шире: что в голове у таких, как он, интеллигентов-романтиков?
Попробуем разобраться.
«2032: Легенда о несбывшемся грядущем»: мнение Аргонова о марксизме
Опера «2032: Легенда о несбывшемся грядущем» — первое крупное произведение Виктора. Место действия – альтернативная вселенная, где генсеком в 1985-м вместо Горбачёва стал неосталинист Г. В. Романов, глава ленинградского обкома. В этом мире удалось сохранить СССР и стабилизировать его экономику. Партия реализовала проект ОГАС В. М. Глушкова, или, как её называют в опере, АСГУ. Действие оперы разворачивается через 13 лет после запуска этой системы. Главные действующие лица – генсек ЦК КПСС Милиневский и искусственный интеллект АСГУ.
Уже виден недобрый знак — преувеличение роли личности в истории, возложение всей ответственности за распад СССР на Горбачёва. Впрочем, спишем это на художественную условность. Чтобы выстроить подобную ветвь альтернативной истории без оговорок, пришлось бы со всех сторон исследовать причины развала СССР, то есть совершить интеллектуальный труд, который не под силу ни одному из современных теоретиков марксизма.
Из-за этой оперы Аргонова часто считают если не коммунистом, то уж точно «советофилом»: как же, действие происходит в мире, где СССР не распался! Но всё, увы, не так: уже четвёртый трек «В звездном вихре времён» говорит об обратном.
Вот его припев:
«Но чем наша цель нереальней,
Тем манит сильнее она,
Нас верить в себя заставляя,
Как будто и вправду верна.
И, может быть, это так глупо —
В предельную цель возводить
Наивную детскую сказку,
Но ради неё стоит жить».
И далее там же:
«Суд истории строг, и нет его верней.
Город Солнца земной из стен своих проектных НИИ
Выйти так и не смог, оставив нам лишь краски свои».
Это же расхожее «СССР распался, значит, социализм нежизнеспособен»!
То, что СССР распался, значит только то, что нежизнеспособен был СССР последних лет своего существования. С социализмом как таковым всё в порядке. Но, очевидно, отношение Виктора к коммунистической идее среднестатистическое: «очередная прекрасная утопия, которая не имеет шансов на успех», «хорошая идея, да вот только противоречит человеческой природе».
Но почему он так считает?
Равенство, свобода и власть
Оставим пока в стороне музыку и откроем статью из блога Виктора «Менялось ли реальное равенство людей в 20 веке?»
Аргонов, как это принято в буржуазной социологии, классифицирует государства не по экономическому строю, а по политическим формам, по надстройкам. В статье он приходит к таким выводам:
«Периодом наибольшего экономического равенства в 20 веке является период массового расцвета тоталитарных режимов по всей земле. <…> [То, что сегодня неравенство снова растёт], связано не с тем, что в середине 20 века народы получили равенство, а теперь богачи его отбирают. Просто власть более фундаментальна, чем деньги. Гитлер не был формально сверхбогатым, но де факто в свои лучшие времена был почти полновластным хозяином Германии, почти как настоящий фараон. И наоборот, формально зажиточный рабочий в те времена имел множество политических ограничений на право тратить деньги. Бедный современный гастарбайтер в России кое в чём имеет гораздо больше свобод, чем почётный и зажиточный сталинский шахтёр, которого, однако, могли посадить в тюрьму за простое опоздание на работу. На графиках это не отражено, и это было бы трудно учесть. Однако именно в неэкономическую область перетекла власть в эпоху тоталитаризмов. Власть никуда не девалась, иерархия народов оставалась почти незыблемой – менялись лишь участники и методы утверждения власти. Не исключено, что если найти нормальный количественный показатель реальной социальной власти высшего класса и реальной свободы низшего, то они окажутся почти постоянными в истории человечества».
Что ж, имущественное неравенство растёт, зато политических свобод больше. Одно, дескать, перетекло в другое. Вот, собственно, и первый миф: «буржуазная демократия даёт власть и свободу простому народу».
Но что такое свобода? Если просто — возможность сделать то, что запланировал. А много ли ты можешь, когда у тебя ни гроша за душой, когда работы нет? Чего стоит формальная свобода, либеральные ритуалы и конституции, когда судьба зависит от рыночных колебаний спроса на рабочую силу?
А что такое власть? Возможность навязывать свою волю другим людям. Кому и что ты, дорогой читатель, можешь навязать без денег и связей? Как может повлиять на политику человек, который не способен повлиять даже на своего работодателя?
Вопрос о свободе и власти — это всегда и прежде всего вопрос о собственности. Абсолютное условие частной собственности — отсутствие собственности для большинства населения. То же со свободой и властью. Абсолютное условие буржуазной власти и буржуазной свободы — отсутствие всякой власти и свободы для большинства народа.
Реальная власть номенклатуры в сталинском Союзе, не говоря о более позднем времени, не превышала реальной власти, которую имеют и имели капиталисты благодаря подкупу, пропаганде, насилию. Свободы и демократии в в ХХ веке не стало ни больше, ни меньше. А вот имущественное равенство по всему миру в его середине достигло пика.
СССР можно и нужно критиковать за многое. В частности, за излишнюю жёсткость по отношению к «антипартийным» элементам и за ограничение свободы передвижения — выездные визы, институт прописки. Хотя если мы посмотрим шире, то поймём: в Союзе не было такого греха, который нельзя было бы встретить в капиталистическом мире. Так, ограничения свободы печати, слова, собраний были в равной степени по обе стороны железного занавеса, только имели разные формы.
Но в экономических возможностях для самореализации простого человека равных СССР среди капиталистических стран не было и нет. Рост зарплат, социальные гарантии, культурное развитие в СССР впервые стали самоцелью. Это же дало и аналогичный эффект для мира в целом: в «оплотах демократии» улучшение жизни низов стало уступкой от буржуазии, «прививкой от революции». А не стало Союза — и буржуазия перешла в контрнаступление, начала возвращать утраченные позиции. Зато демократии сколько стало!
Советский Союз не освободил человека в полной мере, но создал экономическую основу для его освобождения. Без этой основы становятся пустым звуком любые духовные и политические свободы. Сколько бы ни было разговоров о тоталитаризме, ни одна капиталистическая страна этой основы создать не способна.
Виктор же не понимает, что СССР принёс людям реальное равенство, предпочитая смотреть на него через «общепринятую» призму мнимой несвободы.
Везде и всюду мы будем сталкиваться с этой проблемой. Много размышлений, теоретизирования и левой фразы, а внутри — навязанные пропагандой буржуазные клише.
Но давайте вернёмся к опере.
Автоматизация, труд и прогресс
Первая поднятая в «2032» проблема — замещение человека машиной на производстве. Генсек пытается доказывать ИИ, что повсеместная автоматизация и рост числа не занятых производительным трудом приведёт к моральному упадку общества:
— В твоей программе только технология одна,
«Съезд», диалог АСГУ и Милиневского
Не вижу нравственного роста человека.
— Абсурдно слышать в наши времена
Ошибку просветительского века;
Ты в курсе, что производительность труда —
Критерий развитости общества любого?
— Есть разница, живёт ли человек трудом
Иль наблюдает сложа руки за тобою!
— Я у людей не собираюсь отбирать
Дела, которые для них и так приятны.
— А сколько тунеядцами в итоге могут стать?
— Мне это слово не особенно понятно…
Но ведь только с автоматизацией и можно дойти до распределения «каждому по потребностям». Автоматизация — главное средство освобождения человека, путь к отмене товарно-денежных отношений. Это, по определению, и есть коммунизм, и автоматизация — его непременное условие! «Немашинного» коммунизма просто не может быть, если не считать таковым первобытно-общинный строй.
К тому же автоматизация вовсе не отменяет труд. Как раз наоборот: всю предыдущую историю технический прогресс только увеличивал потребность в нём. Изобретение парового двигателя освободило руки рабочего от тяжкого труда в одном месте, создав при этом множество новых профессий в других местах. Так и автоматизация, что ожидает нас в будущем, не отменит труд, а изменит его характер: сделает его более творческим, интеллектуальным, комфортным, безопасным.
А для генерального секретаря ЦК это общество тунеядцев… Так вот какими Виктор видит цели марксистов! По сути-то ещё один расхожий стереотип: «если всё будет бесплатно, большинство не захочет работать». Обычно эту фразу продолжают так: «…поэтому коммунизм нежизнеспособен».
Этот банальный аргумент против коммунизма, который кажется персонажу Аргонова таким глубоким, столь стар, что о нём упоминали даже в «Манифесте»:
«Выдвигали возражение, будто с уничтожением частной собственности прекратится всякая деятельность и воцарится всеобщая леность. В таком случае буржуазное общество должно было бы давно погибнуть от лености, ибо здесь тот, кто трудится, ничего не приобретает, а тот, кто приобретает, не трудится. Все эти опасения сводятся к тавтологии, что нет больше наёмного труда, раз не существует больше капитала».
По-настоящему свободный труд, на который нас не гонит нужда, мы считаем фантастикой. Лишь потому что рабу проще представить себя рабовладельцем, чем свободным, мы уже готовы констатировать, что свободы нет вовсе.
А, между тем, примеры такого труда среди нас, хотя вся буржуазная система и способствует искоренению этого в человеке. Это дачник, который едет копать картошку, когда легко может купить такую же на рынке, заработав на неё в разы меньшим трудом. Это крупный чиновник, читающий лекции в университете. Это учёный, в девяностые работавший на голом энтузиазме. Что тогда мы увидим в обществе, которое не подавляет свободный труд, а поощряет его?
Похоже, Виктор пытался здесь противопоставить точки зрения наивного романтика-генсека и холодной утилитаристской АСГУ. Вот только марксисты здесь пока на стороне машины.
Виктор делает тут ещё одну ошибку:
«Автоматизация — естественный процесс
«Плоды неоднозначного подхода»
И так уже в масштабе всей планеты,
Так что же, зря была столетняя борьба,
Все революции, великие победы?
Но, может, цель и есть машинный коммунизм
И труд своё утратил первородство,
А наш коллективизм — и вовсе атавизм
От недоразвитых моделей производства?!»
Серьёзная автоматизация возможна только при общественной собственности на средства производства. При капитализме это попросту невыгодно. Машина не может создавать стоимость сама, без человека, как не может её создавать молоток или топор. Чем больше автоматики, тем меньше норма прибыли, и если бы люди из промышленности массово ушли в тунеядцы, то резко обвалилась бы и доходность предприятий. На сколько безработному выплатят пособия из налогов буржуа, столько он и вернёт буржуа в обмен на товары.
Поэтому-то милые эксперименты с роботами на производстве мы и наблюдаем только в странах «золотого миллиарда», живущих за счёт периферии. Медь для этих роботов всё еще добывают в странах третьего мира живые люди с кирками и лопатами в руках. Они же голыми руками сортируют мусор, в который превращается произведённый роботами ширпотреб.
Если мы не впадаем в тавтологии и буржуазное фразёрство, если мы всё ещё придерживаемся марксистской политэкономии, то ясно, как день: освобождение труда при капитализме невозможно. И технический прогресс там, где он худо-бедно протаптывает новые пути, не уменьшает эксплуатацию, а лишь открывает для неё новые возможности: новые отрасли, профессии, рыночные ниши.
Сама по себе автоматизация к коммунизму не ведёт — она заходит не дальше, чем это нужно капиталисту. Это путь к коммунизму, но не его причина. Романтики-модернисты в двадцатом веке уже разочаровывались в собственных иллюзиях: думалось, что самолёты, поезда и радио объединят народы, а привели они к индустриальной войне. Оказалось, капитал может применять чудеса промышленности не для достижения всеобщего благоденствия, а для массового истребления людей. Пропущенный через Верденскую мясорубку романтизм должен был бы ещё в прошлом веке распрощаться с идеалистическими предрассудками. Но живучи же они оказались!
Буржуазный метафизико-материалистический «мейнстрим», точку зрения которого преподают в российских школах, как раз учит, что автоматизация при пресловутом «постиндустриальном обществе» имеет тенденцию ко всё большему неограниченному распространению, ведёт к «четвёртой промышленной революции». В итоге это и должно привести к безработице, деградации населения, живущего за счёт пособий в мире, сходном с современным, и так далее. И Аргонов считает, что за этим будущее: ниже мы разберём его концепцию информационного коммуно-капитализма.
Но экстраполяция этих наивных выводов буржуазных экономистов на социалистический строй СССР-2032 ошибочна. Потому Виктор и приходит к неверным выводам.
Социализм
АСГУ были запрограммированы советские идеологические догмы, до которых ИИ «не доходит сам». Аргументируя оправданность нанесения ядерного удара по США, АСГУ исходит из этих догм:
«Представим и вправду, что высшее счастье
«Узел»
Достигнуто может быть только в труде
На благо народа, заботе о ближнем
И прочей подобной тому ерунде —
И мы получаем гораздо счастливей
Советских людей по сравнению с тем,
Как бедствует, смерти моля, как спасенья,
Несчастный народ буржуазных систем!»
Стало быть, таковы незыблемые ценности социализма, таковы его аксиомы? Не власть пролетариата, не общенародная собственность, а… абстрактный альтруизм и «счастье, которое может быть достигнуто только в труде». В чём же тогда сущность социализма? Посмотрим в его блог:
«Существует множество точек зрения на следующие за капитализмом формации — социализм и коммунизм. Некоторые считают, что социализм по определению есть государственная монополия на экономику (тот же капитализм, но с единственной корпорацией), и этот социализм в СССР был построен. Другие считают, что советский строй воспроизводил азиатский способ производства, а при реальном социализме люди должны работать в основном на энтузиазме»2 .
Виктор не видит среди определений правильного — того, что в СССР, независимо от способов стимуляции к труду, была уничтожена экономическая эксплуатация, присвоение неоплаченного труда — прибавочной стоимости. Такой социализм — это, как определял Ленин, «государственно-капиталистическая монополия, обращённая на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией», то есть система, распределяющая ресурсы в интересах трудящегося большинства.
Именно на этом основании выделены коммунистические формации в марксизме. Именно в этом смысле СССР был социалистическим. Именно в этом состоит преимущество социализма перед капитализмом.
Если бы постулаты у ИИ были марксистскими, довод был бы о том, что трудящиеся капстран несчастны, потому что у них банально меньше средств к существованию, нет настоящих политических и духовных свобод, в отличие от советских людей эпохи автоматизированного плана.
Дальше Виктор продолжает рисовать генсека Милиневского абстрактным романтиком, а не коммунистом. Сначала он пытается убедить АСГУ, что «жизнь человека — особая ценность, нельзя её сравнивать с чем-то другим». Затем он признаёт относительность ценности жизни — и из этого выводит, что ядерный удар по США с минимально возможным ответом оправдан. Тут речь уже идёт о непонимании работы общества: о каком желании строить социализм могла бы идти речь в США, если б СССР нанёс по ним ядерный удар? Коммунисты тогда стали бы личными врагами каждого из выживших! И вообще, относительность ценности жизни не означает, что её ценность — нулевая.
АСГУ отвечает на это, на удивление, как будто по-марксистски:
«Да… Люди… По обе стороны Земли… Какой там исторический материализм? Вы всё так же верите в волшебную палочку радикальных решений. Что она может заменить материально-техническую базу, формально перенести христианский рай на Землю».
«Выбор»
Именно подобие христианского рая и появляется перед нами, когда мы представляем себе перевёрнутое с ног на голову общество, основанное на «труде на благо народа», «заботе о ближнем» и прочей идеалистической чепухе.
И сам Аргонов считает истинным социализмом только общество, где главная мотивация к труду — убеждение3 , а потому и его генсек вышел утопистом. А вот марксистский научный социализм основан не на альтруизме, а на учёте и контроле. Вот и выходит, что коммунистическую позицию у Виктора постоянно выражают не коммунисты, а машина!
И, как ни печально, изображённое вполне реалистично. Выхолощенный марксизм, доведённый до абстрактного морализаторского абсурда, легко мог стать идеологической основой альтернативной КПСС будущего. Яркий пример этого — нынешняя КПРФ.
Но эти идеи не только в голове у генсека, они и в догмах, запрограммированных машине. А здесь речь уже не о личных взглядах людей, а о научной теории, о книгах Маркса и Ленина, которые просто так не переписать. И раз то же Аргонов пишет о социализме и в своих статьях, это уже явный признак того, что «марксизм» в понимании Виктора — это действительно то, что пропагандировали в позднем Союзе, а не то, что понимают под этим словом сами марксисты.
И превратное восприятие идей социализма — не случайность. Его формировали у миллионов позднесоветская эстетика и косная пропаганда, где место классовой борьбы заняли абстрактные призывы быть добрым, честным и альтруистичным. Виктор не стал исключением и за всем этим просто не замечает того, что называется коммунистической идеей.
Диамат
Напоследок упомяну статью Аргонова «Снова о наркополитике. Что происходит с обществом, когда большая ложь разоблачается».
«Для интеллигентного человека существовало табу на религию — это ясно. Враждебными считались и любые нематериалистические картины мира. Но досталось и материализму — всем его формам, которые хоть немного отходят от цитат Энгельса и Ленина. По сути, философу в СССР запрещено было быть строгим материалистическим монистом (считать, что всё сущее материально). Вцепившись в цитату Ленина, что „называть мысль материальной — значит делать ошибочный шаг к смешению материализма и идеализма“, нам говорили, что „истинный материализм не строго монистичен, что он не отрицает идеальное, а лишь считает его вторичным“. Эта позиция имеет право на жизнь, но проблема в том, что всех несогласных с ней клеймили как „вульгарных материалистов“».
Советские марксисты никогда не говорили, что «истинный материализм не строго монистичен». Следует здесь различать онтологию и гносеологию. В первой для диалектического материалиста не существует ничего, кроме материи, и это строгий монизм; во второй идеальное противопоставляется материальному, но лишь относительно.
Было бы глупо говорить, например, что мир состоит из двух субстанций — материи и движения. Нет, движение — атрибут материи, её необходимое всеобщее свойство, только и всего. Так же и сознание является свойством материи. Только это даже не атрибут, а всего лишь модус, свойство необязательное и преходящее, то есть идеальное может и не существовать вовсе. Так что тут налицо непонимание автором проблематики.
«А ещё множество интеллектуально честных химиков и физиков получали плохие оценки по философии за уверенность, что законы химии объясняются законами физики. Их клеймили как „редукционистов“ и приводили исковерканную цитату Энгельса, что „химия не может быть редуцирована к физике“ (на самом деле он говорил, что химия не сводится к механике, и был в этом прав — хотя и это не повод для догматизма). Это были не заскоки отдельных недоумков, это была официальная позиция учебников».
Для полноты картины упомяну, что в мини-опере «Мы, ХХ век» и в IV части симфонии «Переосмысляя прогресс» упоминается, что сознание в мире будущего обнаружено в неживых системах, т. е. оказался верен панпсихизм. В блоге Виктор также пишет об этой метафизической концепции в положительном ключе: «Вопрос, когда у эмбриона появляется сознание — некорректен, так как оно появляется постепенно»4 .
Всё это показывает, что диалектическое понятие «мера» Виктору незнакомо, равно как и понимание, почему диалектический материализм говорит об уровнях развития материи.
Виктор подменяет понятия, путая отражение и сознание. На это ему даже указали в комментариях к его статье:
«Ну, батенька, то, что вся материя обладает отражательной способностью и сознание есть форма этой отражательной способности, известно аж с Ленина. Другое дело, стоит ли называть эту самую отражательную способность сознанием у кого-либо кроме человека/разумных существ/живых существ?»
Итак, мы видим механиста. Да ещё с уклоном в «широкий» плюрализм мнений: в своих статьях, причём не для блога, а для философских журналов (sic!), он рассматривает гипотетическую возможность верности дуализма или объективного идеализма5 6 .
Впрочем, последнее можно объяснить недопониманием вопроса: Виктор не отличает отношение «часть — целое» от отношения «вещь — свойство» (субстанция — свойство, субстанция — акциденция). Речь не только о вышеуказанном «нестрогом монизме у марксистов». Например, в одной статье он пишет:
«Если сознание имеет степени свободы, которые нельзя описывать тем же образом, что и материю, то сознание не является частью материи (верендуализм или идеализм)».
Но субстанция уже описывается не так, как её свойства. Вот, например, начало «Этики» Спинозы:
«3. Под субстанцией я разумею то, что существует само в себе и представляется само через себя, т. е. то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которого оно должно было бы образоваться.
4. Под атрибутом я разумею то, что ум представляет в субстанции как составляющее её сущность.
5. Под модусом я разумею состояние субстанции (substantiae affectio), иными словами, то, что существует в другом и представляется через это другое».
Если бы Аргонов был прав, Спинозу надо было бы считать дуалистом, а это не так.
При этом, несмотря на обширные знания по истории философии, Аргонов ни в одной статье не ссылается на достижения диалектических материалистов. По-видимому, Виктор просто не рассматривает их всерьёз: «что ценного могут дать совковые схоласты?» Ведь в СССР «образование было направлено на то, чтобы уничтожить реальную философскую дискуссию и превратить её в схоластику относительно цитат Мыслителей прошлого, а особенно Вождей»!
Думаю, на этом можно окончательно закрыть тему о хоть какой-то близости Аргонова к марксизму.
Аргонов ошибочно видит основу марксизма в том, что мы называем утопическим социализмом. Это неудивительно для человека, который в марксизме, видимо, прицельно не разбирался, зато вырос на позднесоветской эстетике и воспитывался в позднесоветской семье. Разумеется, эти идеи Виктор считает ложными, вместо них впадая в механицизм, идеализм, романтизм… Вот только подлинному марксизму среди этих -измов места никак не находится..
Но если не социализм, то что хочет Виктор предложить как лучший общественный строй? Чтобы в этом разобраться, сначала ознакомимся с его этическими установками.
«Русалочка»: на что опирается Аргонов
Действие второй оперы Аргонова «Русалочка» происходит в современном Владивостоке. В сюжете есть отсылки к сказке Андерсена, но ни фабула, ни посыл ничего общего с ней не имеют.
Главная героиня, Русалочка — негуманоидное искусственное существо, которое из интереса к людям принимает человеческий облик и выбирается из моря на сушу. Её раса обладает высоким интеллектом и инопланетной технологией произвольной перестройки материи, но в остальном техническое развитие этих существ низкое, так как у них нет стеснения в ресурсах. Познакомившись с информационными технологиями, Русалочка понимает, что с ними можно полноценно программировать машины перестройки материи и при их помощи сделать её вид бессмертным. Такие произвольные изменения возможны и с телами людей, но Русалочка не знает, будет это для её вида выгодно или же, напротив, вредно.
Канва повествования — трансгуманизм, улучшение тела и приобретение им сверхчеловеческих способностей. Но, как и социализм в «2032», это только фон, дискуссии о трансгуманизме в опере нет, все персонажи относятся к нему положительно. Автор хотел донести до нас другое — свои этические взгляды, и их носитель — Русалочка.
Из своей этической системы — гедонизма — Аргонов делает далеко идущие политико-экономические выводы, о которых рассказывает в следующем произведении — симфонии «Переосмысляя прогресс». Разберёмся в этике Аргонова, чтобы понять его концепции.
Двухпараметрическая система
Этика Русалочки — так называемая двухпараметрическая система. Для неё хорошо то, что увеличивает сумму её счастья в течение жизни, то есть важны два параметра — уровень счастья и продолжительность жизни. Важно отметить, что для Русалочки к «источникам счастья» относится и счастье окружающих её существ (это в ней заложено искусственно).
— Там, на складе… Ты, наверное, всё же не дала бы себя убить?
«Видовая площадка»
— Нет, конечно.
— Значит, ты не такая уж и святая. … Вот ответь мне… что будет, если в какой-то ситуации на одной чаше весов окажется твоя жизнь, а на другой — жизнь всех людей на земле?
— Буду защищать свою.
— А как же твоя любовь ко всем людям?
— После уничтожения людей она сделает моё счастье отрицательным, но всё же не навсегда. А если я потеряю жизнь, то потеряю вообще всё.
— А если бы оказалось, что навсегда?
— Покончила бы с собой. Всё тот же принцип: счастливые состояния надо продлевать, несчастливые укорачивать.
А теперь обратимся к блогу Аргонова. В нём он говорит, как о самых прогрессивных, о двух этических системах координат — утилитаризме и гедонизме.
«Мои экономические взгляды продиктованы утилитаризмом, который я считаю наиболее верной этической системой. <…> Утилитаризм есть учение, согласно которому этическим идеалом является максимизация суммарного удовольствия (счастья) всех людей, проинтегрированного по времени их жизни. Если говорить менее точно, но более просто — идеалом является максимум счастья и продолжительности жизни для всех»7 .
Уже здесь мы можем увидеть причину множества проблем: источником экономических взглядов Виктора является этика, а не наоборот. Наша действительная мораль — производная от нашего бытия. Выстраивая очередную этическую систему, мы, не ведая того, только вносим в нее предрассудки современного буржуазного сознания. Последствия этой ошибки Виктора мы увидим далее.
«Гедонизм утверждает, что любое сознательное существо стремится к максимизации удовольствия — либо сиюминутного, либо интегрального в течение промежутка времени, на котором возможно прогнозирование событий»8 .
«Аксиологический гедонизм — это предписательное учение, которое говорит, к чему нам следует стремиться (к счастью), но не говорит, как устроен мир и человек.
Психологический гедонизм — это описательное учение, которое утверждает, что каждое сознательное существо в своём волевом поведении стремится к максимизации счастья (в меру способностей). Это не зависит от того, является ли существо само идейным гедонистом»9 .
Виктор понимает удовольствие максимально обобщённо, а не в вульгарном смысле физического удовлетворения или обогащения:
«Гедонизм не отрицает <…> способности людей к бескорыстию. Существует явление эмпатии, в рамках которого человек может чувствовать удовольствие от осознания факта, что другим людям хорошо, и, напротив, сострадать, если им плохо. <…> Теоретически можно даже количественно определить степень альтруистичности человека как коэффициент корреляции между его удовольствием и удовольствием окружающих. Люди со значительным положительным коэффициентом могут быть названы альтруистами, с близким к нулю — эгоистами. Не исключено, что найдутся и «садисты» с отрицательным коэффициентом.
Лишь способность к самоотречению без психологического вознаграждения несовместима с гедонизмом. Гедонизм утверждает, что внутреннее, психологическое, подкрепление необходимо всегда. Даже если солдат собирается закрыть собой амбразуру, это можно легко объяснить внутренним подкреплением — положительным или отрицательным. Например, он это делает, чтобы избавиться от охватившего его ужаса (отрицательной эмоции), что гибнут его товарищи. Или, напротив, мысль о возможности стать героем ему столь приятна, что заглушает страх за собственную жизнь. Наконец, мотивацией может служить обычный гнев, который, как и ужас, является отрицательной эмоцией, и требует от человека немедленных действий. <…> Возможность „подлинного“, абсолютного самоотречения гедонизм „отсекает“ бритвой Оккама: если любой бескорыстный поступок можно объяснить через эмпатию и внутреннее подкрепление, нет смысла верить в существование каких-то других, более странных и иррациональных механизмов. И хотя бритва Оккама сама по себе ничего не доказывает, в данном случае она применима — по крайней мере, пока у нас нет опытных данных против этого»10 .
Взгляды Аргонова — смесь этих двух этических систем: гедонизм в индивидуальной деятельности, утилитаризм как общественная максима. Поэтому и Русалочка — гедонистка, хотя из-за высокой эмпатии её этика близка к идеалам утилитаризма.
Казалось бы, опора на интересы — наконец что-то материалистичное! Но давайте посмотрим внимательно.
Будь Виктор материалистом, он опирался бы не на субъективное понятие счастья, а на объективные интересы представителей тех или иных социальных групп. Тогда мы пришли бы к такому выводу: этической максимой является стремление к удовлетворению интересов и потребностей пролетариата, класса, в который входит большинство человечества. Тогда бы мы неизбежно пришли и к главному интересу всего человечества во всемирно-историческом масштабе — к построению бесклассового общества, к уничтожению эксплуатации. В этом случае такая мораль была бы похожа на то, чем в первом приближении мог бы руководствоваться сознательный коммунист.
Но всё иначе: для Виктора этический критерий — именно субъективное счастье. Ладно уж, что счастье нельзя ни объективно измерять, ни сравнивать — сам Виктор, кстати, считает, что потенциально эта проблема решаема11 . Но субъективные критерии счастья во многом задаются человеку обществом, в котором он живёт. Раз наше общество буржуазно, то и критерии эти у людей зачастую не совпадают с их объективными интересами.
Например, проституция при социализме утилитаристически оправдана, но мы не можем ставить своей целью сделать её общепринятой нормой, не говоря о создании государственных борделей: в этот бизнес идут не от хорошей жизни, и мы скорее будем выступать за то, чтобы его работницы могли реализовать себя иными путями. Не имея возможности уничтожить продажную любовь директивно, мы ставим своей задачей уничтожить её общественную необходимость. Таким образом, тут мы примем за общественную максиму благо меньшинства.
Если мы будем ориентироваться только на субъективное счастье современников, мы придём к тому, что вместо заботы о будущем, об укреплении «мира для людей» мы будем удовлетворять прихоти, продиктованные буржуазными пережитками, наследием общества, когда реальной общественной максимой служит максимизация счастья класса капиталистов. Изменить понятие счастья у людей, живших всю жизнь при капитализме — нетривиальная задача, и нам, аки Моисею, придется ждать преобладания «того народа» не один десяток лет.
Опираясь на свои понятия об этике, Виктор делает ошибочные выводы и о законах развития общества.
Три этики
В статье «Урбанизация и тоталитаризм. Демократия против свободы» Аргонов описывает концепцию трёх этических систем, которые последовательно сменяются в процессе исторического развития. В каждом обществе они сочетаются, даже у одного человека могут сосуществовать элементы различных этик.
- Таблично-ритуализированный тип. Характерен для обществ с «традиционным хозяйством», то есть доиндустриальных. Основная логика — «всегда в ситуации А следует делать Б», закреплённая в виде обычаев.
- Таблично-ценностный тип (деонтология). Усложнение предыдущего типа, возникает с увеличением разнообразия ситуаций и числа социальных связей в процессе развития общества, из-за чего «таблица» первой системы становится слишком громоздкой. Характеризуется логикой «А имеет характеристики, по которым может быть отнесена к этической категории Х; с тем, что относится к этой категории, следует делать Б». К этому типу относится большинство классических этических систем, включая как религиозные (христианство, ислам), так и светские, использующие максиму «этот поступок хорош/плох сам по себе», где «в качестве исходных ценностей выдвигаются такие категории как прогресс, свобода, равенство, патриотизм, разум…»
- Утилитарно-ценностный тип. Возникает при ещё большем увеличении разнообразия ситуаций и социальных связей: Аргонов видит причину распространения такой этики в экспансии Интернета. Здесь единственной ценностью признаётся благополучие самого человека, т. е. логика тут — «А хорошо/плохо для меня, поэтому я делаю Б». Речь, как уже было сказано, о выгоде в широком смысле, в том числе психологическом подкреплении. Утилитарно-ценностный тип, «как и предыдущий тип мышления, характерен и для светских (гедонизм, утилитаризм), и для религиозных (христианская идея спасения души, буддистская идея избавления от страдания) систем».
Что на это можно ответить?
Этика действительно меняется с условиями жизни, и само по себе (условное) разделение её на три типа имеет право на существование. Для каждого из них можно выделить соответствующие материальные основания, но Виктор выделяет их некорректно: привязывать этику исключительно к усложнению быта — грубая ошибка, потому что быт — лишь одно из поверхностных проявлений общественных отношений, которые основаны на господствующем в обществе способе производства.
«Первый тип» — это этика не средневекового крестьянина, а скорее члена племени варваров. Организованные религии, а вместе с ними и ценностные системы, в Европе распространились тысячи лет назад. Впрочем, здесь действительно можно найти связь с усложнением быта и суммацией опыта. А вот «переход к третьей системе», гедонизму, активно начался вместе со становлением капитализма, а вовсе не Интернета: первую её форму составила буржуазная мораль, «мораль чистогана». Её корень — не в усложнении быта, а в господстве рыночной конкуренции взамен традиционного мира. Иными словами, разница между первыми двумя типами — чисто количественная, но вот переход к третьему — качественный скачок. Религию, конечно, пошатнуло и развитие науки, но ценностный тип — это ведь не только религия.
А утилитаризм Аргонова вообще не вписывается в третий тип. Он ближе ко второму, ценностному, только здесь как этическая максима выступают не строки святого писания, а удовлетворение потребностей. Сходство утилитаризма и гедонизма — в близости критериев оценки, а не в принципах работы.
У постсоциалистических стран, в которых целые поколения жили при минимальной конкуренции: гарантированной работе, социальной защите и так далее, — можно выделить особенность. Отсутствие конкуренции и замена материализма на абстрактные ценности в позднесоветской пропаганде способствовали формированию у многих людей идеалистической, то есть ценностной, этики. Последствия этого и наблюдает Виктор вокруг себя. Оттого он и делает ложный вывод, что это норма и для капиталистического строя в целом.
Раз гедонистов уже большинство, нет оснований считать, что Интернет принципиально меняет человеческую этику. Это будет важно, когда пойдёт речь о предсказаниях Аргонова в отношении общества.
Тоталитаризм
Из вышеописанной концепции Виктор выводит теорию о происхождении так называемых тоталитарных режимов в ХХ веке. Из неверных посылок нельзя сделать верного вывода, и всё же рассмотрим её: она иллюстрирует ещё некоторые заблуждения Виктора.
Согласно ей, причина формирования тоталитаризма в том, что широкие массы сельского населения и «горожан в первом поколении» с «первым» типом мышления получили возможность формировать правительство. В одних странах речь шла о всеобщем избирательном праве, в других, как в СССР — о высокой социальной мобильности. Такие люди якобы пытались создать комфортную для себя регламентированную среду в масштабах целых государств, что и привело к власти открытые диктатуры. Когда же выросли новые поколения, в основном состоящие из «горожан по рождению» (а этика человека формируется в основном в детстве и юности), режимы становились демократичнее. В тех же странах, где массовая урбанизация опередила всеобщее избирательное право, жёстких диктатур не было.
Мы уже говорили и о неверности самого деления на тоталитаризм и демократию, и об ошибочности аргоновской теории эволюции этических систем. Ещё одна ошибка Виктора здесь — уже упомянутая вера в то, что всеобщее избирательное право в странах капитала даёт народу реальную власть. Буржуазная демократия — лучшая форма для диктатуры капитала, потому что за ней не видно самой диктатуры, «железной власти капиталистов». С каких это пор слово неорганизованных масс стало что-то значить для сильных мира сего?
Жёсткие меры вызываются объективными условиями, а не хотелками масс. Открытая диктатура применяется любым режимом только тогда, когда нет возможности её скрыть, когда для режима существует реальная опасность. Нацисты боролись с «Рот фронтом», коммунисты — с антисоветскими элементами, оба режима — с разрухой в стране.
Виктор игнорирует классовый подход, что и ведёт его к ошибкам. Если власть на бумаге у народа, значит, и за «тоталитаризм» ответственность всегда несёт народ! Вот только факты не всегда совпадают с документами.
Если уж мы говорим о классовом подходе, нельзя не напомнить, что массовая база фашистов — мелкие буржуа (хотя они и представляют интересы крупного капитала), а коммунистов — пролетарии. Что бы ни говорил Аргонов об их этике, интересы этих групп противоположны, а потому принципиально отличны фашизм и социализм. Логика Виктора же при последовательном применении доводит нас до уравнивания этих двух режимов под знаменем тоталитаризма, чем регулярно грешат буржуазные идеологи, что обращают внимание только на форму. Так что подобное толкование природы «тоталитаризма» не только неверно, но и вводит в заблуждение.
Если ставишь во главу угла этику, в конце концов скатишься в идеализм. Мораль не руководит обществом, она лишь отражает действительные законы этого общества, которые имеют материальный, объективный характер. Подгонка социального развития под эволюцию этических систем толкает Виктора к субъективному идеализму. На тех же ошибочных основаниях он строит и свою футурологию.
Симфония «Переосмысляя прогресс»: во что верит Аргонов
Видео-синопсис к этой симфонии раскрывает взгляды Виктора на логику развития истории ХХ века и недалёкое будущее человечества. Более подробно об этом Виктор пишет в цикле статей «Формации будущего». С него и начнём: здесь описана логика построения прогнозов.
Формации
В статье «Формации Будущего. Перспективы перехода к прямой искусственной стимуляции людей на труд» Аргонов предлагает оригинальную концепцию общественно-политических формаций.
Что же, признание того, что капитализм не вечен, в наши дни — уже немало. Но, в отличие от марксистских, формации Аргонова — общественные, но не экономические. Он разделяет свои формации по двум параметрам: чем людей стимулируют к труду (награда, наказание или убеждение) и кто это делает (отдельные люди, общество в целом, государство). При этом список формаций Виктор позаимствовал из марксизма, хотя мы их выделяем на другом основании.
- При раннем первобытно-общинном строе титульным методом стимуляции является убеждение, а его субъектом — общество в целом. Члены общества воспитываются в рамках обычаев и в большинстве своём покорно следуют им, не мысля жизнь иначе.
- В период вождеств (часто тоже причисляемый к первобытному строю) происходит формирование ранних государств и усиливается роль силового принуждения. В роли основного заказчика «правильного поведения» теперь выступает государство, хотя и работает в тесной связке с обществом [Имеется в виду период разложения первобытно-общинного строя. — А. П.].
- При рабовладельческом строе основным методом стимуляции остаётся насилие, но в роли субъекта всё чаще выступает не государство, а частное лицо. Особенно это касается таких наиболее развитых рабовладельческих систем, как греческая или римская.
- Феодализм представляет собой более размытую систему. Формально в нём сохраняются элементы рабовладения — насильственного стимулирования. Однако, на деле жизнь крепостных больше регулируется традицией, чем прямым принуждением. Феодал же является не только частным лицом, но и частью государства.
- При капитализме основным субъектом вновь без оговорок становится частное лицо, но действует оно уже не методом насилия, а методом награды. Капитализм — пожалуй, первая в истории формация, когда методы насилия и традиционного убеждения отступили перед товарно-денежными отношениями.
Что мы видим? Автор взял второстепенный надстроечный признак, меняющийся вместе с ОЭФ, и объявил его системообразующим.
Аргонов считает причиной смены своих формаций развитие производительных сил, но механистически: он не видит за этим смены производственных отношений. Первая часть симфонии «Переосмысляя прогресс» рассказывает об изменениях общества при форсированном прогрессе ХХ века, но в ней Виктор не показывает никакой разницы между социализмом и капитализмом, всё это будто бы разные стороны «индустриализма». Поэтому, хотя названия формаций тут и марксистские, за ними не стоит вложенного марксистами смысла. Поэтому-то мы не видим у Виктора чёткой логики смены формаций: признаки меняются то так, то этак.
При капитализме главным стимулом стала награда, потому что основным эксплуатируемым классом стал пролетариат, лишённый средств производства. Для него лишение этой «награды» равносильно смерти или как минимум сильному ухудшению условий жизни. Ленин в «Великом почине» назвал это дисциплиной голода. При феодализме у представителя главного эксплуатируемого класса — крестьянина — есть земля, он кормит себя сам, «награда» не необходима для выживания — поэтому вместо неё была дисциплина палки.
Но зачем Виктору было изобретать велосипед? Чем его не устроило разделение по способу производства?
Ответ дан в той же статье. Аргонов выделяет и перспективные формации, которые нельзя основать на способе производства! По сути Виктор притянул классификацию исторических формаций за уши, чтобы иметь основания для своих прогнозов.
В этих гипотетических формациях доминирующим стимулом становится убеждение.
- Индустриальный социализм — суррогатная формация соцстран прошлого, где вместо уничтожения всех методов стимулирования, кроме убеждения, пытались исключить все субъекты стимулирования, кроме государства.
- Причина создания этого «неудачного режима» — то, что при нынешней человеческой природе нельзя построить идеальный социализм — общественно-политическую формацию, где основным методом стимулирования является убеждение, а субъектом стимулирования — государство. Единственный способ построить такое общество — фармакологическое или аппаратное вмешательство в человеческую систему мотивации, поэтому Виктор называет этот социализм также постчеловеческим.
- Из такого социализма, в отличие от индустриального, Аргонов видит возможность и перехода к коммунизму. Эти две формации отличаются отсутствием государства: при социализме оно ещё является аппаратом организации населения, а при коммунизме эту роль берёт на себя общество в целом.
Минуточку… Идеальный социализм невозможен при нынешней человеческой природе. Но что такое «нынешняя человеческая природа»? Продукт капиталистических отношений, продукт конкуренции в условиях дефицита.
Буржуазия критикует коммунизм за то, что он противоречит характеру, морали и убеждениям современных людей. Он говорит, по сути, банальнейшую вещь: современное буржуазное сознание не соответствует будущему коммунистическому бытию. Утопист некритически усваивает эту мысль и предлагает единственное, на его взгляд, решение: переделать человеческую природу, переломить её через колено, поменять сознание людей.
Но «вся история есть не более, как постоянное изменение человеческой природы», как писал Маркс в «Нищете философии».
Феодальный аристократ мог долго и упорно спорить с буржуазным идеологом, что человеческая природа не позволит построить капитализма, что общество не может работать без дисциплины палки, без внеэкономического принуждения. Теперь буржуа, придя к власти, объявляет, что невозможна никакая социальная система, в которой отсутствует дисциплина голода, то есть экономическое принуждение. Да, сегодня люди не будут работать исключительно за идею. А кто захочет работать бесплатно, когда нужно что-то есть и во что-то одеваться, а на это нужны средства?
Убеждения большинства людей, их мораль, традиции всегда и всюду направлены на закрепление и защиту порядка, в рамках которого данное общество привыкло существовать. Всякое поведение, противоречащее стабильному самовоспроизводству этого общества, клеймится как аморальное и подавляется теми или иными средствами. Так что необязательно лезть в голову человеку и ломать его природу: эта «природа» и сама подстраивается под условия жизни, под законы социального развития.
Тунеядство — «разбогатеть и ничего не делать» — при капитализме является не только нормой, но и целью для многих. Всё так, потому что труд здесь — это ярмо на шее человека, и именно к этому ярму прикреплена телега капиталистического производства. А тот, кто успешен, сидит в телеге да иногда кнутом подстёгивает — роль куда более завидная!
Коммунистическое же общество будет существовать за счёт добровольного коллективного труда, и люди будут склонны защищать уже этот порядок, при нарушении которого система рухнет. Всякий тунеядец окажется изгоем в таком обществе. А что может быть важнее для человека, чем мнение других, если всё остальное у него уже есть?
Да, из «индустриального социализма» не перейдешь напрямую к коммунизму. Но в «идеальный социализм» он может и должен постепенно перерастать. Где теперь ваши мысли об изменчивой этике, гражданин Аргонов?
Мы видели уже в «2032» истории о неизменности человеческой природы — экстраполяцию проблемы тунеядства при автоматизации на социализм. Что ж, ничего удивительного.
Формации убеждения Аргонова — очередное издание утопического социализма. Пусть на биологическом уровне речь идёт о влиянии на материальные структуры мозга, а не о попытках воспитать нового человека: на уровне социальном это старый добрый идеализм, попытка поставить общественное сознание перед общественным бытием. И это не говоря о том, что нет никаких доказательств, что тонкое программирование потребностей вообще технически возможно, как бы сегодняшняя редукционистская наука ни пыталась сводить психологию человека к физиологии мозга!
Как я уже говорил, Виктор считает основой смены формаций при «нынешней человеческой природе» прогресс производительных сил как таковых, как это делают и идеологи «постиндустриального общества». Поэтому к «историческим формациям» Аргонов добавляет ещё одну, которая сейчас якобы находится в становлении. Эта система обрисована во второй части симфонии «Переосмысляя прогресс» и подробно описана в статье «Информационный коммуно-капитализм».
Прежде чем перейти к критике этой концепции, рассмотрим, почему Аргонов считает такую формацию жизнеспособной и вероятной.
Счастье
В статье «Экономика при утилитаризме» Аргонов отталкивается от принципа за авторством В. Парето: если мы случайно разбросаем между людьми разные товары, то добровольный обмен между людьми способствует взаимному повышению их счастья при условии полной информированности, а любые ограничения обмена ведут к потенциальному понижению счастья.
При этом предмет обмена — не только вещи, но и поступки, в т. ч. труд. Отсюда следует, что с точки зрения утилитаризма недопустимы любые запреты на свободный товарно-денежный обмен при условии его честности. Например, злом является существование льгот вместо денежных выплат: их нельзя обменять, а значит, этим ограничивается получение удовольствия. Как пишет Виктор, «единственная причина, по которой в современном обществе сохраняются натуральные льготы и подарки недефицитных вещей — продолжающееся неприятие обществом утилитаризма, деление людей и источников удовольствий на достойные и недостойные, отношение к деньгам как к злу».
Если бы это действовало в жизни, нам бы осталось только склониться перед либертарианцами. Но реальность отличается от вводных теории Парето.
Давайте допустим, что всё-таки основу счастья составляют объективные потребности, и только во вторую очередь на него влияют субъективные желания, которые могут навязываться тем или иным общественным укладом. С точным их сравнением по-прежнему проблемы, но приблизительно оценить их ценность можно: выйдет что-то вроде всем известной пирамиды Маслоу.
А теперь следите за руками.
Сам Аргонов видит проблему: ни счастье, ни продолжительность жизни не находятся в линейной зависимости от богатства. Эта зависимость скорей логарифмическая, то есть оба эти параметра, если доход увеличится на фиксированную сумму, вырастут у бедняка намного сильнее, чем у богатого (в реальной жизни ведь нет равного и случайного распределения благ), а начиная с некоторой суммы корреляция денег и счастья падает до статистической погрешности — для полностью обеспеченных комфорта и безопасности не нужны миллиарды. То же касается продолжительности жизни: среди бедных стран корреляция между средней продолжительностью жизни и ВВП сильнее, чем среди богатых. При этом никто не будет действовать против своих интересов — у любого альтруизма должно быть положительное подкрепление, хотя бы психологическое. Значит, для максимального счастья людей кто-то должен отнимать деньги у богатых, неравенство не должно быть бесконтрольным, насильственное перераспределение денег оправдано утилитаризмом. Таким образом, сам Виктор опровергает либертарианскую максиму «свободный неограниченный обмен без насилия ведёт к наибольшему счастью людей».
Строгой противоположностью этой максимы является максима уравнительная, некорректно названная Виктором социалистической: «каждый должен иметь равное количество материальных благ». Виктор критикует её за то, что равный доход хотя и обеспечит максимальный «интегральный показатель счастья», но вместе с тем уничтожит и мотивацию к труду. И если говорить про уравниловку, то это правда, но ведь уравниловка — это не социализм! «От каждого по способностям, каждому по труду» — наш главный лозунг, и он прямо подразумевает, что доходы людей не должны быть строго равными. Они должны быть лишь пропорциональны вкладу человека в общее дело, а этот вклад не может отличаться в сотни раз. Значит, Виктор критикует соломенное чучело, повторяя либертарианские клише.
Проблема распределения — единственная, которую замечает Виктор в теории Парето. Поэтому он говорит, что «нельзя лишать богатых стимула развивать производство, <…> отрасли, где успех крутится вокруг частной инициативы, должны подвергаться минимальному налогообложению, иначе они будут погублены». Но на самом деле в теории куда больше несоответствий реальности, и это полностью меняет картину.
Равный обмен? Если в сфере потребления о нём ещё можно говорить, то в сфере производства обмен неравен, труд наёмного работника не оплачивается сполна. Оплачивается только рабочая сила, то есть себестоимость, за которую работник может существовать как работник. Только на этом явлении, эксплуатации, разнице между стоимостями труда и рабочей силы и стоит капитализм! Добровольность такого обмена иллюзорна: тот, кто не хочет продавать труд по неполной стоимости, будет сидеть без денег. Полной информированности тоже нет, в первую очередь, в сфере торговли. Всё это ведёт к тому, что неравенство не просто существует, а бесконтрольно растёт, а значит, падает интегральное счастье.
Капитализм не может вести к парето-оптимуму. К нему ведёт социализм, уничтожая эксплуатацию и сверхнеравенство, не запрещая при этом равный обмен личной собственностью (например, продажу вещей на барахолке).
Кстати, это неплохой довод в пользу социализма для полемики с романтиком, если аргументация через классовые интересы не сработает.
А что предлагает Виктор, если не «индустриальный социализм»?
Чтобы приблизиться к парето-оптимуму, он предлагает ввести безусловный основной доход (БОД). Это фиксированная сумма, которую регулярно выплачивают всем гражданам за счёт налогов и доходов от национализированных природных богатств. Одновременно с его введением отменяется большинство институтов с бюджетным финансированием (медицина, образование и т. п.) с расчётом на то, что БОД будет всем хватать на коммерческий аналог.
Государство является собственником большинства природных ресурсов [добыча которых не связана с личной инициативой и потому не пострадает от национализации], деньги от использования которых поровну распределяются между гражданами в виде БОД не менее прожиточного минимума.
Если природной ренты будет хватать на БОД примерно в 2 прожиточных минимума, отменяются все налоги с населения и одновременно бюджетное финансирование учреждений (здравоохранение, образование) — всё это должно будет оплачиваться как раз за счёт БОД. Все экономические отношения в государстве строятся по анархо-капиталистическим принципам. Если БОД будет меньше, то максимально упрощённые налоги сохраняются, а особо нуждающиеся слои населения получают деньги сверх БОД.
Так как на БОД можно жить, теряется смысл во всеобщей занятости, и те, кто не хотят, могут не работать (но их число регулируется через размер БОД, который привязан к суммарным налоговым сборам).
В итоге Аргонов возвращается к либертарианству (минархизму), только с «костылём» в виде минимального обеспечения для всех. Аргонов читал не только Парето, но и Мизеса, и похоже, что идеи последнего ему отчасти близки. Но какой же это парето-оптимум, если капиталисты продолжают богатеть за счёт других? Выходит такая картина: мол, вы не умираете, вот и будьте счастливы от этого и не лезьте к сверхприбылям монополий!
И Аргонов не просто считает такой строй оптимальным. Он думает, что он должен будет установиться в мире естественным путём! Но как?
Информационный коммуно-капитализм
Виктор пишет, что сейчас происходит становление новой общественной формации, материальную базу которой составит безусловный основной доход и, как следствие, возможность для всех заниматься тем, чем хочется, включая постоянную работу в некоммерческом секторе и тунеядство. Эту формацию он называет информационным коммуно-капитализмом. Название такое, потому что одновременно есть и люди, занятые исключительно некоммерческой «деятельностью коммунистического типа», и капиталистические отношения.
«Информационный коммуно-капитализм (ИКК) есть общественно-политическая формация, где государство монополизирует право на насилие, претендует на роль важного субъекта награды (хотя и не запрещает частную инициативу), но слабо использует метод убеждения (слаба роль идеологии и пропаганды). Основным субъектом убеждения здесь является не государство, а общество (в интернет-среде люди добровольно занимаются творчеством, будучи движимы социальными интересами)».
Звучит довольно мило, но почему такое общество должно сформироваться? Давайте посмотрим на логику Аргонова (далее приведены не цитаты, а краткий пересказ содержания статьи).
- Малоподконтрольный государству Интернет уже формирует свободомыслие и гедонистическую мораль (см. выше) у поколения «выросших на нём». Когда Интернет осознаётся властями как сила, определяющая сознание масс, они начинают пытаться контролировать его через запреты, что на деле только усиливает оппозиционность большинства. Ряд IT-компаний, которым сетевая анархия выгодна, в свою очередь, становятся в открытую оппозицию государствам — как, например, Павел Дуров.
- Широкое распространение персональных 3D-принтеров и возможность скачивать 3D-модели с торрентов подрывает работу, прибыльность и влияние производителей большинства товаров широкого потребления. Теперь людям для получения большинства вещей нужны только сырьё и энергия. Власть оказывается в руках у «новых элит», зарабатывающих за счёт Интернета.
- Новые элиты вводят законы, цель которых — сокращение времени, проводимого людьми на реальном производстве, и увеличение времени, проводимого в интернете. Сокращается рабочий день, компаниям запрещается ограничивать рабочих в пользовании интернетом, сужаются законы об авторском праве, производятся попытки национализации сырьевых компаний и введения БОД.
- После полномасштабного введения БОД отменяется ряд «левых перегибов» предыдущего периода: снимается ограничение на рабочий день, либерализуется налоговая система. Устанавливается симбиоз коммунизма, государственного социализма и анархо-капитализма: каждый имеет право выбрать для себя преимущественную форму отношений. Можно работать на государство или на частный сектор и иметь больше денег; можно жить только на БОД, при этом работая некоммерчески или не работая вообще. Так как чем-либо интересоваться человек никому не обязан, а работать на капиталиста — не то же, что на общество, отчуждение сохраняется и тунеядцы не превращаются в изгоев, в отличие от коммунизма (то самое явление, которого в «2032» боялся Милиневский — Авт.).
Коротко это сформулировано в синопсисе ко второй части симфонии:
«Государства не исчезли, но перестали быть источниками морали и идеологии. Наёмный труд не исчез, но перестал быть обязанностью».
«Конструируя информацию»
Первая часть описывает сегодняшний день. Да, сетевая свобода — реальность, но не больше и не меньше, чем свобода печати в былые времена: она означает лишь свободу покупать и продавать, свободу владеть теми или иными интернет-ресурсами.
Кому принадлежат поисковые системы, социальные сети, видеохостинги, все современные средства связи? Тому же самому капиталу, который распоряжается газетой, телевизором и радио. То, что государство так долго не трогало Интернет, вполне объяснимо: как и везде, пока капитал справлялся сам, вмешательство властей просто не было нужно.
Мнимая свобода в интернете — очередная форма буржуазной диктатуры, а весь «нонконформизм» — очередная иллюзия для масс. Но даже в этих рамках смелость и бескомпромиссность героев Интернета не всегда перетекает в реальную жизнь: вспомнить хоть пресловутое «выйди со мной раз на раз, а не в интернете базарь»! Наконец, утверждение о становлении гедонистической морали вследствие расширения круга взаимодействий, как уже было сказано, ошибочно.
Ко второму этапу претензии куда существенней. Так, господство персональных 3D-принтеров не выгодно никому: ни потребителям, ни производителям.
Разве капиталистам не выгоднее производить множество типов товаров, а не один, заменяющий всё сразу? Это ведь даже не случай смартфонов, которые разом заменили кучу вещей: потенциально будет уничтожено вообще всё производство товаров народного потребления. Зачем? Это значит — и оборудование на переплавку, и рынки сужать… Сплошные убытки! Возразить, что это смогут делать IT-компании, не выйдет: зачем им уничтожать реальный сектор, если его можно выкупить и использовать с большей выгодой?
Что до потребителя, то ему 3D-принтер «для всего» также выгоден не будет. Одно дело — печатать безделушки и бытовые мелочи, другое — сложные аппараты, требующие дорогого сырья. Второй случай всегда будет подразумевать, что крупная промышленность сделает дешевле: те же принтеры могут стоять в цехах, но издержки их работы, например, цена сырья и энергии, будут в разы ниже, чем у домашних машин. Кому нужно тратить лишние деньги на самостоятельную распечатку? Вы уже сейчас можете самостоятельно печь домашний хлеб без всяких 3D-принтеров, вот только издержки будут намного выше, чем у хлебозавода.
Значит, смена приоритетов буржуазии нам не светит. Следовательно, дальнейшие утверждения Виктора ошибочны.
Впрочем, трудно было ожидать иного от рассказов о научно-технической революции, которая должна перевернуть мир. Теория о том, что информационные технологии, как волшебная палочка, избавят нас от проблем, критиковалась ещё в скучном брежневском кирпиче «Научный коммунизм» за 1978 год. За прошедшие полвека можно было убедиться, что никакой технологический взлёт не решает социальных проблем сам по себе. «Глобальные проблемы человечества» — по-прежнему самый стабильный и однообразный раздел любого гуманитарного учебника.
Не стоит и забывать, что государство — не аппарат мобилизации населения, а в первую очередь аппарат классового насилия. Большинству буржуа ни к чему анархо-капитализм, ведь государство действует в их собственных интересах. Настоящие капиталисты, в отличие от теоретиков анкапа, не брезгуют участвовать в империалистических авантюрах собственных государств и применять цензуру. Только когда бьёт час платить налоги на оплату дорогостоящего госаппарата, от них слышны вопли о «дешёвом государстве»! А если кто-то из капиталистов и правда выступает за анархические идеалы, как Дуров, то это говорит лишь о том, что конкретно их к кормушке не пустили.
Впрочем, всё это не означает, что невозможно ввести БОД и создать структуру общества, подобную описанной Виктором. Возможно, и притом без потерь для реального сектора, вот только лишь для стран «первого мира» — за счёт эксплуатации периферии. Она уже дала высокий уровень жизни в Европе и США, и БОД мог бы стать развитием этой тенденции. Дело тут не в прямой выгоде для информационных магнатов, а в классическом запудривании мозгов населению. Но во всём остальном мире сохранится сегодняшний капитализм, ведь там буржуазия не даст проводить национализацю — эти деньги нужны ей самой! Видимо, Аргонов просто упускает из виду эксплуатацию периферии, потому об этом и не говорит. Для него сегодняшний день — это уже упомянутое «постиндустриальное общество», которое должно всенепременно добраться и до стран периферии! Это было бы замечательно, если бы не было наглой ложью буржуазных идеологов. Непреодолимое отставание «развивающихся» стран — источник богатств для стран «развитых».
Но давайте допустим фантастическую ситуацию, что весь мир объединился в равномерно развитое государство и теперь живёт при коммуно-капитализме за счёт природной ренты. Но результат опять не будет радужным: в таком государстве БОД становится значительным, только когда число тунеядцев минимально! Ведь прибыль капиталиста, в том числе и государства — это, как мы уже говорили, неоплаченная часть стоимости труда людей. Не будет миллиардов рабочих — не будет и прибыли: живущий исключительно на БОД не создаёт прибавочной стоимости, так как не производит ничего, что можно было бы продать. Сколько капиталисты от него получат, столько вынуждены будут отдать в налоговый фонд или за природные ресурсы: государство продало капиталисту нефть, отдало всю прибыль народу, народ эту прибыль потратил на товары того же капиталиста, и он в итоге выйдет в ноль. И это мы ещё амортизационные расходы не учли! Так что большинству всё равно придётся остаться пролетариями, раз уж частное предпринимательство твёрдо решено сохранить. Какая же это новая формация?
Ну и, конечно, всё это не отменяет главной проблемы капитализма — кризисов перепроизводства.
Вывод: ИКК, даже если он образуется, будет не новой общественно-экономической формацией, а ещё одной формой капитализма, потому что большинство людей будет вынуждено остаться в рамках старых производственных отношений, а значит, и старых мер стимуляции к труду.
Выводы
Основная проблема истмата от Аргонова в том, что он выдаёт желаемое за действительное. «Интернет плодит гедонистов», а не капитализм. «IT-компании порешают и им будет невыгоден реальный сектор, но выгоден интернет». «Инициативу нельзя ограничивать, иначе развития не будет». «Гедонисты захотят вводить БОД, то есть строить экономику на оптимуме по Парето, а не на оптимуме по Нэшу — всё себе, а остальные как хотят».
Сам Виктор очень хочет, чтобы БОД ввели и сделали мир более справедливым. Это похвальное стремление, только это так не работает. К тому же БОД, как выяснилось — вовсе не лучшая для утилитариста стратегия. А лучшую стратегию, социализм, Виктор в упор не замечает, будучи не в силах откинуть представления о нём как об уравниловке и тоталитаризме, а о частном предпринимательстве — как об однозначном благе.
Что ж, на то он и буржуазный интеллигент: я, студент-медик, в основном, таких вокруг себя и вижу. И пусть кто-то из них искренне хочет построить лучший мир, они часто не способны вырваться из плена старых стереотипов… пока капитализм не начнёт бить по голове.
Заключение
В чём главная проблема Виктора? Человек видит несовершенство мира, хочет его поменять, сделать людей счастливее, но единственный верный путь от него скрыт буржуазными мифами. Мифом о пользе частной собственности, мифом об эффективности буржуазной демократии, мифом о неизменности человеческой природы. Оттого и увязают такие люди в думах о том, что единственный выход — переделать человека. Всё это так знакомо!
Виктор признаёт первичность материальных условий и то, что капитализм конечен. Но этого мало. Он не видит классовой борьбы, хотя и понимает, что любой закон принимается в интересах одной группы против интересов других12 , не видит эксплуатации, не видит прогресса производственных отношений. Оттого его гипотезы и рассыпаются, только их тронь! Чтобы избежать его ошибок, нужно быть последовательным материалистом и последовательным диалектиком.
Идеи, которые транслируют в массы такие деятели культуры, сродни гомеопатии. Гомеопатические препараты сами по себе безвредны, но тот, кто принимает только их, лишается спасительного действия настоящих лекарств. Так и те, кто внемлет идеям аргоновых, хоть и не пойдут в случае чего бороться с коммунистами, но и к самим коммунистическим идеям без должной обработки останутся глухи.
Но есть и хорошие новости. Как мы выяснили, социализм — прямой путь к парето-оптимуму, к «счастью-для-всех». И если для такого романтика всеобщее благо — нравственный ориентир, необходимо показать ему, какой путь ведёт к всеобщему благу. А когда это будет сделано, выбить из него весь идеализм.
Пока рабочие не хотят просыпаться, эти романтики — топливо кружков.
Это топливо нужно поджигать.
Примечания
- Виктор Аргонов как отражение сознания интеллигенции. ↩
- Формации будущего. Перспективы перехода к прямой искусственной стимуляции людей на труд. ↩
- Там же. ↩
- Панпсихизм — всего лишь учение о количественности степени сознательности материальных систем? ↩
- Виктор Аргонов, Елена Смирнова: Можно ли опытно проверить существование материи? Временная локальность как ключ к её научному определению ↩
- Экспериментальные методы решения психофизической проблемы: подход феноменальных суждений. ↩
- Экономика при утилитаризме. ↩
- Гедонизм и эгоизм. Можно ли быть альтруистом, но не любить ближнего как самого себя. ↩
- Введение в гедонистический трансгуманизм (ГТГ, HH+). ↩
- Гедонизм и эгоизм. Можно ли быть альтруистом, но не любить ближнего как самого себя. ↩
- Введение в гедонистический трансгуманизм (ГТГ, HH+). ↩
- Любой закон по природе дискриминационен. ↩
