Предисловие
Судьба советской экономической науки витиевата и до трагичности противоречива. В 20-х и 30-х годах шло активное строительство нового общества, требовавшее теоретического осмысления действительности. Общественный запрос рождал предложение. Работы талантливых экономистов-марксистов этой эпохи не только валили на лопатки враждебные буржуазные теории, но и значительно углубляли знания об экономике капитализма и зарождающегося социализма.
Однако развитие нового общества шло в условиях отсталой полуфеодальной страны с ужасающими своей дикостью пережитками прошлого. Враждебное капиталистическое окружение и постоянная угроза военного вторжения не способствовали благоприятному развитию страны Советов. Ответом на эти вызовы стало закручивание гаек стальной вертикали власти. Ошибки большевистского руководства, не всегда очевидные для тогдашних людей, не обладавших послезнанием, стали трагедиями не только для отдельных ученых, но и для науки в целом. Ряд выдающихся политэкономов канул в бездну 30-х, и их работы были надолго забыты. Наука вульгаризировалась, а экономисты начинали ограничиваться лишь прикладными задачами.
Но свято место пусто не бывает. В отсутствие грамотных теоретиков марксизма уже к концу сталинского периода в науку начали просачиваться буржуазные маржиналистские веяния. Поверхностная «островитяновщина» не была способна что-либо им противопоставить. А где деградация науки, там и проблемы в народном хозяйстве.
Да, по инерции экономика Союза всё-таки продолжала развиваться, пусть темпы её роста и замедлялись. Но было нужно намечать дальнейший путь развития СССР — и тут руководство столкнулось с тем, что для разработки глобальных планов советской экономической науке не хватает имеющегося теоретического фундамента. На очередной запрос общества на осмысление происходящих процессов изрядно поредевшие ряды экономистов ответили формированием двух конкурирующих школ — «товарников» и «нетоварников». Снова пошли академические баталии — но было уже слишком поздно. Система уже шла вразнос, а открыто критиковать руководство было всё так же затруднительно. После распада СССР же спор этих двух лагерей стал никому не нужен. Академические авторы быстро научились поверхностно копировать западный мейнстрим, проявляя здесь все наихудшие черты провинциальных профессоров.
Однако этим трагедия советской науки не ограничилась: её деградация до сих пор отравляет жизнь современным марксистам. Набирающее силу левое движение России до сих пор бредёт вслепую — и всё по причине невежества его представителей. По сей день левые с пеной у рта кричат о необходимости разворачивать практические действия и слезать с дивана. Они много раз совершали необдуманные поступки, набивали бессмысленные шишки и показывали себя массам, мягко говоря, не особо умными маргиналами. Сейчас ситуация, к счастью, сдвинулась с мёртвой точки. Всё чаще к левым приходит осознание необходимости исследовать современный капитализм, они начинают понимать значимость теории. Эта позиция, увы, всё ещё не общепринята, но она, во всяком случае, уже не редкое исключение.
Однако между советским прошлым и настоящим лежит бездна забвения, поглотившая значимые труды советских экономистов. Современные авторы часто просто не знают о существовании работ, в которых содержались бы нужные им ответы. Поэтому закономерно, что левые часто ограничиваются чтением наиболее известных, так сказать, раскрученных работ. Так как чтение «Капитала» многими воспринимается как неблагодарный и очень долгий труд, неофиты часто останавливаются на наиболее популярных, но, к сожалению, поверхностных книжках, например, на учебнике «Политическая экономия» под редакцией К.В. Островитянова 1954 года издания. Увы, зачастую такие книги не только недостаточны для понимания теории Маркса, но и откровенно ошибочно её трактуют.
Ирония истории такова, что действительно хорошие работы пылятся в забвении до тех пор, пока рука какого-нибудь «оцифровщика» не явит их миру. Но даже в этом случае пройдёт изрядное количество времени до того дня, когда передовые бойцы рабочего класса совершенно случайно наткнутся на эти труды. Поэтому те, кто сумел распознать эти жемчужины, должен как можно скорее сообщать об этом миру.
Одна из таких достойных книг позднесоветского периода — монография Николая Владимировича Хессина «В. И. Ленин о сущности и основных признаках товарного производства», вышедшая в 1968 году.
О названии
Название монографии в действительности не отражает и трети её содержания. Однако при этом, как нам кажется, оно дано не случайно. Хессин со всей смелостью честного учёного вскрывает глубокие теоретические проблемы и противоречия в трудах маститых советских экономистов. Под шквал мощной критики попадают не только нелюбимые современными левыми «предатели» рыночники Е. Либерман и А. Бирман (вспоминаем Косыгинскую реформу), но и такие «звёзды» современного левого движения, как К. Островитянов, С. Струмилин — и даже И. Сталин! Хессин со всей убедительностью показывает: несмотря на кажущуюся противоположность взглядов, что «товарники», что «нетоварники» заблуждаются даже в отношении основ Марксовой теории стоимости. Критикуя работу Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», Хессин не идёт на поводу у современников-интеллигентов, старающихся найти лишь ошибки вождя, игнорируя его заслуги. Он верно подчёркивает, что, несмотря на поверхностный анализ и наличие ошибок, Сталин стоял на более правильных позициях, чем критикующие его «рыночники».
Бывает, что истина, далекая от крайностей, непопулярна и даже не сразу признаётся образованными людьми. Естественно, Хессин с единомышленниками оказался в меньшинстве. Поэтому, как нам кажется, авторитетом Ленина и таким безобидным названием Николай Владимирович хотел обезопасить себя и свой труд от возможных негативных последствий. Однако он, увы, так и остался непонятым. Одни посчитали его консерватором и догматиком, другие же не приняли его критику советского строя.
Достоинства книги
Хессин показывает, что сталинское определение товарного производства поверхностно, так как наиболее существенный признак товарного производства Сталин усматривает в сфере обмена, а не во внутреннем устройстве самого производства. Николай Владимирович верно отмечает, что товарное производство — это в первую очередь производство обособленных производителей, производящих продукцию на неизвестный рынок. Находясь в условиях недостатка информации, каждый производитель действует исключительно на свой страх и риск, а обратную связь он получает через рыночные цены. Рыночные цены, в свою очередь, формируются в соответствии с законом стоимости.
Хессин подчёркивает, что распространённое отождествление обособленности производителей с частной собственностью не совсем верно. Первое предшествует второму исторически. Так, производство может быть коллективным, но будет присутствовать и обособленность производителей. Это имеет место, например, в коллективном производстве первобытных общин. Несмотря на то, что института частной собственности как такового ещё вовсе не существует, по отношению друг к другу каждая из общин выступает как обособленный товаропроизводитель. В этом случае даже при коллективной форме собственности товарность будет присутствовать.
Таким образом, форма собственности — то, индивидуальная она, коллективная или общенародная — второстепенна по отношению к производству. Именно развитие того или иного способа производства формирует впоследствии соответствующий ему характер собственности, который фиксируется в обычаях или законах.
Автор верно раскрывает ленинское положение о переходе капитализма свободной конкуренции в монополистическую стадию, в процессе которого происходит подрыв товарного производства. Закон стоимости при этом сильно модифицируется: цены на товары монополий начинают подчиняться плану и зависеть от сговоров между основными игроками рынка. Поделённый рынок теперь не является для крупнейших игроков таким уж неизвестным. Более того, развивающиеся технологии (например, система предзаказов) позволяют предугадывать запросы общества заранее, а значит, заблаговременно планировать производство тех или иных продуктов в нужном людям объёме. Таким образом, сам капитализм подготавливает предпосылки перехода к плановому социалистическому хозяйству.
Важная заслуга Хессина заключается в том, что он чётким и довольно простым языком донёс положение Маркса о том, что товар, деньги и стоимость имеют не только определённость формы, но и своё собственное независимое от преобладающей общественно-экономической формации экономическое содержание.
Конечно, большинство политэкономов в СССР и до этого писали, что наличие в обществе товарного производства само по себе не говорит о том, к какой общественно-экономической формации относится это общество. И это верно. Однако факт наличия товара, денег и стоимости в разных экономических формациях привёл того же Островитянова к грубой ошибке, которая, к сожалению, получила широкое распространение. По Островитянову получается, что раз товар, деньги и стоимость имеют место не только при капитализме, то они сами по себе не имеют никакого собственного политико-экономического содержания, а всегда (!) наполняются содержанием того способа производства, при котором они существуют. Но это не так.
«Категории товарного производства и обращения, по Марксу, не выражают никаких специфических особенностей тех или иных способов производства, а, следовательно, они не могут выражать ни рабовладельческих, ни феодальных, ни капиталистических, ни социалистических производственных отношений»,
— верно утверждает Хессин.
Продукт превращается в товар, не потому что его произвёл капиталист, феодал или рабовладелец, а потому что различные производственные единицы обособлены друг от друга на базе общественного разделения труда, а связь между ними осуществляется лишь путём товарного обмена. Именно факт наличия обособленных производителей, производящих на неизвестный рынок, и есть собственное содержание товара и денег. Лишь при наличии этого условия осуществляет свою деятельность закон стоимости. Без этого продукт труда может лишь принимать форму товара или денег, но при этом не будет являться ими как по содержанию, так и по существу.
Это ключевое положение Хессин применяет к товарному производству в СССР. Он пишет:
«Товарное производство есть производство обособленных производителей, связанных рынком. Социализм есть производство ассоциированных производителей, связанных единым планом на базе общественной собственности».
Поэтому Хессин абсолютно верно замечает, что план и товарное производство несовместимы и взаимно исключают друг друга. Таким образом, отношения внутри планового социалистического сектора, несмотря на свой внешний вид, наполнены совершенно иным содержанием, нежели капиталистические, и являются товарно-денежными лишь по форме. Иначе говоря, товарно-денежные отношения в социалистическом секторе экономики, по существу, отсутствовали:
«Предприятия социалистического сектора уже не являются обособленными производителями. Связь между ними осуществляется по плану. Движение продукта находится под контролем общества. Продукт потерял свою регулирующую роль, а следовательно, и товарную сущность. Он является товаром по форме, но не по существу, ибо его движение регулируется совершенно иными законами. В социалистическом секторе формируется принципиально новая система ценообразования. Устанавливаются единые, твердые плановые государственные цены».
Однако, несмотря на преобладание в СССР социалистического сектора, в отдельных видах производства действительно сохранялось преобладание настоящего товарного производства не только по форме, но и по содержанию:
«В совокупном общественном продукте доля продуктов, производимых вне плана, по усмотрению самих производителей на неорганизованный рынок незначительна. Однако по отдельным видам потребительных стоимостей, например — молоку, мясу, яйцам, овощам, в отдельные периоды удельный вес продуктов, поступающих на этот рынок, довольно значителен и составляет 40–60 %.
На неорганизованном рынке, хотя и в неразвитой форме, мы встречаем все существенные признаки обычного товарного отношения — элементы обособленности производителей, неизвестность и свобода рынка, колебаний цен под влиянием спроса и предложения, элементы конкуренции, господства вещей и рынка над производителями. Нередко под влиянием рыночных колебаний цен и изменений спроса отдельные колхозники, и даже целые колхозы, меняют в какой-то мере свою специализацию».
Преобладание товарно-денежных отношений отмечалось в сфере производства наиболее востребованных гражданами продуктов.
Получалась щекотливая ситуация. Плановое производство продуктов тяжёлой промышленности обычный гражданин мог встретить лишь на заводе, на котором он работал, и конечный результат такого производства он мог прочувствовать и понять лишь при условии глубокого знания экономики и политической экономии. К сожалению, несмотря на все усилия советской системы образования, именно в области преподавания политэкономии в Союзе отмечались существенные проблемы. Поэтому среднестатистический гражданин не видел сущности планового производства и его роли в экономике, зато постоянно сталкивался с товарно-денежным сектором, покупая молоко, яйца, мясо и овощи. Естественно, для простого гражданина рынок действительно был поставщиком значительной части продукции, а не только казался ему таковым.
Хессин отмечает опасность такого положения дел. Даже при подчинении рыночных элементов плановой части экономики, писал он, имеется существенный риск выхода их из-под контроля плана. При неумелом, ненаучном подходе к управлению, «когда ослабляется планомерность развития, допускается волюнтаризм и субъективизм в планировании народного хозяйства, нарушается принцип материальной заинтересованности», сохранённые товарно-денежные формы даже планового социалистического сектора будут стремиться наполниться старым содержанием, что в итоге может привести к контрреволюции с последующим откатом к капитализму.
Вероятно, Хессин чувствовал возможность краха социалистического строя, и, видимо, лишь идеологический запрет помешал написать об этом прямо. Нам кажется, именно поэтому Хессин так рьяно спорил с товарниками, которые желали совместить социализм с рынком:
«Если, например, социалистическое государство предоставит социалистическим предприятиям права обособленных производителей, т. е. разрешит им производить и реализовать продукцию по собственному усмотрению, в соответствии с требованиями рынка, то мы получим самый настоящий строй обособленных производителей со всеми вытекающими отсюда социально-экономическими следствиями — анархией, стихийностью, конкуренцией, господствующей ролью рынка и вещей над производителями, регулирующей ролью закона стоимости. Подобный строй уже нельзя будет планомерно регулировать. Он будет развиваться стихийно, в соответствии со всеми внутренними законами товарного производства, вскрытыми Марксом, Энгельсом и Лениным. Тот факт, что наши предприятия будут юридически оставаться общенародной собственностью, не меняет существа дела, ибо сущность товарного производства не в юридических формах собственности, а в обособленности производителей на базе общественного разделения труда. Коль скоро каждое предприятие будет производить, что, как и сколько хочет; продавать, кому, когда и где хочет, и по свободно колеблющимся ценам, налицо будет самый настоящий строй товаропроизводителей. При таком строе государство не сможет проводить политику единых плановых цен, ибо эти цены будут сорваны в ходе конкуренции между предприятиями, стихийных изменений в распределении труда по различным отраслям производства. Ведь в случае превращения наших предприятий в обособленных производителей все звенья в системе общественного разделения труда будут возникать и развиваться стихийно, беспланово, что вызовет стихийные колебания соотношений спроса и предложения, а соответственно колебания цен, изменение общественной значимости продуктов».
Как мы знаем теперь, его опасения оправдались.
Недостатки книги
Противоречивый взгляд на Косыгинскую реформу
Несмотря на ряд достоинств, труду Хессина не чужды и недостатки.
Интересно, что, несмотря на понимание опасности влияния рынка, Хессин занял довольно противоречивую позицию по отношению к проводимой с 1965 года экономической реформе, известной в народе под названием «Косыгинская реформа». Открыто отмечая, что она привела к росту откровенно прорыночных настроений в среде ведущих советских экономистов, отвечающих за экономическое развитие СССР, Хессин считал, что основная задача реформы заключалась не в уступках рынку, а «в том, чтобы до конца преодолеть волюнтаризм и субъективизм в планировании и управлении народным хозяйством, перейти на рельсы научно обоснованного планирования, опирающегося на использование объективных экономических законов социализма. На первый план выдвинуто совершенствование планомерной организации общественного производства, устранение бюрократического централизма и последовательное развитие демократического централизма с присущим ему развитием самостоятельности и инициативы предприятий и отдельных лиц». Ведь «XXIII съезд КПСС, одобривший решения сентябрьского Пленума ЦК КПСС (1965 г.), в своих решениях ничего не говорит о необходимости использовать товарное производство и закон стоимости. На съезде со всей силой указано на необходимость использования объективных экономических законов социализма, но ничего не сказано о том, что в практике строительства следует опираться на товарное производство и закон стоимости».
Однако это был крайне наивный взгляд на реформу. Конечно, вопреки мнениям сталинистов и красных патриотов, считающих, что СССР методично разваливали предатели, дело обстояло гораздо сложнее. Экономика СССР продолжала барахтаться в существенных противоречиях между главенствующим плановым и подчинённым рыночным секторами. Перегибы и волюнтаризм действительно имели место, а тянущиеся ещё со времён Сталина экономические проблемы не решались и лишь нарастали. Реформа была попыткой решить назревшие противоречия. Однако, как мы видим из работы Хессина (пусть и в завуалированном виде), у основной массы авторов реформы понимание основ теории Маркса было довольно поверхностным. Не было понимания этих основ и среди оппонентов реформы. Закономерным итогом стало то, что, призванная решить старые проблемы, реформа создала новые. Поэтому представление о реформе как о методе избавления от волюнтаризма и субъективизма было, мягко говоря, некорректным. Впрочем, сколько здесь было политической цензуры, а сколько взглядов самого Хессина, сказать трудно.
Конечно, не стоит преувеличивать роль субъективного фактора и винить в провалах только некомпетентность или ангажированность экономистов и руководства. Роль реформы и её экономическая подоплёка сложны и пока не раскрыты полностью. Выяснение действительного положения дел требует серьёзного и кропотливого исследования, что невозможно сделать в рамках настоящей статьи. Поэтому перейдём к прочим недочётам монографии Хессина.
Поверхностное раскрытие категории «потребительная стоимость»
Николай Владимирович делает верный акцент на категории потребительной стоимости, критикуя при этом ошибочный тезис Исаака Рубина о том, что потребительная стоимость товара якобы не выражает никаких производственных отношений, а потому не является предметом политической экономии. Но Хессин, на наш взгляд, проводит эту критику, используя не совсем удачные формулировки. Вероятно, из-за ограниченного объёма книги у Хессина происходит невольное сближение категорий потребительной стоимости и стоимости с потерей содержания первой. У него получается, что и стоимость, и потребительная стоимость — общественные отношения, но их различение в книге проведено весьма нечётко.
Чтобы более корректно раскрыть этот вопрос и избежать кривотолков, требуется для начала в общих чертах описать логику Гегеля, без представления о которой понять Маркса будет сложно. Попытаемся сделать это настолько популярно, насколько это возможно.
Для начала различим категории «качество» и «свойство». В обыденном языке это практически синонимы, но в философии — нет. Нечто схожее мы имеем, например, в случае понятий «вес» и «масса», которые в повседневной речи часто смешиваются, хотя в физике являются совершенно разными. Итак, по Гегелю, качество есть непосредственная определённость чего-то (определённость нечто, если быть точным). При утрате качества это нечто перестаёт быть собой и становится чем-то иным. Свойство же не непосредственно, оно является определённостью, предполагающей особенное соотношение этой вещи к чему-то иному. Здесь мы опустим сложные взаимоотношения гегелевского понятия рефлексии с категорией свойства, т. к. на объяснение этого потребовалось бы потратить ещё пару страниц. Говоря проще, проявление свойства вещи обязательно предполагает взаимодействие этой вещи с другой вещью. При этом в другой вещи первая вещь вызывает лишь определённые специфические процессы. Вот что пишет Гегель:
«Вещь обладает свойством вызывать то или другое в ином и лишь ей присущим образом проявляться в соотношении [с другими вещами]. Она обнаруживает это свойство лишь при наличии соответствующего характера другой вещи, но в то же время оно ей присуще и есть её тождественная с собой основа; это рефлектированное качество называется поэтому свойством. Вещь переходит в нём во внешнее, но свойство при этом сохраняется. Благодаря своим свойствам вещь становится причиной, а быть причиной — значит сохранять себя как действие»1 .
Попробуем объяснить это более наглядно. Рассмотрим обыкновенный одуванчик. На него каждый день падает огромное количество фотонов, излучённых Солнцем. Опустим особенности взаимодействия атомов цветка с фотонами (незнакомым с квантовой электродинамикой по этой теме рекомендуем интересную научно-популярную книгу Р. Фейнмана «КЭД: Странная теория света и вещества»). Для нас здесь главное то, что порция отражённых одуванчиком фотонов будет отличаться от изначально «упавшей» на цветок.
Допустим, после отражения фотонов от цветка они попадают к человеку на сетчатку. Происходит взаимодействие между фотонами и человеком. В результате этого будет происходить череда процессов в глазу и мозге, которые субъективно будут восприниматься как цветок однородного жёлтого цвета. Однако совсем иное будет происходить в случае, если эта же порция фотонов попадёт в глаз пчелы, которая воспринимает свет в совершенно другом диапазоне. Для неё одуванчик будет не однородно жёлтым цветком, а разноцветным.
Таким образом, мы видим, что один и тот же одуванчик в зависимости от характера воспринимающих его субъектов будет вызывать различные процессы внутри этих субъектов. Другими словами, каждый субъект будет воспринимать одуванчик по-разному. В этом восприятии, говоря гегельянским языком, и происходит переход вещи (одуванчика) в нечто внешнее (человека или пчелу). Свойства одуванчика остаются присущими лишь ему, а не человеку или пчеле, но проявляются именно во взаимодействии с последними. При этом в каждом из этих двух случаев одуванчик противопоставлен либо человеку, либо пчеле.
Глубокое понимание фрагмента «Науки логики» о качестве и свойстве необходимо для уяснения особенностей категории «потребительная стоимость».
Вернёмся к Марксу и к его описанию товара. Итак, товар — это прежде всего вещь, удовлетворяющая какую-либо человеческую потребность. Такая вещь, как и всякая другая, обладает множеством различных свойств. Свойства принадлежат именно этой вещи, а не воспринимающим её людям. Однако в зависимости от того, что необходимо тому или иному человеку, эти свойства могут быть или не быть полезными для этого человека. Например, для близорукого свойства линз от очков необходимы, иначе говоря, у него имеется потребность в исправлении своего зрения, которую удовлетворяют очки. Для человека с нормальным зрением подобное свойство линз бесполезно. Само свойство при этом не поменялось, но поменялся субъект.
Полезные свойства вещи, иначе говоря, её полезность, делают эту вещь потребительной стоимостью. Обратите внимание: полезность не равна потребительной стоимости! Смешение этих понятий недопустимо: это всё равно что смешивать жёлтый цвет одуванчика с самим одуванчиком. Эти моменты необходимо твёрдо уяснить: свойства — не сама вещь; они принадлежат вещи, а не человеку, но то, будут ли эти свойства полезными, а вещь — потребительной стоимостью, зависит от потребностей человека. Дом, в котором никто не собирается жить, — не потребительная стоимость, а просто вещь из кирпичей и бетона. Таким образом, потребительная стоимость предполагает определённую человеческую потребность и противопоставляется ей.
Свойства вещи, бывшие бесполезными в прошлом, могут стать полезными в будущем. Более того, с развитием науки и техники человечество открывает новые свойства вещей:
«Каждая такая вещь есть совокупность многих свойств и поэтому может быть полезна различными своими сторонами. Открыть эти различные стороны, а следовательно, и многообразные способы употребления вещей, есть дело исторического развития»2 .
Так, например, свойства нефти или алмазов не изменились за тысячи лет, однако количество способов их потребления в промышленности значительно расширилось.
Таким образом, потребительная стоимость предполагает общество, которое будет её потреблять. При этом предполагается не какое-то абстрактное, а вполне конкретное, исторически сложившееся общество. В этом плане потребительная стоимость включает в себя общественный компонент. Полезные свойства вещи противостоят потребности не абстрактного человека, а общественного человека конкретного исторического периода.
В капиталистическом обществе каждый товаропроизводитель не нуждается в своём собственном товаре, то есть этот товар не является для него потребительной стоимостью: он производит его для других. Иными словами, производитель производит для общества, а не для себя, как это было, к примеру, при натуральном хозяйстве. При этом именно через потребительную стоимость другого товара товар выражает свою стоимость, и тем самым потребительная стоимость соприкасается с экономической определённостью формы. Это и имеет в виду Маркс, когда пишет, что понятие потребительной стоимости имеет особое историческое и общественное значение и что потребительная стоимость товара отличается от потребительной стоимости вещи, не являющейся товаром.
Поэтому следующее рассуждение Хессина не совсем корректно:
«Маркс различал потребительную стоимость вообще и потребительную стоимость товара. Потребительная стоимость вообще как полезность вещи, её способность удовлетворять те или иные человеческие потребности всегда существовала и всегда будет существовать. Она безразлична к тем или иным типам производственных отношений. Что же касается потребительной стоимости товара, то она обладает специфически историческими, общественными качествами, выражающими не всякие, а особые производственные отношения между людьми».
Такого понятия, как потребительная стоимость вообще, никогда не существовало, так как открытие полезных свойств вещи всегда является продуктом общественного развития: уран всегда был одним и тем же ураном, но для людей древности он потребительной стоимостью не являлся. В свою очередь, потребительная стоимость товара не является чем-то чисто общественным, так как она в первую очередь обусловливается свойствами самой вещи, хоть и предполагает общество товаропроизводителей, а значит, и определённые общественные отношения.
Таким образом, чересчур сильный акцент Хессина на общественном моменте потребительной стоимости несколько затемняет свойства самой вещи, как бы расщепляя потребительную стоимость на две различные несвязанные друг с другом категории.
К сожалению, формат нашей статьи не позволяет глубже раскрыть категорию потребительной стоимости. Более подробно о ней читайте в интересной работе Риммы Трофимовны Зяблюк «Потребительная стоимость в экономическом учении марксизма и перестройка хозяйственного механизма»3 .
Отходя немного в сторону, стоит также обратить внимание на грубую ошибку, которую часто можно встретить у марксистов, поверхностно понимающих категорию потребительной стоимости (в работе Хессина этой ошибки, к счастью, нет). Связана она с отождествлением хоть и взаимосвязанных, но не равнозначных категорий общественной потребительной стоимости, общественной потребности и общественного спроса. Из-за этого отождествления возникают неверные представления о том, что при возрастании спроса на товар цена товара будто бы увеличивается за счёт увеличения его потребительной стоимости.
На деле же то, что большему количеству людей требуется определённый товар, не означает, что свойства этого товара как-то изменились. Возрастает лишь конкуренция за этот товар между покупателями, что сдвигает цену вверх относительно стоимости, а сама потребительная стоимость остаётся прежней. Именно поэтому Маркс относил это явление (отклонения цен от стоимостей) к учению о конкуренции, а не к учению о стоимости. Как раз на непонимании этого факта строят свои теории буржуазные экономисты (например, Бём-Баверк). Безграмотные марксисты, не понимающие механизмов отклонения цены от стоимости, нередко хватаются за рассуждения последних и требуют объединения трудовой теории стоимости с теорией предельной полезности (см., например, работы М. И. Туган-Барановского).
Но вернёмся к Хессину.
Физиологическая трактовка абстрактного труда
Следующий некорректный момент в монографии Хессина относится к его трактовке абстрактного труда как чего-то чисто физиологического:
«И как воплощение этой доли общественно необходимого труда, продукт приобретает стоимость, обменивается в определённой пропорции на другие товары. Здесь общественно необходимый труд выступает уже в абстрактной форме, отвлечённой от конкретных видов труда, взятый как затрата труда вообще в физиологическом смысле слова» (с. 69).
«Абстрактный труд выражает то общее, что имеется между всеми видами конкретного труда, затраты труда вообще, в физиологическом смысле слова» (с. 70).
Здесь стоит снова обратиться к истории.
Спор советских экономистов о том, что считать абстрактным трудом, шёл с особым накалом на протяжении 20-х годов. Среди участников можно было выделить два противоположных лагеря: физиологистов и рубинианцев. Если первые чересчур упрощали понятие абстрактного труда, сводя его к простой физиологической затрате рабочей силы, то в работах вторых содержание абстрактного труда полностью испарялось — оставалась лишь пустая бессодержательная форма. Обе точки зрения отличались крайней противоречивостью, а их выводы не соответствовали действительности.
Так, физиологической трактовке абстрактного труда противоречит то, что интеллектуальный сложный труд при затрате меньшего количества килокалорий по сравнению с тяжёлым физическим трудом создаёт большее количество стоимости. Например, труд образованного инженера создаёт больше стоимости, чем труд курьера или разнорабочего, хотя физиологические затраты энергии у среднего инженера явно не выше. Поэтому попытки физиологистов определять величину стоимости килокалориями были крайне сомнительным занятием. К этой школе принадлежали такие экономисты, как К. Каутский, А. Ф. Кон, В. А. Базаров и другие.
Противоположный лагерь был представлен И. И. Рубиным (в честь которого и названо направление) с последователями, которые в частных вопросах немного отклонялись от его трактовок (см., например, работы И. А. Давыдова). Для рубинианцев абстрактный труд представляет собой лишь общественную форму труда в товарном хозяйстве. Однако, лишив труд содержания, Рубин лишил труд и самого труда. Последовательно проведённая логическая цепь умозаключений привела его к прямому отрицанию количественной определённости стоимости. Таким образом, у него получалась теория, которая не описывает ни цены, ни динамику цен. Чтобы избежать этого неудобного момента, Рубин пытался обосновать их (и цены, и их динамику) отдельной категорией общественно необходимого труда, что было уже совершенно вольным трактованием Маркса.
Однако помимо двух этих крупных лагерей экономистов были авторы, несогласные с обеими трактовками. Они верно отмечали, что оба лагеря выделяют лишь один признак и доводят его до абсолюта. В работах М. Кукса4 и М. Сайгушкина5 убедительно показано, что оба лагеря ошибаются. Мы не будем подробно останавливаться на этих двух работах, а настоятельно порекомендуем читателям ознакомиться с ними самостоятельно. Если кратко, согласно этим авторам, абстрактный труд своим содержанием имеет затрату человеческой рабочей силы вообще, но это содержание «обёрнуто» в общественную форму. Таким образом, абстрактный труд здесь не сводится к простой физиологической затрате энергии. Так, для производства высококвалифицированной рабочей силы обществу необходимо затратить на обучение специалиста огромное количество предварительного труда учителей, реактивов и оборудования. Именно поэтому менее затратный в физиологическом плане труд инженера будет выражаться в большем количестве стоимости.
Мы не можем с уверенностью сказать, что Хессин полностью стоял на позициях физиологистов. Однако приведённые выше цитаты говорят в пользу того, что этот автор был близок к ним, и этот момент стоит учитывать при чтении его работы.
Взгляды Хессина касательно абстрактного труда важны также в контексте другого вопроса, ответ на который важен для понимания капиталистической экономики — вопроса об определении производительного и непроизводительного труда. Он связан с проблемой трактовки понятия абстрактного труда, но его Хессин в своей монографии не коснулся.
Сторонники физиологической трактовки часто определяют труд рабочих сферы услуг (врачи, парикмахеры, проститутки) как непроизводительный только по той причине, что он не воплощается в какой-то осязаемой вещи (стул, станок, хлеб). Увы, есть серьёзные основания полагать, что Хессин был согласен с этой трактовкой. Он был соавтором учебника под общей редакцией Н. А. Цаголова «Курс политической экономии», где был представлен именно этот взгляд на производительный труд.
Мы уже посвятили достаточное количество статей теме производительного и непроизводительного труда при капитализме, поэтому здесь мы лишь в двух словах напомним основные положения наших работ («Услуганетоварники» на службе у капитала», «Физиократы XXI века» и «Цифровая политэкономия», «Политэкономия „ночной бабочки“, или производительность с точки зрения капитализма»).
Взгляд так называемых «услуганетоварников» не только прямо противоречит теории Маркса, но и имеет ряд серьёзных изъянов во внутренней логике. Во-первых, если допустить «непроизводительность» труда работников сферы услуг, классическая марксистская модель ценообразования будет предсказывать снижение неравенства в доходах между капиталистами и рабочими. Это противоречило бы остальной теории Маркса; кроме того, это не подтверждается эмпирическими данными. Во-вторых, такой взгляд на сферу услуг не предлагает никакого механизма образования цен на услуги врачей, парикмахеров и т. д. Получается, что эта сфера должна быть отнесена либо к сфере обращения, что, очевидно, не соответствует действительности, либо к какой-то особой сфере производства, законы которой противоречат всем законам Марксовой теории.
Если в XIX веке сфера услуг была слабо развита и практически не подчинялась капиталу, то в XXI веке она получила значительное развитие. Игнорирование крупного сектора экономики и привязка марксистов к физиологическому взгляду на труд не может не быть преградой на пути изучения особенностей функционирования современного капитализма. Некоторые авторы доходят до такой путаницы, что сваливают в одну кучу банковский сектор, торговлю, врачебные услуги, услуги парикмахеров и разных развлекательных учреждений. Путаница эта говорит о том, что некоторые марксисты до сих пор «живут» в XIX веке, не пытаются размышлять логически и не могут грамотно анализировать современность. Отсюда и их косность и догматизм.
Итоги
Работа Н. В. Хессина выгодно выделяется на фоне других советских работ того времени. Автор стоит на верных позициях, когда проводит анализ товарного производства, сущности товара и денег, а также ключевых особенностей социалистического производства. Хессин верно критикует работу Сталина, при этом отмечая у него и правильные положения. Критика «звёзд» марксисткой политэкономии проведена Хессином блестяще и позволяет иначе взглянуть на столь популярных авторов. Николай Владимирович видел опасность возрождения рыночных отношений в советской экономике и особо подчёркивал опасность неграмотного подхода к планированию.
Однако при всех достоинствах у монографии Хессина есть и серьёзные недостатки, которые мы обсудили выше.
Послесловие
К сожалению, история показала нам, что сталинское руководство при всех его успехах при строительстве социализма в отдельно взятой стране совершило множество ошибок. Репрессии вплоть до расстрелов научных сотрудников только по причине научного несогласия с линией партии и жёсткий политический запрет на критику власти выбили из рядов советских учёных лучших теоретиков марксизма. Даже после смерти Сталина, несмотря на смягчение внутриполитического курса, открыто критиковать руководство за ошибки было затруднительно. Руководители ошибались только тогда, когда становились бывшими руководителями (читайте об этом в книге нашего автора «Троцкий, Сталин, коммунизм»). В условиях обрыва интеллектуальной традиции 20-х и начала 30-х и недоступности многих материалов тех лет массовому читателю учёные позднего СССР вынуждены были заново переоткрывать то, что было уже открыто их предшественниками. Зачастую они вдобавок повторяли те же ошибки, что и их предшественники.
Из нашего краткого экскурса в историю политической экономии видно, что старые вопросы постоянно всплывали в научных дебатах. Даже сейчас мы видим споры сторонников физиологической и рубинианской трактовок, трактовок «услуга — не товар» и «услуга — товар». Ведущие дебатёры даже не всегда осознают, что повторяют то, что уже было высказано когда-то в прошлом. Спор Кона и Рубина по вопросу об абстрактном труде, а также посвящённые этому работы Кукса и Сайгушкина, спор Вайсберга и Аболина по вопросу о производительном труде — всё это уже было в науке.
Для науки совершенно нормально, когда автор верно приходит к одним выводам, но совершает ошибки в чём-то другом. Это не повод ни обвинять кого-то в ревизионизме и предавать забвению его работы, ни, наоборот, рисовать его безгрешным вождём, автоматически выдающим верные решения. Даже Маркс когда-то всерьёз задумывался о преимуществах теории полезности, превозносил Мак-Куллоха как великого экономиста, а Сэя с Мальтусом относил к классикам политической экономии. Лишь обстоятельства жизни и развитая самокритика позволили ему преодолеть свои и чужие ошибки.
История науки трагична и поучительна. Мелкие умы твердят, что события минувших лет давно прошли, а поэтому пора двигаться в будущее, забыв о прошлом. Нет ничего глупее этого взгляда на мир. Перед лицом угрозы мировой войны, во времена кризиса и нещадной эксплуатации миллиардов левые до сих пор лишены своего главного оружия — обновлённой марксистской теории, понимания, в каком мире они живут. Даже те, кто интересуется прошлым, обычно ограничиваются лишь произвольным изучением каких-то отдельных событий, возводя лишь одну грань процесса в абсолют. Но прошлое — это не просто набор фактов. Прошлое — это живой поток взаимосвязанных событий, сделавших мир таким, каков он есть сейчас, и потому прошлое — это ключ к настоящему.
Кропотливое изучение наработок предшественников необходимо нам в первую очередь для строительства нового общества. Ведь если мы не разберёмся в прошлом, мы не поймём настоящего — и непременно ещё раз ошибёмся в будущем.
Примечания
- Гегель, Г. В. Ф. (1971). Наука логики. Том 2. Мысль, стр. 121. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1960). Сочинения. 2-е издание. Т. 23. Государственное издательство политической литературы, стр. 43–44. ↩
- Зяблюк, Р. Т. (1989). Потребительная стоимость в экономическом учении марксизма и перестройка хозяйственного механизма. Издательство Московского университета. ↩
- Кукс, М. (1928). К проблеме абстрактного труда. Записки научного общества марксистов, 3(11), 63–82. ↩
- Сайгушкин, М. (1929). Абстрактный труд как материалистическая категория. Проблемы экономики, 4–5, 157–181. ↩
