Публикуем первую часть материала о социальной ситуации в сельской местности современной России.
Вспоминая «хождение в народ»
Данный репортаж является своеобразным продолжением моего первого очерка1 . Там я выдвигал тезис, что современные российские левые отвратительно ориентируются в той ситуации, которая сложилась в сельском хозяйстве. Впрочем, подробнее об этом поговорим в заключительной части.
Сейчас же просто отметим, что вопрос давно назрел, а никаких подвижек к его разрешению не видно ни у одной из активно действующих групп. Данный материал тоже не без минусов, хотя бы потому, что мы вновь пришли к читателю не с готовой монографией, а с репортажем, пусть даже и объёмным. Небольшая аналитическая часть в конце, безусловно, будет присутствовать, но полноценного исследования она заменить не сможет.
В процессе сбора материала я и один из моих товарищей, сочувствующих делу марксистского кружка в Оренбурге, объехали несколько районов нашей области, беседовали с самыми разными людьми, стараясь зафиксировать основные моменты генезиса нового аграрного строя. Не все интервью вошли в данный материал, некоторые разговоры шли неформально и коротко, без фиксации.
Представлялись мы в качестве молодых историков, собирающих материал по либеральным реформам 1990-х на селе. В принципе, в отношении меня это даже правда, если не считать того, что интерес мой выходил далеко за пределы рассматриваемого периода. Никаких агитационно-пропагандистских целей мы себе, конечно же, не ставили, хотя я почти уверен, что некоторые шальные головы могут поставить мне в упрёк, что поехал я «налегке», а не с целой газелью политической макулатуры. Что же сказать? В сельской местности и своих дурачков хватает, вы же, не понимая той массы, с которой придётся взаимодействовать, не зная всей специфики и основных нужд, в глазах местных просто пополните их число. О какой работе на селе вообще может идти речь, например, у РРП, когда у неё вообще аграрной программы нет?2 Даже самой плохой, написанной кем-то без отрыва от кабинета с кондиционером. Что вообще можно пропагандировать на селе, не предлагая никакой альтернативы существующему? Хотя о чём я, когда это наших «коммунистов» останавливало незнание страны, в которой приходится работать, незнание социальной базы, которой надо овладеть…
Мне как-то доводилось участвовать в тех редких и спорадических контактах, которые происходили между нашими левыми и селом. Ничего нового не происходит — приезжаешь, разбрасываешь макулатуру по ящикам, а потом какой-нибудь митинг перед уцелевшим памятником Ильичу со всеми признаками типичной городской акции. Всё то же самое, но только люди не шарахаются, а наоборот, стягиваются посмотреть и посмеяться с этих чудных «городских»…
Так что мы поехали рассекать бескрайние степи налегке и пока больше с целью послушать, чем что-либо сказать. Надеюсь, наш почин будет подхвачен и в иных регионах, так как несколько подобных репортажей с разных концов страны — уже хорошая источниковая база и хорошее подспорье тому, кто задумает написать большую работу. И только тогда, имея чёткую альтернативу, мы сможем вернуться сюда и бороться за преображение жизни в соответствии с её принципами.
О дивная «Новая Россия»
Новоалександровка находится приблизительно в 6–7 километрах от города Бузулук и фактически превратилась в его спутник и конечную остановку городского транспорта. Данное село резко отличается от образа глубинки, укоренившегося в сознании типичного городского россиянина. Откровенно старых и покосившихся домов немного, брошенных почти нет. Напротив, даже идёт строительство. Основательные заборы, рекламные щиты, кафе, обшитые сайдингом домики (хотя бывает, что прямо за ним всё тот же дом времён освоения). Всему виной процесс деурбанизации, который очень медленно, но верно затягивает этот населённый пункт в единую агломерацию.
Речь идёт не о той деурбанизации, о которой так восхищённо пишут в современных книжках: зажиточные семьи, обеспеченные транспортом, могут себе позволить жить в лучших экологических условиях, а благодаря современным средствам обмена информации…
Здесь дело обстоит совсем наоборот.
Тут жить банально дешевле, чем в городе. Плохая социальная инфраструктура и удалённость от работы компенсируются довольно скромными ценами на покупку и аренду жилья, что постепенно превращает село в спальный район. Собственно, по описанию это он уже и есть. В сравнении со спальными районами Оренбурга, на мой взгляд, всё весьма печально. Но в сравнении с сёлами — весьма и весьма недурно. Есть и детский сад, и школа, и работающий дом культуры, и фельдшерско-акушерский пункт. Аптека, правда, только по будням.
Немногие местные, с кем удалось пообщаться, факт всё более крепкой «сцепки города с деревней» подтверждают. На 500 дворов (приблизительно, конечно же) скотину держат менее десятка. Более мелкую живность, вроде кур или гусей — чуть больше. Все в основном в городе трудятся или вахтовики по контракту, в сельхозпроизводстве мало кто.
Да это всё видно и невооружённым взглядом. Достаточно пройтись по селу и заглянуть во дворы, где это позволяет забор: хозяйственные постройки брошены, никаких шумов кроме собачьего лая не слышно, в коровниках же в лучшем случае стоит автомобиль или старый хлам. Разве только птица какая…
Возвращение местного стада с выпаса удручает ещё больше — десятка два голов, не более. А ведь я помню, как в начале 2000-х здесь только одна семья могла держать у себя свиней, двух коров, козу, многочисленных кур… Всё забили, стало невыгодно.
Впрочем, я здесь не ради сантиментов, а для того, чтобы приблизиться к истине о процессах, когда-то сокрушивших колхозный строй в этих краях и готовящих данному месту новую участь городской окраины. А худшую ли, в сравнении с иными вариантами?..
К. Геннадий
1955 г. р. Закончил отделение агрономии Оренбургского СХИ. В 1977–1984 работал агрономом в колхозе «Заветы Ильича», затем бригадиром растениеводства в совхозе «Ключевой». С 1988 до середины 90-х трудился в Южнооренбургском управлении технического транспорта, после чего снова вернулся в колхоз «Заветы Ильича». Точнее, в ту структуру, что возникла на его месте. Проработал там до 2004 года, после чего стал законтрактированным рабочим в нефтяной отрасли, работает вахтовым методом. К сожалению, я запамятовал записать его специальность, но нынешнее место работы связано с обеспечением работы электрооборудования.
— Я уверен, что колхозы развалили специально. В начале 90-х сельское хозяйство очень ужали. Цены закупочные со стороны государства остались те же, а на технику и ГСМ взлетели вверх. Да и не только на неё, вообще на промышленные товары. Спички стоили 200 рублей, водка около 3000 рублей. Всё пошло вверх. Через диспаритет начался постепенный развал. В советское время было ещё как-то… Год-два был хороший между неурожаями и колхозы/совхозы могли гасить свои долги. Ну, которые сильные колхозы и совхозы. Съезд партии вообще всегда был ожидаемым событием, это означало списание долгов государством в одностороннем порядке. Вообще, я думаю, что диспаритет был всегда искусственным, власть из крестьянства всё выжимала в сторону города. Я слышал, что Андропов хотел ещё в сельском хозяйстве цены отпустить, но не смог. Затянули с этим. Это бы всё решило.
— Так почему же диспаритет тогда сохранился в рыночных условиях? И притом он только растёт!
(Собеседник оказался несколько растерян, но тут же нашёл объяснение в том, что государство у нас вообще крестьянство не любит и ныне диспаритет тоже искусственный, но просто инспирированный властями через рыночные механизмы.)
— Мне приходилось встречаться со многими свидетельствами, что колхозное крестьянство крайне негативно восприняло нарождающееся фермерство. Вы помните нечто подобное?
— Это зависело от силы колхоза. Чем мощнее — тем хуже отношение к фермерам. У нас фермеры появились только во второй половине 90-х, когда окончательно производство развалилось, потому немного могу сказать по этому поводу. Колхозы в рыночных условиях брали много долгов, так как за один только урожай даже ГСМ не купишь, какая уж амортизация. И в этом они глубоко увязли. Создавались специальные комиссии, которые описывали за долги хлеб, скот, оборудование и продавали за бесценок. Бралась ссуда, всё это скупалось, пока дёшево. Так начиналась вторая волна фермерства. Первые были как бы рядом с колхозами, можно сказать, паразитировали на них, а это… Тут уже не было особого выбора. А тогда, в самом начале, уход в фермеры был ослаблением колхоза, а на колхозе все тяготы по обязательным поставкам в пользу государства, на кой чёрт он нам, этот нахлебник?
— Замечали ли вы какую-нибудь серьёзную разницу между колхозом и совхозом как формами социалистической собственности?
— Никакой существенной разницы не было на деле. Я знаю, что она задумывалась, но на практике не видно было. В совхозах чехарды кадровой не было, больше ничего существенного.
— Известны ли вам те или иные махинации с плановыми заданиями? Приписки, например?
— Приписки? Нет, мы по-другому делали. Решали проблемы с планом за счёт запашки сенокосных угодий в обход документов. Это сходило с рук, это нормально было.
— Говорят о том, что колхозы начали растаскивать ещё в доперестроечное время, что были большие масштабы воровства. Сравнимы ли они с 90-ми?
— Воровство было мизерным. Дроблёнка, семечки… Нас район больше обкрадывал, если так можно сказать. Себе брали всё лучшее, нам оставляли второго сорта. Неправда это всё.
— Какова была роль ЛПХ и колхозного рынка? Есть мнение, что колхозники больше старались работать на своё хозяйство, в то время как работа в колхозе виделась чем-то вторичным.
— Да нет, ерунда. Роль колхозного рынка была невелика. ЛПХ давали какую-то избыточную продукцию, которую старались чаще всего продать с рук на руки, вообще в обход большой торговли. Но тут тоже всё по обстоятельствам, смотрели, где денег можно было больше получить.
— Были ли в доперестроечное время конфликты в колхозе? Между колхозниками и председателем, какова была роль низовых структур — партийных первичек, профсоюзов?
— Я сам был парторг какое-то время. Конфликтов не было, но доверие к нам со стороны колхозников было весьма поверхностное.
— Возникали ли у вас или у кого-то из ваших знакомых, до перестройки, идеи о выделении из колхоза, о ведении единоличного хозяйства? Быть может, под влиянием исторической памяти?
— Идея выделения из колхоза никогда не была популярна, до перестройки такого никто не высказывал даже в частных разговорах. Ничего подобного не слышал.
— Как изменилась жизнь с приходом рыночных отношений?
— Колхоз переименовывали часто. Мы были ООО «Уран», ООО «Ильича», ООО «Пригородный». Ну, уходили от налогов так…
— Извините, я вас перебью. ООО… «Ильича»? Кто-то из правления или тот самый…
— Ну да. Заветы Ильича, ООО «Ильича»… Логично в принципе.
(Как и в случае с отцом, который рассказывал мне о переименовании колхоза «Счастливая жизнь» в колхоз «Россия», я так и не смог объяснить, почему так сильно смеялся.)
— Что ещё сказать? Да ни в чём отличий не было. Дали земельные и имущественные паи, а никто из колхоза уходить не хотел. На собрании сложили их снова и просто переименовались. Я лично не присутствовал, я в другом месте работал тогда. Только в 1995 вернулся, когда УТТ развалилось.
— Ну как это «ни в чём»? Например, председателя колхоза в большинстве случаев «рекомендовали» из райкома партии, собрание фактически только утверждало. Теперь же вы, по сути, сами себе выбирали председателя.
— Ха! А теперь вместо райкома нам его добровольно-принудительно рекомендовало местное управление сельского хозяйства.
— Но они же менялись, вы называли несколько фамилий.
— Они менялись, когда переставали устраивать управление сельского хозяйства по тем или иным причинам.
— М-да, дела… Вернёмся ненадолго к деятельности «специальных комиссий», которые вы упомянули. Что это за комиссии были? По описанию похоже на судебных приставов.
— Итак, колхоз накапливал долги вследствие попыток поддержать производство. Банк давал деньги, например, на ГСМ. Дотаций от государства уже не дождёшься, настал рынок, все должны были сами выживать. Наступила засуха, урожая нет. Что с ГСМ? А его сожгли в посевную и в попытке спасти урожай. Прибывала комиссия, забирала за долги зерно и скот. Технику они, кстати, не брали. Технику забирали другие люди, с бритыми головами. Председатель и правление имели с этого процент, я точно знаю. Я был в КРК, люди выдвинули. Собственно, меня потому ещё до окончательной ликвидации колхоза и уволили — каждое собрание задавал два больных вопроса: «Где земля?» и «Где деньги»? Почти десять лет задавал, ответа не получил. Кстати, техникой иногда ещё выплачивали долги по зарплате.
— А почему, если было так много техники на руках, она так дорого стоила? По идее, это должно сбивать цену.
— Техника, выводившаяся из производства, как правило, конвертировалась в металлолом, металлолом в деньги, а деньги вкладывались как можно дальше от сельскохозяйственного производства. Техники было мало, сколько бы её ни распродавалось.
— Почему колхозники не препятствовали этому развалу? Ведь когда ввели эти земельные паи, имущественные паи, они не стали разбегаться — они добровольно сложили их и выразили желание жить как прежде.
— Да, это было добровольно, что хотели… Но надо понимать, что администрация была подсадная и у неё в руках был мощный рычаг в виде зарплаты. А зарплата была натуральной тогда, мы будто бы снова за трудодни работали. Денег никто не видел, давали зерном, ещё чем… Подсобные хозяйства в этот период, кстати, большую роль стали играть. Что вырастишь, то и продашь. С этим связано и возрастание низового воровства — сколько утащишь, столько скотину и сможешь кормить. Администрация могла задерживать зарплату, урезать, а то и прямо запугивать. Люди хотели выжить, не до борьбы, никого было не поднять.
— Что сейчас с этими людьми? Из правления, с председателями…
— Они преимущественно «рантье» (с пренебрежением), владеют землёй, но сами на ней не работают. Сдают, имеют доход. Тем же фермерам, например.
— А в целом, что стало с землями колхоза?
— Было у нас… Так, чтобы не соврать… 9 тыс. га. Сейчас обрабатывается 3 тыс. га. Ещё одну тысячу отдали городу. Остальное зарастает дикой травой.
— Как профессиональный агроном, можете ли вы оценить, насколько качественно обрабатываются эти 3 тысячи гектаров, которые сейчас в собственности фермеров?
— Отвратительно обрабатываются. Укороченный севооборот, истощение земли. Подсолнечником много балуются, рыночный спрос на него есть. Но в таких масштабах и так часто сажать его нельзя, что с землёй-то будет…
— А что с техническим оснащением?
— У наших, вроде бы, старая техника. У тех, кто начинал с самых ранних времён, с последних советских лет и первые годы после — новый парк. Ранние вообще работают стабильно и с прибылью.
— Можете больше рассказать о земельных паях? Что это и как распределялось?
— Аналог ваучера на селе. Имущественные паи ещё были, но я о земельных. Выдавались они всем работающим в колхозе и пенсионерам колхоза. Пай был большим, только если работающих мало или колхоз крупный. Размер же имущественного пая зависел от успешности колхоза вообще. Смотря по площади, в некоторых хозяйствах паи были по 8 га на человека, в других по 17, а то и 19 гектаров. В нашем колхозе по 11 га на человека вышло. Раньше их можно было продавать, сейчас, вроде бы, уже нельзя. Или наоборот… Они ещё бывают… Вот как ведь, забыл… Короче говоря, есть конкретный квадрат земли, о котором ты точно можешь сказать, что он твой, а есть поле, целиком, которое принадлежит одновременно в равных долях десятку-другому людей. Я по земельным паям не особо, я ведь не в колхозе работал в тот момент, я не получил, родственники получили. В принципе, в сельскохозяйственном производстве сейчас всё на этом держится. Редко кто пашет непосредственно свою землю. Всякая крупная контора с правовой точки зрения пашет землю доброго десятка человек, а то и более. Есть фермеры, которые имеют по тысяче гектаров, из которых непосредственно им принадлежит всего ничего — свой стартовый и то, что сумели скупить. Например, агрохолдинги так живут.
— Можете вспомнить что-то из политических событий тех лет? Выборы, путч, разгон Верховного Совета?
— Я никого не поддерживал и ни за кого не голосовал. На селе настроения были разные, но к старому, к советским временам, всегда тяготели больше. Ельцин если и имел поддержку, то только на фоне Горбачева.
И дым отечества всё больше от пожарищ
Село Погромное Тоцкого района, представляет собой, на мой взгляд, лучший вариант того, как глухая провинция могла выйти из эпохи либеральных реформ с наименьшим ущербом. Сельсовет в целом, конечно же, понёс потери (одно село вымерло полностью, но его трагедия мало связана с 90-ми и началась ещё в застойное время), однако в целом ситуация стабильная.
В селе с населением в 700 человек есть школа, амбулатория, почтовое отделение, магазины и даже одно кафе. Правда, больше я ничего не заметил, но и это уже неплохо. По внешнему виду улиц всё несколько хуже, чем в Новоалександровке, но, собственно говоря, кто ждёт от российской глубинки аккуратных немецких фахверков среди газонов? Брошенное зарастает, сгоревшее тоже… Но в целом духа запустения нет, те кто ещё живут — живут цивильно.
В отличие от соседней Воробьёвки, Погромное не собирается вымирать со дня на день, а значит хотя бы одно моё «родовое» село ещё будет живо. Но и его черёд настанет, пусть и не так скоро. Пугает количество брошенных домов, некоторые из которых я помню в своем детстве ещё жилыми. Весьма прозрачно намекает на будущее поселения и структура занятости — по уверениям местных, порядка 60 % населения в самом Погромном бывают только «наездами». Либо шабашники, либо законтрактованные вахтовики. Где? Да в основном «на нефти». Остальные либо пьют, либо на местном сельхозпроизводстве. Вымирание сёл на самом деле начинается не с закрытия социальных объектов, а вот с этого. Когда в Воробьёвке люди просыпались, чтобы идти на работу в Погромное или ещё куда дальше, то это и было начало конца. Состояние Тоцкого как райцентра тоже не внушает лишних надежд. Он не потянет сельсоветы — ничто не потянет. А он уже никого никуда не потянет…
Впрочем, пока что село более-менее благополучное. Это, как ни странно, связывают, в том числе, и с деятельностью одного из местных фермеров. Фермер N, по сути, заменил собой колхоз в плане поддержки социальной инфраструктуры. Не в полном объёме конечно, но хотя бы частично. Всё же нужно понимать, что даже если этим человеком движут самые искренние побуждения, для него чисто объективно подобные расходы — социальные издержки, а не одна из основных функций, как это было с советскими сельскими предприятиями.
Отзывы о нём среди местных исключительно положительные (хотя нужно понимать, что и выборка у меня была невелика): платит всем, платит вовремя, даёт сено для подсобных хозяйств, помогает с поездками в райцентр, обращаются даже работники с соседних хозяйств… Только один случай бросает на этого фермера тень: у него есть земельный спор с одной жительницей. Я не имел возможности вникнуть в него целиком, заслушать стороны, но суть заключалась в продаже этой женщиной земельного пая в то время, как там были обнаружены нефтяные месторождения. Не зря всё-таки персонажи фильма «Окраина» тоже были с Урала…
Вообще отзывы звучат зачастую весьма странно. По типу: «Он наворовал, но он молодец». При более подробном расспросе оказывается, что покушение на бывшую социалистическую собственность априори рассматривается жителями как воровство независимо от обстоятельств, но никто не смог как-то весомо упрекнуть N за это. Не построил себе хором, живёт скромно…
Конечно же, я захотел пообщаться с этим человеком, но, увы, не вышло: N за несколько дней до моего приезда отбыл в райцентр, и я не имел возможности ждать его возвращения. Однако мне удалось взять интервью у одного из местных.
Я должен сразу предупредить, что этот мой респондент был тяжело болен. Я счёл неэтичным спрашивать у родственников, чем именно, но судя по всему — серьёзные последствия инсульта. Александр Б. уже около десяти лет почти не встаёт с кровати, говорит с большим трудом, однако сохраняет ясность ума.
В связи с тем, что ему было тяжело говорить, я не смог выстроить беседу в чёткой вопросно-ответной форме, лишь изредка направляя монолог опрашиваемого в нужное русло. Впрочем, пару важных комментариев мне дали его родственники.
Б. Александр. Бывший работник погроминского отделения Ремтехники
Фермер N в позднесоветское время был управляющим местным отделением Ремтехники. Я работал непосредственно под его руководством. Предприятие базировалось на мощностях бывшей МТС и специализировалось на ремонте техники, принадлежавшей местным сельхозпредприятиям. Воровство было, но угрозой производству никогда не было, в основном тащили мелкие и распространённые запчасти.
Когда тоцкий филиал, старший в иерархии по отношению к погроминскому, перестал функционировать, N решил взять ответственность на себя. Почин поддержали колхозники, даже складывались ему, после чего предприятие было преобразовано в КФХ, которое, имея на руках неплохой технический парк, поглотило то, что осталось от местных колхозов и… само, по сути, заменило колхоз. Во многом такая форма собственности была выбрана для того, чтобы избежать давления со стороны управления сельского хозяйства, да и у единоличного управления есть преимущества.
Стремления стать единоличниками ни у кого не отмечалось, партийным структурам и руководителям доверие было, потому и решились. Техника стала мощнее и современнее, хотя машин стало меньше. Земли обрабатываем почти столько же, сколько в советское время, не местных тоже привлекаем. За пай также натуральная плата, но это как и везде. В любом случае вышло лучше, чем в соседних сёлах, где бандиты отнимали землю.
Подсобные хозяйства в советское время большой роли не играли, я такого не помню. Только пока развал шёл, на них опирались, сейчас их роль снова упала. Вообще, что касается прошлого, то распад колхозного производства вызывает сожаление, хотя сам я голосовал за Ельцина. На контрасте с Горбачёвым он выглядел лучше, тем более, что при нём хоть что-то появилось на полках. Но уже в 1993 году сочувствовал Руцкому. Руцкой, как курирующий сельское хозяйство, вызывал симпатии у сельчан.
Как видите, записать удалось немного. В каком-то смысле я даже потерпел фиаско, так как опрашивать кого-то ещё не было времени, а данный разговор дал не так много, как хотелось бы. Александр Б. говорил весьма путано, часто перескакивал с темы на тему, в результате чего даже структурировать его рассказ удалось с большим трудом. Попрощавшись с ним и его близкими, я, благодаря за уделённое мне время, попросил указать, где находится дом N, дабы взглянуть на его жильё. Сельский дом может куда больше сказать о владельце, чем городская квартира. В принципе, кем бы на самом деле ни был N, живёт он наравне с остальными жителями села. Единственный «шик» его жилища — сайдинговая отделка. В остальном же это весьма банальный сельский домик с двумя окнами. Я бы даже сказал, что не самый большой в этом населённом пункте и вряд ли бы я нашёл его среди прочих без посторонней помощи. Пока все факты указывают на то, что в данном населенном пункте «развод» с колхозно-совхозной системой произошёл относительно полюбовно, а добросовестный советский чиновник просто продолжил выполнять свои обязанности.
Впрочем, я прожжённый «комми» и не ведусь на сказки о добрых сельских хозяевах. И уже следующий мой собеседник меня не «разочаровал»…
Возродим кулачество как класс…
Вот и другой сельский район. Здесь должна состояться первая моя встреча с представителем фермерства, а точнее с Владимиром К. Среди ангаров и производственных построек, между рядов сельскохозяйственной техники я замечаю человека, больше похожего на разнорабочего или местного сторожа, чем на одного из воротил района.
В засаленной рубашке, грязных трениках и тапках, в сопровождении игривой дворняги он больше напоминает своих батраков, чем серьёзного бизнесмена, которого я видел на обложках местных изданий в окружении полей. Но нет, это он и есть – один из ветеранов фермерского движения наших краёв.
Я думаю, что за всё время моей поездки К. был самым располагающим к себе собеседником. Ему уже за пятьдесят, но лицо его неожиданно молодо, его озаряет не исчезающая улыбка, а голос необычайно живой… Создается такое ощущение, будто для него двадцать лет так никуда и не ушли.
Владимир К. проявил большой интерес к моему «исследованию», отвечал на все вопросы охотно и обстоятельно, но главное — сохранил в своей памяти много подробностей «лихих 90-х», о которых говорил ничуть не таясь.
К. Владимир. Фермер с 1992 года, окончил 10 классов
— Разрешите нескромный вопрос — как вам удалось поднять производство, не обладая никакими агрономическими познаниями?
— Да, познаний у меня никаких не было. Чего уж там, 10 классов, но методом проб и ошибок, советы какие-то брал… Вот как-то так, своим трудом.
— В различных источниках я часто встречал упоминания о крайне враждебном отношении колхозников к фермерам. Ощутили ли вы это на себе, когда попытались стать единоличником?
— Нас двое ушло из колхоза. Имущественный пай не дали вовсе, земельные же дали самые дальние. Смотрели на нас как на врагов народа. Сейчас к нам, впрочем, тоже плохое отношение от колхозников, но и колхоза-то их уже нет! (смеётся)
— Состояли ли вы в АККОР (Ассоциация крестьянских (фермерских) хозяйств и сельскохозяйственных кооперативов России)?
— Да. Эта организация помогала нам с кредитами, выступала гарантом и вообще отстаивала наши интересы.
— В «Независимой газете» за 1992 год я встречал упоминание о том, что АККОР выдавала фермерам Оренбуржья оружие. Помните ли вы что-то об этом?
— Да, было такое. Я не получал, но знаю тех, кто получил.
(Должен отметить, что из моих записей однозначно не ясно — не досталось ли К. ружьё в принципе или же он сам отказался от его получения. Сам я эту деталь уже не помню. Весьма любопытно, что остальные «старые» фермеры вообще заявили, что данного события не помнят.)
— А почему не предприняли мер к получению?
— А я охотой не интересуюсь, это не моё.
(Тут я должен сделать пояснение. Есть сомнения в том, что Оренбургское отделение АККОР закупило в 1992 году 3000 ружей на 25,5 миллионов рублей3 только для того, чтобы устроить массовую охоту на лис с хорошо накрытой «поляной». Особенно на фоне сообщений о поджогах и саботаже в отношении фермеров, которые проскакивали в центральной прессе тех лет. Что весьма странно, никаких серьёзных аграрных волнений в нашей области, которые доходили бы до таких крайностей, я, по воспоминаниям, не зафиксировал, то есть прямых поводов для такого шага не было).
— Сталкивались ли вы с саботажем со стороны колхозников? Порча посевов, быть может, воровство?
— Нет, не сталкивался. Имущественный пай не дали только. По округе тоже не знаю, чтобы у кого-то что-то подобное было. Один, помню, агроном что ли или ещё кто, говорил как-то: «Не дам я вам хозяйствовать, так и знайте». Но так это всё, несерьёзно…
— После 1991 года новые власти продолжали облагать сельхозпроизводителей обязательными поставками хлеба государству по фиксированной цене, в то время как цены на промышленные товары были отпущены. В условиях резко возросшего диспаритета производители не стремились сдавать хлеб государству. Помните ли вы что-то об этом?
— Диспаритет был действительно большой. Обязательные закупки охватили в том числе и фермерство, облагались хозяйства в процентном отношении к общему количеству урожая. Но было ли отличие в процентном отношении между обложением фермеров и колхозов, я не помню. Да и сейчас диспаритет только растёт и растёт.
— Откуда вы взяли технику для начала своего дела? Я читал о том, что фермеры часто вступали с колхозом в арендные отношения.
— Нет, технику я купил сам в кредит. Тогда, в самом начале, новая власть всё это очень поддерживала.
(Почти все фермеры и далее будут говорить, что начинали чисто с нуля, и «стартом» для них стал кредит, взятый под залог будущего урожая. В принципе, это возможно, т. к. значительная часть кредитов в то время не была привязана к курсу валюты и разгоняющаяся инфляция превращала выплаты в формальность. Тому подтверждение и то, что большинство фермеров были, до окончательного крушения СССР, рядовыми колхозниками. Бывшие председатели встречаются среди них нечасто. В принципе, в версию о целенаправленной политике по разрушению колхозно-совхозного строя такие тепличные условия вписываются. Однако же меня терзают смутные сомнения…)
— А как скоро вы стали использовать наёмную рабочую силу?
— Найм? Сейчас вспомню… Года с 1996 или 1998, наверное, но только из местных. До того семьёй работали.
— Что, кстати, стало с колхозом, из которого вы вышли? Я так понимаю, что как раз к тому времени, когда вы стали использовать найм, его уже и не стало.
— Ну как, управление сельского хозяйства области назначало председателя. Новый председатель разрешил воровать за откаты, деньги потом вложил где-то в Оренбурге. На место колхоза пыталось прийти ОАО, которое занималось производством из сельскохозяйственного сырья. Они на село пришли, чтобы заиметь себе полный цикл производства, т. к. поставщиков стабильных не было. Организовывали, конечно, своеобразно. По-видимому, большие связи у них были. В качестве работников на полях они использовали зэков с местного ИТЛ. На бесплатной рабочей силе были, ну местных тоже привлекали потом… Это, быть может, было выгодно по деньгам, но, на мой взгляд, не очень эффективно. Ну как зэк будет работать? У него ни навыков, ни желания особого. Ему там до освобождения ещё сидеть и сидеть, а тут его на природу вывели, ему бы покайфовать, работать он не заинтересован. ОАО свернулось относительно быстро, по-видимому, деньги выводили в другие сферы. У них были долги, но небольшие. Собрали бы металлолом от колхоза по округе и погасили бы легко, но не стали, будто бы добровольно «сдались».
— Были ли какие-то земельные конфликты в округе? При переделе земли?
— Ну, я в округе из земельных конфликтов знаю только историю, когда нефтяная компания взяла себе земли пайщиков одного из совхозов и смогла оформить их в частную собственность.
(И всё-таки сценаристы фильма «Окраина» неплохо раскрыли тему…)
— Какова рыночная цена земельного пая? Их вообще выкупают?
— Порядка 15 тысяч рублей, но никто не покупает, незачем. Аренда выгоднее. У меня сейчас более 1,5 тысячи гектаров (начинал я, кстати, со 128 гектаров) и всего 27 паёв купил (напомню, что в среднем по 10 га один земельный пай, плюс-минус 3 га).
— Сталкивались ли вы в 90-е с деятельностью ОПГ?
— Сталкивался, но ворошить не стоит (ухмыляется).
— Ну хорошо, не будем. А можете ли вы по опыту кого-то из знакомых сказать о том, какова вообще была функция ОПГ на селе? Мне приходилось читать о том, что ОПГ в принципе выполняли роль посредников в имущественных спорах. Естественное порождение условий, когда государство на это было не способно. В этом, скажем так, их суть.
— Отчасти верно. ОПГ действовали через посредников, о прямом рэкете я не в курсе, по крайней мере, в нашем районе. Эти посредники, перекупщики продукции, могли предоставить кредит на условиях куда более выгодных, чем в банке. И делали это охотнее чем банки, кстати. Вот они давали деньги под залог урожая, без оформления каких-либо бумаг, а бандиты выступали гарантами сделки.
— Что вас, простого колхозника, вообще побудило стать фермером? Ведь, по сути, стартовые условия были не только у вас, но, как вы сказали, ушло вас из колхоза только двое.
— Я… Я даже не знаю как сказать. Чёрт, ведь и в самом деле вроде как чувствую, а слов не находится, чтобы ответить… (смеясь, широко разводит руками) Не знаю, в общем. Чувство того, что могу стать хозяином, что моя жизнь будет в моих руках что ли.
— Как вообще возникла эта мысль? Вы до перестройки думали о том, чтобы стать единоличником?
— Нет, не думал… Я даже не помню, как эта мысль возникла. В 80-х я точно об этом не думал. Наверное, свою роль сыграла пропаганда фермерства, что это поощрялось, что это нечто передовое.
— Кстати, о взаимоотношениях с властью. Помните что-то из политических событий тех лет? К примеру, выборы…
— Ой, выборы 1991 года мне запомнились, когда Ельцина ещё Президентом РСФСР выбирали. В сёлах все были за коммунистов, поголовно. Рыжков, кандидат от КПСС, любимец был их… Хотя агитации тогда никакой не было (с раздражением). Я был за Ельцина, чуть ли не единственный. Люди даже жаловались, представляешь себе: «Он же, — то есть я, — против КПСС! Как его в избирательную комиссию пустили?» А я тогда действительно в избирательной комиссии сидел. Представляешь, какое сознание было у людей?
— Да, я видел статистику тех выборов. В нашей области победу Ельцину дали крупные города, в то время как в сёлах был полный провал. Там у него голоса в районе статистической погрешности.
— Я в 1991 году голосовал за Ельцина, в 1996 тоже за Ельцина был. Лишь бы не коммунисты. Никогда не голосовал и не проголосую за коммунистов, чтобы они не говорили ни тогда, ни сейчас. Воры. Помню, ещё в перестройку мне один сказал: «Вот я ворую, я партийный, стало быть, если меня поймают, то просто из партии выгонят. А тебя, как беспартийного, сразу в тюрьму».
— Что после распада колхоза стало с социальной инфраструктурой? Больницы, дороги, школы, клубы…
— По идее, всё это на себя взял сельсовет, но ему на самом деле до лампочки. Даже чистка дорог зимой — что я на тракторе почищу, то и вообще почищено. Так, беру на себя мало-помалу.
— В 90-е фермеров в противовес колхозам активно поддерживало государство. Сейчас есть помощь?
— Ничего нам не перепадает теперь. Я вот на комбайн кредит брал под 15–16 %, разве дело? Возмещают эти кредиты так себе. Тяжеловато. Перераспределение бюджетных средств сейчас идёт в пользу крупных агрохолдингов. Вот смотри, ввели общую для всех погектарную дотацию. Вроде бы, все в среднем получали по 700 рублей за гектар. Сейчас её привязали к применению удобрений, наличию животноводства в хозяйстве, наличию озимых и так далее… Все эти условия разом может выполнить только крупное хозяйство, никак не фермерское. А за отсутствие одного из них — минус из дотации, другого — тоже минус из дотации и так далее. По итогу у меня сейчас дотация составляет 70 рублей за гектар. Остальные 630 в бюджете разве остались? Нет, ушли в агрохолдинги.
— Вот об агрохолдингах… Что они собой представляют? «Иволга», например. Они просто собирают в своих руках землю и раздают её кому-то или это «реальное производство»?
— Есть ряд во всём разнообразных сельскохозяйственных предприятий (ИП, уцелевшие колхозы/совхозы, КФХ), которые втягиваются в единую систему производства. Они продолжают использовать паи населения, так же хозяйствуют, но лишаются самостоятельности. Техника, ГСМ, семена, всё это теперь распределяется централизованно, и производство идёт по плану, который приходит из центра. Ну, технику ту же взять. Там всё устроено, как на МТС в своё время — техника сосредоточивается в нескольких точках и перебрасывается по мере надобности на разные участки, она принадлежит «центру» целиком и полностью. Предприятиям в составе этой структуры остаётся только труд — ни средствами, ни результатами они не распоряжаются.
— И как, успешно развивается такое производство?
— Загибается. Не понимаю, чего им вообще дотации дают. Понаберут пьянь всякую, они им все комбайны и бьют. По тридцать машин… Куда им столько, тут на весь район больше не надо. Даже не пытаются ремонтировать, избавляются и всё. Мне кажется, что через них просто кто-то деньги отмывает…
(Хочу добавить, что мнения об успешности и роли холдингов сильно разнятся, от аналогичного «они нам не соперники», до «это серьёзная угроза в будущем».)
— Вы упоминали о том, что диспаритет между ценами на сельскохозяйственные товары и товары промышленности только растёт. Можно конкретнее?
— А куда конкретнее? Сейчас закупочная цена на пшеницу 5 тысяч рублей за тонну, топливо 49 тысяч рублей за тонну. О технике умолчу.
— Как вы вообще выходите в плюс при таком диспаритете?
— За счёт площадей. Ну и приходится землю губить семечкой, на неё спрос есть. Выгоднее, чем зерно, цена выше, но севооборот летит ко всем чертям. Нет, управление сельского хозяйства нам, конечно, вежливо рекомендует так не делать, но куда ему с рекомендациями, когда конъюнктура такая…
— Все ли площади бывшего колхоза ныне задействованы в производстве?
— Почти все, два-три поля пустует.
Подводя итог разговору с Владимиром К. не могу не заметить два любопытных случая. Первый касается внезапного телефонного звонка — фермер жаловался, что мужики бухают, ленивы, и несильно торопятся заготавливать сено для скотины. «Передай мужикам, что в следующем году я только 3 дня дам на заготовку сена, больше пусть не просят!» Не знаю точно, в чём суть да дело, но воистину — время идёт вперёд, но стрелки ходят по кругу…
Второй же случай связан с мнением об иных окрестных фермерах. Произошёл этот разговор во время обсуждения агрохолдингов, когда мой собеседник расписывал преимущество фермерского хозяйства и упомянул знакомую мне фамилию. Используя реальные факты, я максимально корректно выразил некорректную мысль о том, что условия работы там крайне скверные, и люди от него бегут, сверкая пятками.
К., не убирая своей преисполненной дружелюбия улыбки, пояснил мне, что гражданин Y просто поднялся высоко, немного возгордился, и постарался перевести тему разговора. Я всё же продолжал донимать его расспросами на эту тему, получая весьма вялые ответы, пока на одном из них К. не замолчал окончательно. Глядя на него исподлобья и для вида водя ручкой по тетради, я заметил, что его улыбка стала ещё хитрее и вместе с прищуром приняла даже какой-то зловещий оттенок. Так мы смотрели друг на друга несколько секунд — социальный потомок кулака и выучившийся сын селян. Скорее всего, в этот момент моя легенда была разрушена, что повлияло на скоротечность последующего разговора и его искренность. Не берусь предположить, что именно он подумал, но вряд ли ему пришло в голову, что я здесь ради «политики».
В любом случае это был очень короткий момент, после которого я сам ушёл в другую тему, и интервью закончилось в прежнем режиме. Попрощались со мной также максимально дружелюбно, а моему другу даже разрешили сделать фотографии.
Спустя день мне удалось узнать, что К. вместе с другими фермерами района, оказывается, давно уже заключил неформальный «пакт» против местных батраков: если кто-то начинает жаловаться, искать правды или просто решает сменить место работы, то последней он не найдёт не только у того, от кого ушёл, но и по всему району в принципе.
Так в наши сёла вернулись эти замечательные экспонаты прошлого: ряженые в простые одежды, но с той же идеальной улыбкой врага.
Продолжение следует…
Примечания
- Сельское хозяйство в СССР и в «Новой России» // Lenin Crew. Марксистский интернет-журнал. ↩
- Программа РРП // РРП. Официальный сайт. ↩
- Фермеры вооружаются // Независимая газета. 1992. 15 августа. С. 6. ↩