«Путём критики враждебных взглядов мы не только непосредственно отражаем нападение врага, но и оттачиваем своё собственное оружие, прокритиковать противоположную систему — это значит, прежде всего, продумать свою».
Николай Бухарин
Введение
Когда дело касается поломки автомобиля или болезни, любой здравомыслящий человек вызывает профессионала. При этом он не задаёт специалистам глупых вопросов вроде «зачем тебе знать конструктивные особенности автомобиля?» Каждому очевидно, что для оказания этих услуг необходимо наличие знаний по соответствующей специальности. Однако когда дело касается болезней общества, люди по какой-то причине об этом забывают.
«Зачем вы занимаетесь теорией?» — этот вопрос мы слышим постоянно на всём протяжении существования марксизма. Особенно часто он начинает звучать в периоды бурь, когда рекою льётся кровь простых рабочих, их дети остаются сиротами, а жёны — вдовами. «Зачем вам теория? Почему вы сидите на диване, когда Отечество в опасности? Люди гибнут! Вставайте и помогите реальным делом!» — говорят нам люди, многие из которых называют себя левыми.
Но ответьте себе честно: неужели общественный организм проще, чем организм человека или автомобиль? Неужели любой дилетант может без проблем принимать грамотные решения по насущным общественным проблемам? Если вопрос о том, как лечить нефробластому, ставит простого гражданина в ступор, то как поднять науку, здравоохранение, промышленность, избавиться от войн, инфляции и безработицы, «знает» каждый первый. Стоит ли напоминать, к чему такие скороспелые решения зачастую приводят? Как горе-спасатели, пытающиеся перевернуть человека со сломанным позвоночником, дилетанты в общественных науках, добравшиеся до власти, в результате делают только хуже, даже действуя из лучших побуждений.
Люди поадекватней, конечно, осознаю́т, что для искоренения общественных пороков их компетенций недостаточно. Поэтому они с надеждой смотрят на наделённых знаниями героев-профессионалов, которые возьмут на себя ношу решения общественных проблем: «Давайте проголосуем за того кандидата и его партию! Он приведёт нас к прекрасной России будущего!»
И всё было бы хорошо, если в данной ситуации в решение этих проблем не вмешивались интересы людей, которые имеют прямую выгоду от существования тех или иных проблем. Любого отдельного героя-профессионала такие люди могут подкупить, запугать либо пустить о нём негативную молву в СМИ, очернив его светлое имя. Владельцы крупных состояний руками своих слуг — политиков, знаменитостей и учёных — через СМИ, академические издания и научно-популярную литературу смешивают с грязью любого честного борца за интересы простых трудящихся, а любого подонка они могут возвести на пьедестал почёта.
Да. Таков наш мир.
Если лечение болезни своего тела мы можем с некоторыми оговорками доверить третьему лицу, например, врачу, то доверить исцеление пороков общества кому-то иному простые трудящиеся люди не могут. Высока вероятность, что этим иным станет тот, кто на этих пороках и наживается.
Эта щекотливая ситуация вынуждает рабочих брать ответственность за судьбу человечества в свои руки. И сегодня для этого созданы все условия. За последнее столетие наше общество значительно преобразилось. Если буквально пару столетий назад лишь представители высших классов занимались научной деятельностью, внедряли инновации и изобретали новые теории, то сейчас всё богатство знаний общества создаётся простыми научными сотрудниками и инженерами, а всё общественное производство обеспечивается руками простых рабочих разных стран и континентов. Возросшая сложность технологических процессов требует от рабочих более высокого уровня образования.
Но одновременно с этим углубившееся за это время разделение труда вкупе с оптимизацией образования приводят к формированию узкоспециального, несистемного взгляда на мир. Узость кругозора разделяет рабочих, не позволяет им увидеть весь мир в его целостности, затмевает взаимозависимость всех трудящихся. Да, конечно, очевидные беды нашего общества этим не скрыть. Но ничто не мешает заинтересованным лицам пользоваться узостью кругозора рабочих вне зависимости от уровня образования последних, чтобы скрывать истинные причины общественных проблем. Это и есть классовая борьба, но развёрнутая на теоретическом фронте. Уводя людей от истины, господствующий класс крупных собственников сохраняет стабильность своего положения, а любой обоснованный протест направляет в безопасное русло. Мы уже писали об идеологии в науке, научной честности и значимости изучения фундаментальных законов природы, общества и мышления каждым членом общества (см. также наш ролик).
Эта статья посвящена одному из ярчайших сражений, проходящих сегодня на теоретическом поле классовой войны, а именно критике теории Маркса со стороны представителей маржинализма, т. е. сторонников теории предельной полезности. На примере статьи высокорейтингового учёного, напечатанной в авторитетном научном журнале, мы покажем, как обманывают людей те, кто должен был искать истину. Мы докажем, что под маской академической отстранённости от всех классовых точек зрения, под личиной научной объективности скрывается защита интересов господствующих классов.
Маркс и современная наука
Среди современных любителей экономики и популяризаторов этой науки, а также профессиональных экономистов бытует мнение, что Карл Маркс давно и безнадёжно устарел. С лёгкой руки Ф. Хайека распространился миф, что Маркс после ознакомления с трудами Джевонса и Менгера осознал ошибочность своей теории, отказался от продолжения работы над «Капиталом» и признал правоту маржинализма. Хайек подводит нас к мысли, что «его [Маркса. — Д. П.] последователи явно уступают ему в мудрости»1 . Здесь мы видим прямой намёк на сектантскую сущность и научную безграмотность марксистов: сам основатель, мол, отказался от своей теории как ошибочной, а его последователи не имеют смелости признаться в том, что они заблуждаются! Таким образом, говорят критики марксизма, раз уж сам Маркс отказался от дальнейшей работы над трудовой теорией стоимости по причине появления трудов Джевонса и Менгера, нужно выбрать именно маржинализм основой экономической теории.
Однако, как бы этого ни хотелось нашим оппонентам, это всего лишь легко опровергаемый миф. Переписка Маркса свидетельствует о том, что он работал над «Капиталом» до конца своих дней и что лишь тяжёлое состояние здоровья и смерть любимых жены и дочери не позволили ему завершить работу.
Другие критики высмеивают Маркса за то, что тот якобы не знал математики, не умел чётко формулировать свои мысли и вообще писал какие-то антинаучные книжонки. Иначе говоря, эти люди ставят его теорию в один ряд с откровенным мракобесием. Популярность марксистских идей, как и в предыдущем случае, объясняют невежеством масс, падких на лозунги «отнять и поделить», приоритетом чувств над разумом, а также мнимой первичностью этического компонента в марксизме. Масла в огонь подливают и невежественные марксисты, которые своими необдуманными поступками и статьями как бы подтверждают уничижительные высказывания оппонентов в адрес их учения.
Казалось бы, достаточно всего лишь объяснить толпе истинную сущность марксизма на пальцах — и всё, Маркс с его «Капиталом» канул бы в лету, как теория плоской земли, находящая лишь небольшую поддержку в рядах самых невежественных сектантов… Но и здесь мы видим очередной миф о «Капитале», созданный для тех, кто его не читал. Именно поэтому даже в современной академической среде постоянно всплывают мнения, резко противоречащие взглядам таких критиков. Так, к примеру, можно привести цитату знаменитого историка экономики Марка Блауга:
«В своей ипостаси экономиста Маркс продолжает жить и всё ещё актуален как ни один из авторов, которых мы рассматривали до сих пор. Маркс подвергался переоценке, пересматривался, опровергался, его хоронили тысячекратно, но он сопротивляется всякий раз, когда его пытаются отослать в интеллектуальное прошлое. Хорошо это или плохо, но его идеи стали составной частью того мира представлений, в рамках которого мы все мыслим. Сейчас никто не ратует за Адама Смита или Рикардо, но по-прежнему поднимается кровяное давление, как только Маркс становится предметом исследования…
XX столетие стало свидетелем энергичного бунта, направленного против грандиозных философских систем, таких, как марксизм, которые пытаются объяснить общество во всех его аспектах. Мы живём в век специализации в области социальных наук в неменьшей мере, чем в области технологии. Что бы ни думали о конечной обоснованности марксизма, надо иметь довольно слабые умственные способности, чтобы не увлечься героической попыткой Маркса дать обобщённое и систематизированное толкование „законов движения“ капитализма»2 .
Даже в последнем, пятом издании своего знаменитого труда, вышедшего уже после развала СССР, в 1997 году, он повторил эти слова3 . При этом Блауг не был ни маргинальным исследователем, ни сторонником Маркса.
Схожего мнения о Марксе придерживался знаменитый американский экономист российского происхождения, лауреат премии по экономике памяти Альфреда Нобеля Василий Васильевич Леонтьев, известный своим вкладом в развитие модели «затраты-выпуск», или межотраслевого баланса. Также не будучи сторонником Карла Маркса, он писал:
«Как бы ни были важны при современном рождении интереса к достижениям Маркса эти частные аспекты экономической теории, они скрываются в тени его блестящего анализа долговременных тенденций развития капиталистической системы. Результаты выглядят поистине впечатляющими. Увеличение концентрации богатства, быстрое сокращение числа мелких и средних предприятий, постепенное уменьшение конкуренции, непрерывный технический прогресс, сопровождающийся увеличением роли основного капитала, и, что не менее важно, неуменьшающаяся амплитуда регулярно повторяющихся деловых циклов — выдающийся ряд сбывшихся прогнозов, которым современная экономическая наука со всем её сложным аппаратом противопоставить ничего не может»4 .
Конечно, не все представители мейнстрима единогласны в своих оценках. Так, в противоположность Леонтьеву, другой лауреат премии Альфреда Нобеля Пол Самуэльсон, который, к слову, был его учеником, оценивает Маркса с гораздо большим скепсисом:
«Мои выводы и оценки промахов и успехов Маркса были достаточно развёрнуто изложены в семи томах „The Collected Scientific Papers of Paul A. Samuelson“… Используя всё те же прозаические методы пост-Ньютоновской математики, я продемонстрировал, что основное новшество, введённое Карлом Марксом… содержало ошибку в описании и оценке степени жестокости функционирования капиталистических рынков… его подразумеваемая „эксплуатация“ выродилась в банальное положение: „Рабочие подвергаются эксплуатации, когда их заработная плата низка, в то время как реальные доходы собственников высоки“. Как могут истинные или ложные предсказания по поводу неизбежного действия закона убывающей реальной заработной платы и закона убывающей нормы прибыли быть убедительно выведены из столь банальной тавтологии?
Неужели в процессе своего анализа я не нашёл вообще никаких достоинств в работах Карла Маркса (1818–1883), пост-рикардианского экономиста? Нет. Во втором томе „Капитала“, который читают только имеющие склонность к математике, я обнаружил гениальные (но неровные) достоинства в Tableaux of Balanced Stationary-State Reproduction Маркса и в его Tableaux of Balanced Exponentially Expanding Reproduction (опубликованных посмертно). Маркс заслуживает справедливых похвал как популяризатор физиократической Tableau Есоnomique Кенэ 1759 г., как предшественник моделей „затраты-выпуск“ середины XX в., созданных моим гарвардским учителем Василием Леонтьевым и моим другом из Кембриджского университета Пьеро Сраффой»5 .
Однако каковы бы ни были оценки, всех таких исследователей объединяет одно — серьёзное отношение к наследию Маркса. Даже в современном американском учебнике за авторством Грегори Мэнкью и Марка Тейлора 2020 года издания, хотя и вскользь, лишь на нескольких страницах, но всё-таки пересказываются азы теории Маркса6 .
Таким образом, несмотря на все насмешки и преждевременные похороны, «Капитал» Маркса живёт и даёт пищу для размышлений, в том числе и представителям серьёзной экономической науки, даже не согласным с теорией Маркса. Это, конечно, не может не беспокоить ярых апологетов капитализма и заставляет их плодить новые сочинения, в очередной раз «опровергающие Маркса». Они говорят, что на самом деле теория Маркса фундаментально несостоятельна и должна уже наконец быть заменена более современными теориями, которые не только избавлены от ошибок трудовой теории, но и объясняют гораздо больший круг явлений. Одним из таких опровергателей, предлагающих альтернативный «современный» взгляд на основы экономической теории, является член-корреспондент РАН, доктор экономических наук Ростислав Исаакович Капелюшников.
Несколько слов о Ростиславе Капелюшникове
Ростислав Капелюшников в 1973 году закончил экономический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова, в 1976 г. — аспирантуру Института мировой экономики и международных отношений РАН (ИМЭМО РАН), а в 1978 г. защитил кандидатскую диссертацию по теме «Современные буржуазные концепции формирования рабочей силы: критический анализ». С момента окончания аспирантуры Капелюшников работает в ИМЭМО РАН, а с 2001 г. также является заместителем директора Центра трудовых исследований Высшей школы экономики. В 2003 г. Капелюшников защитил докторскую диссертацию по теме «Российский рынок труда: адаптация без реструктуризации».
Из биографии видно, что с самых первых лет работы Ростислав Исаакович активно интересовался проблемами рынка труда. При этом к сегодняшнему дню он достиг на научном поприще определённых успехов. Так, по данным сайта ВШЭ, он написал 175 научных трудов (в том числе 6 индивидуальных монографий), был одним из переводчиков на русский язык трудов ряда знаменитых западных экономистов. Помимо этого, он является членом учёного совета ИМЭМО РАН, членом диссертационного совета ИМЭМО РАН, членом диссертационного совета НИУ ВШЭ, членом Академического совета Национальной премии по прикладной экономике. За свои научные заслуги он получил премию им. Е. Гайдара, медаль Ассоциации независимых центров экономического анализа, дипломы Национальной премии по прикладной экономике, а также дважды премию «Золотая Вышка». Неформальное признание заслуг Ростислава Исааковича в среде экономистов и специалистов смежных отраслей, разумеется, также весьма широко.
Говоря о Капелюшникове, мы действительно не можем отрицать его вклад в наши знания о рынке труда. Однако всё же нельзя игнорировать противоречивость его фигуры. Так, его кандидатская диссертация и основанная на ней монография были посвящены критическому анализу буржуазных концепций формирования рабочей силы. В них Капелюшников стоял на вполне марксистских позициях, подчёркивал важность «разоблачения апологетического характера буржуазных трактовок» экономических процессов7 , раскрывал, «в чём же конкретно заключается ошибочность подхода буржуазных авторов»8 .
Капелюшников не только опирался в своих работах на произведения классиков марксизма-ленинизма, но также «приправлял» свои работы цитатами Брежнева, материалами съездов КПСС и пленумов ЦК КПСС. Неудивительно, что благодаря такому рвению он получил в 1983 году премию Ленинского комсомола «за цикл работ по исследованию философских и социально-экономических проблем современной идеологической и политической борьбы, критике буржуазных концепций общественного развития».
Однако после развала СССР он резко переметнулся в противоположный лагерь, встав на крайние рыночные позиции, начал критиковать Маркса и всячески высмеивать его заслуги. Будучи харизматичным лектором, Капелюшников стал частым гостем различных ориентированных «вправо» научно-популярных конференций (например, «Чтений Адама Смита») и блогеров (Ватоадмина, Григория Баженова), где активно защищал свободу рынка и крайне негативно отзывался о марксизме.
На это можно было бы ответить, что здесь нет ничего удивительного. В СССР ученый-экономист не мог свободно выбирать, из какого экономического учения исходить в своём исследовании, и был вынужден вставлять цитаты Маркса, Энгельса, Ленина в свои работы, даже если был совершенно не согласен со смыслом этих цитат. Перед дилеммой «потерять работу, оставаясь честным учёным, или сохранить работу, лицемерно прикрываясь красной тряпкой» не каждый даже выдающийся исследователь выберет первое.
И что же? Можем ли мы сделать из этого вывод, что учёные ориентировались на «Капитал» Маркса лишь из-за страха перед тоталитарной властью и желанием построить карьеру? Ведь до сих пор не только в России, но и на Западе такие серьёзные исследователи-экономисты, как Олег Игоревич Ананьин и Людмила Леонидовна Васина, Фред Моусли и Дункан Фоули справедливо отмечают выдающиеся заслуги Маркса как экономиста. Так кому же верить, когда государственное принуждение оказывается ни при чём?
Возможно, совместно с личностью учёного в Капелюшникове уживается личность апологета и идеолога капитализма, а также личность флюгера-карьериста, который пишет так, как того требуют от него номенклатура и руководство. Поэтому, помимо своих действительно научных работ, Капелюшников в угоду заказчикам пишет и говорит либо о величии Маркса, либо о его ничтожности.
Быть может, разочарованный в советском опыте Ростислав Исаакович неосознанно посчитал ошибки партийного руководства ошибками самой теории Маркса. Иначе говоря, в своей критике «Капитала» Капелюшников под влиянием эмоций, от которых не каждый учёный может отвлечься, не смог трезво проделать научный разбор главного труда Маркса. В итоге неверный анализ дал Капелюшникову субъективный повод отвергнуть Маркса и стал основой его убеждённости в собственной правоте. При этом, как мы понимаем, этот и предыдущий варианты могут дополнять друг друга.
Наконец, может быть и так, что Ростислав Исаакович добросовестно заблуждался в свои молодые годы, но затем осознал это и пришёл к верным выводам, оставшись тем самым честным учёным. Этот вариант предполагает, что оппоненты Капелюшникова неправы, а приводимые самим им аргументы уничтожают теорию Маркса по самой её сути.
Обратимся же непосредственно к его статье «Маржинализм и марксизм: первая встреча»9 , посвящённой критике марксистской теории. На её примере мы проанализируем, до какой степени аргументы нашего оппонента опровергают марксизм и стоит ли нам после этого отказаться от «Капитала» Маркса как от устаревшего и ошибочного научного труда.
Актуальность разбора этой статьи заключается ещё и в том, что она в очередной раз доказывает необходимость глубокого понимания основ «Капитала» для ведения полемики с оппонентами. Год за годом наши противники, как мы увидим в дальнейшем, используют одни и те же приёмы, но ответные статьи поверхностных марксистов либо совсем не разбивают аргументы критиков, либо делают это чрезвычайно неубедительно. Даже написанную доктором экономических наук Юрием Константиновичем Князевым критическую статью10 нельзя считать удачной, хоть в ней и видна искренняя попытка дать отпор оппоненту.
Статья Капелюшникова доступна читателям в двух версиях: в предварительной препринтной, лежащей в свободном доступе, и в окончательной журнальной редакции, опубликованной в журнале «Вопросы экономики», 2021, № 2, с. 102–132. Мы приводим цитаты по официальному окончательному журнальному изданию, нумерацию страниц ведём также по нему.
Чтобы в дальнейшем не возникало терминологической путаницы, заметим, что перевод немецкого термина der Wert и его англоязычного аналога value Капелюшников даёт в варианте «ценность» (а не «стоимость», как это было принято в советской политической экономии). Исходя из этого, термин der Gebrauchswert (нем.), или use value (англ.), переводится Капелюшниковым как «потребительная ценность», а der Tauschwert (нем.), или exchange value (англ.), — как «меновая ценность». Подробнее об истории перипетий перевода термина der Wert смотрите в великолепной статье Л. Л. Васиной «„Ценность“ versus „стоимость“ — „за“ и „против“»11 . Мы же будем употреблять ставший классическим для русскоязычной марксистской политэкономии термин «стоимость», оставляя «ценность» лишь в прямых цитатах Капелюшникова.
Почему Капелюшников, а не Уикстид?
В своей статье Ростислав Исаакович рассказывает о вышедшей в 1884 году статье «„Das Kapital“: a Criticism» британского экономиста, последователя Уильяма Джевонса, Филиппа Генри Уикстида (1844–1927). Статья посвящена критике «Капитала» Карла Маркса с позиций маржинализма. На протяжении всей своей работы Капелюшников доносит до нас мысль, что сила статьи Уикстида была настолько огромной, что «ни один из сторонников Маркса не решился принять вызов Уикстида, и его критика никогда не была ими публично оспорена» (с. 102).
В связи с этим у читателей может возникнуть закономерный вопрос: почему мы делаем предметом критики именно работу Капелюшникова, а не статью Уикстида?
Во-первых, в мейнстриме маржинализм в его джевонсовском варианте уже давно оттеснён более современными моделями. Взгляды как самого Джевонса, так и его последователя Уикстида давно подверглись основательной критике, экономическая теория учла немало их ошибок. Поэтому добросовестный современный исследователь не станет приводить в пример те части работы Уикстида, которые уже давно утратили свою актуальность или оказались ошибочными. В крайнем случае такой учёный ограничится упоминанием, что те или иные положения устарели или ошибочны, но основные положения критики сохраняют свою актуальность.
Во-вторых, работая над статьёй, Ростислав Исаакович, как мы это увидим далее, добавил от себя современные воззрения на марксизм. Это означает, что в своей работе, опубликованной в 2021 году, он должен был устранить все ошибки, которые можно было бы ожидать от исследователя конца XIX века, и включил в неё новые аргументы. В связи с этим именно критика современного представителя академической науки, наученного на ошибках предшествующих экономистов, представляется нам более актуальной.
В-третьих, Капелюшников приводит обширные цитаты из ключевых мест статьи Уикстида. Поэтому, отвечая Капелюшникову, мы критикуем и Уикстида.
Аргументы Капелюшникова
О Уикстиде и Марксе
Во вступлении Капелюшников возносит хвальбы Филиппу Уикстиду, всячески подчёркивая его достижения, таланты и знания отдельных дисциплин и трудов древних и не очень авторов. Уикстид, по версии Капелюшникова, — чуть ли не гений с широчайшией сферой научных интересов: он-де перевёл Данте на английский, был автором нескольких фундаментальных работ об Аристотеле и Фоме Аквинском, занимался исследованием творчества P. Браунинга, У. Водсворта и Г. Ибсена и т. д.
В этом вознесении не было бы ничего плохого, не подсунь нам Капелюшников на контрасте с рисуемым образом почти святого теолога-экономиста Уикстида придуманные им образы грешных атеистов Маркса и Энгельса, которых вряд ли могла бы «заинтересовать аргументация какого-то там „вульгарного“ экономиста, тем более — „попа“» (с. 110). Грубо говоря, Капелюшников изображает основоположников марксизма в виде неких лжеучёных, которые во имя идеологии отвергают аргументы оппонентов только по той причине, что те — не коммунисты, а теологи, священники или капиталисты. Словом, классовый подход вместо объективного надклассового подхода, каковой должен быть у настоящих учёных!
Однако тот факт, что Маркс тщательно изучал и критиковал работы таких «попов», как Томас Мальтус, Джордж Беркли, Стивен Аддингтон, Иоаннес Брюкнер, Джаммария Ортес, Роберт Уоллес, Джозеф Таунсенд, Томас Чалмерс и т. д., почему-то прошёл мимо Капелюшникова. При этом Маркс не критиковал их работы однобоко, а всегда подчёркивал и их достоинства, если таковые имелись. То же касается и критики Марксом буржуазных экономистов, от «вульгарных» до великих. Об этом знает каждый, кто прочёл хотя бы первый том «Капитала». Но Капелюшников — возможно, ради большей эмоциональной экспрессии, игры на противопоставлении добра и зла (читай: науки и лженауки) — не вспоминает об этом.
Умалчивает Капелюшников и о том, что Маркс также был автором фундаментальных академических работ. К примеру, его докторская диссертация (к удивлению многих непосвящённых, Маркс имел учёную степень доктора философии — PhD) была посвящена различию между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура. Маркс освоил в оригинале Гераклита, Аристотеля, Платона, Фукидида и множество других античных авторов. Любой, кто не поленится прочесть хотя бы первый том «Капитала», откроет для себя, что Маркс досконально изучил труды практически всех значимых и не очень экономистов прошлого, а также своих современников. Он в совершенстве владел как древнегреческим и латинским, так и современными ему французским и английским языками. Читал же он практически на всех европейских языках, в том числе и на русском.
Где же хвалёный академический внеклассовый объективизм? Превознося Уикстида, Капелюшников ради справедливости должен был упомянуть хоть что-то из этих фактов о Марксе. Однако он этого не сделал, что уже намекает нам на его «непредвзятость». Но оставим эти психологические уловки на совести самого Ростислава Исааковича: будем верить, что это у него вышло неосознанно. Обратимся непосредственно к аргументации, которая, как говорит нам автор, должна полностью низложить теорию Маркса. При этом его «критика направлена не на обнаружение каких-то частных изъянов, а на полное обрушение марксистской системы с заменой её альтернативной теоретической схемой» (с. 111–112).
Качество, количество, мера
С самого начала Ростислав Исаакович (не Уикстид) демонстрирует крайне небрежное отношение не только к теории Карла Маркса, но и к общепринятым научным принципам. Он пишет:
«…чтобы обмен вообще мог состояться, обмениваемые товары… должны отличаться в качественном отношении, но быть эквивалентны в количественном» (с. 112).
Возникает вопрос: как уважаемый критик вообще смог защитить свои диссертации по экономике, если уже по самому простому общенаучному вопросу допускает такое небрежное высказывание?
Разберём этот момент подробнее.
С точки зрения Капелюшникова, по Марксу обмен товаров может состояться только при условии, что товары количественно эквивалентны, но качественно различны. Но, во-первых, такого постулата у Маркса вообще нет. Во-вторых, само это выражение не имеет абсолютно никакого научного смысла. Допустим, у одного товаропроизводителя имеется одно яблоко, а у второго — один автомобиль. С точки зрения Капелюшникова, здесь имеется количественное равенство: 1 = 1. Так как одно яблоко и один автомобиль эквивалентны в количественном отношении, то, по логике Капелюшникова, они могут обмениваться. Но это очевидная бессмыслица.
Для того чтобы мы могли вести речь о количественных сравнениях, нам нужно для начала найти качественно однородную величину, то есть качество, общее для всех сравниваемых предметов. С помощью этой величины мы будем устанавливать количественное отношение. Эта величина называется мерой. Мы не говорим, что 27 дюймов равны 27 килограммам. Однако мы можем сказать, что длина диагонали монитора, равная 27 дюймам, эквивалентна длине куска металлической трубы, также равной 27 дюймам. Монитор и труба сравниваются по общей для них мере: длине. Протяженность является общим для реальных предметов качеством, а длина — количественно измеряемая протяженность. Для практического сравнения по мере «длина» используется конвенционально принятая единица меры: дюйм. Эквивалентность устанавливается между двумя количествами (27 и 27) одной и той же единицы меры (дюйм). То есть, имея два совершенно различных предмета, мы можем их сравнивать по какому-то общему качественному признаку, имеющему количественную характеристику.
В экономике общим качеством любого товара является стоимость, а её имманентной мерой — рабочее время, или величина стоимости. Таким образом, товары должны быть в первую очередь качественно однородны как стоимости, и лишь тогда мы сможем количественно сравнивать их и обменивать их друг на друга в той или иной пропорции:
«Как такие продукты труда, товары качественно суть одно и то же и различаются между собой лишь количественно, в зависимости от того, представляют ли они больше или меньше одного и того же, — а именно, рабочего времени… Чтобы их в качестве величин можно было сравнивать между собой, они уже должны быть одноименными величинами, качественно тождественными»12 .
Из этой цитаты Маркса видно, что и яблоко, и автомобиль как товары, выносимые своими владельцами на рынок, — это качественно одно и то же: они суть стоимости. При этом количественно, как величины стоимости, одно яблоко и один автомобиль различны. Количественно уравнять яблоко и автомобиль мы сможем лишь тогда, когда возьмём эти два товара в определённой количественной пропорции: величина стоимости автомобиля будет равна совокупной величине стоимости некоторого количества яблок. При этом точное совпадение величин стоимости для обмена требуется не всегда: этому посвящён целый раздел третьего тома «Капитала», а также ряд примечаний в первом томе.
И если Уикстиду, который был вынужден читать единственный доступный на тот момент первый том «Капитала» на немецком, а не на его родном английском, подобные ошибки были бы простительны, то Капелюшникову, который имел возможность ознакомиться со всеми томами «Капитала» на родном русском, это мы простить не можем. Конечно, мы можем предположить, что Ростислав Исаакович здесь всего лишь крайне небрежно выразился. Однако дальнейшее изложение заставит нас ещё сильнее усомниться в его компетентности в данном вопросе.
Первый аргумент: логическое сальто Маркса
Логика Маркса
Далее Капелюшников приводит цитату Уикстида, в которой тот приходит в изумление от хода логических рассуждений Маркса при выведении категории стоимости, то есть того общего, что содержится в товарах. Капелюшников объявляет это место у Маркса «прямым насилием над логикой» (с. 113).
Для начала кратко воспроизведём логику Маркса в её нормальном изложении, а не по Капелюшникову — Уикстиду. Согласно «Капиталу», товар есть прежде всего внешний предмет, удовлетворяющий те или иные потребности человека. У товара, как и у любого предмета, есть определённые свойства. Совокупность полезных для человека свойств, иначе говоря, полезность предмета, делает его потребительной стоимостью. Заметьте, «полезность» не равно «потребительная стоимость».
При этом характер полезности никак не зависит от того количества труда, который затрачен на ту или иную вещь. Покупателю совершенно безразлично, затрачено ли на буханку хлеба 3 часа труда или же 10 дней: одна и та же буханка будет всегда представлять собой для покупателя одну и ту же полезность.
Взглянем теперь на рынок. На нём товары обмениваются в определённой пропорции, или в определённом меновом отношении. На первый взгляд может показаться, что само это меновое отношение представляет собой случайную величину. Однако, присмотревшись внимательнее к хаосу колебаний случайных меновых пропорций, мы увидим, что рыночные цены подчиняются каким-то пока неведомым нам законам.
При этом каждый товар на рынке имеет множество пропорций обмена. Например, 100 граммов чая на рынке обменивается на 4 сосиски, 6 блинчиков, 10 чупа-чупсов или 150 рублей. Если выражаться понятнее для современного покупателя, на 150 рублей вы можете купить в среднем либо 100 граммов чая, либо 4 сосиски, либо 6 блинчиков, либо 10 чупа-чупсов.
Так как на рынке товары сравниваются между собой и приравниваются друг к другу в определённой количественной пропорции, то мы вынуждены предположить, что есть некоторое общее качество, благодаря которому товары можно рассматривать как качественно однородные количественно сравнимые величины. Товаропроизводителям остаётся лишь подобрать верные пропорции обмена своих товаров, чтобы приравнять товары друг к другу и получить максимум выгоды от обмена.
Но что же является этим общим? Это не могут быть физические (в самом широком смысле) свойства вещей, ведь на рынке 100 граммов чая равны не только 150 рублям или 4 сосискам, но и любому другому товару, взятому в необходимом количестве. Иначе говоря, приравнивая товары в пределах этих пропорций, мы полностью отвлекаемся от их качественных различий как физических объектов, то есть от их потребительных стоимостей:
«В пределах менового отношения товаров каждая данная потребительная стоимость значит ровно столько же, как и всякая другая, если только она имеется в надлежащей пропорции»13 .
Однако, если мы отвлечёмся от всех особенностей потребительных стоимостей товарных тел, таких, как форма, цвет, вкус, тяжесть, твёрдость, мягкость и т.д., то у всех этих товаров, выносимых на рынок товаропроизводителями, останется лишь одно общее свойство: все они являются продуктами труда, а потому все они суть стоимости.
Но если мы отвлекаемся от всех свойств товаров как потребительных стоимостей, то мы отвлекаемся и от всех характеристик тех конкретных видов труда, благодаря которым на рынок попала та или иная вещь. Как каждый товар теперь равен другому как стоимость, так и любой конкретный труд сводится на рынке к простому, лишённому различий абстрактному человеческому труду.
Чтобы рынок получил табуретку, столяр должен обработать дерево при помощи соответствующих инструментов определённым образом. Чтобы рынок получил кольцо с бриллиантом, ювелир должен обработать металл и камень при помощи других инструментов другим определённым образом. Аналогично дело обстоит и с получением рынком самого дерева, металла, камня и инструментов. Хотя каждый товар как потребительная стоимость представляет собой определённую качественно отличную от другого товара вещь, а труд, затраченный на производство такого товара, — определённый конкретный труд, в обмене эти различия нивелируются: остаётся лишь стоимость и её субстанция — абстрактный труд. Для пропорции обмена имеет значение лишь количество затраченного абстрактного труда, измеряемого, в свою очередь, продолжительностью этого труда, или общественно (а не индивидуально) необходимым рабочим временем.
Чем больше абстрактного труда требуется для изготовления товара, тем выше величина его стоимости. Например, если для изготовления х единиц товара А требуется 4 часа, а для изготовления у единиц товара Б — 8 часов, рыночная пропорция обмена будет тяготеть примерно к 2х единицам товарам А за y единиц товара Б. Конечно, реальная рыночная цена, или действительная пропорция обмена товара на деньги14 , будет также зависеть от колебаний спроса и предложения, но на длительном временном промежутке эти колебания будут сглаживаться15 .
Допустим, общественная потребность в определённом товаре будет возрастать на длительном промежутке времени, или, иными словами, произойдёт значительное повышение совокупного спроса. В таком случае рыночная цена этого товара будет отклоняться вверх, что приведёт к притоку в соответствующую отрасль производителей из других, менее прибыльных отраслей (при условии свободы конкуренции). Повышенное предложение скомпенсирует возросший совокупный спрос, и рыночная цена товара снова упадёт до нормального значения. В обратном случае, при понижении общественного спроса, падающая цена приведёт к оттоку производителей из отрасли, который будет идти до тех пор, пока спрос и предложение не уравняются, а рыночная цена единицы товара вновь не повысится до нормального значения.
Почему же эта идеальная с точки зрения логики цепочка рассуждений вызывает возражения у Уикстида и согласного с ним Капелюшникова?
Тут Капелюшников приводит ключевой пункт критики Уикстида. Приведём цитату Уикстида полностью:
«Всего через несколько страниц после того, как нам объявили, что товары, рассматриваемые как носители „ценности“, подлежат очистке от всех имеющихся у них физических атрибутов, то есть от всего, что придаёт им потребительную ценность, и должны быть сведены к однородной призрачной субстанции как просто сгустки лишенного различий абстрактного человеческого труда, и что именно этот абстрактный человеческий труд наделяет их ценностью, мы наталкиваемся на важное утверждение о том, что труд не считается, если он не является полезным… Каким бы простым и самоочевидным ни казалось это утверждение, оно фактически означает отказ от всего предшествующего анализа, так как если считается только полезный труд, то тогда, очистив товары от всех их специфических свойств, которые придают им специфические виды полезной работы, мы не можем полагать, что очистили их от абстрактной полезности, которой наделяет их абстрактная полезная работа. Если считается только полезный труд, то тогда даже после того, как товары сведены к однородным продуктам труда в абстрактном смысле, они всё равно остаются полезными в таком же абстрактном смысле, и поэтому нельзя утверждать, что „у них не остаётся ничего общего, кроме единственного свойства быть продуктами труда“… поскольку свойство быть полезными у них тоже остаётся. В данном отношении все товары также не отличаются друг от друга» (с. 113–114).
Далее эстафету критики подхватывает уже сам Капелюшников, и нам не остаётся ничего, кроме как целиком процитировать и его рассуждение:
«Логическая нестыковка в рассуждениях Маркса очевидна: отвлекаясь от специфических свойств различных видов труда, мы получаем в остатке абстрактный труд „вообще“, но отвлекаясь от специфических свойств различных полезных вещей («потребительных ценностей»), мы получаем в остатке абстрактную полезность „вообще“. Здесь присутствует полная симметрия. Вольно или невольно этот факт признаёт и сам Маркс, когда проводит различие между двумя формами человеческой активности, одна из которых (полезная) „считается“, а другая (бесполезная) „не считается“. В самом деле, если абстрагироваться, следуя Марксу, от геометрических, физических, химических и т. п. свойств создаваемых людьми бесполезных предметов, то у них останется „нечто общее“, а именно то, что все они суть продукты „расходования человеческого мозга, нервов, мускулов и т. д.“ Но, согласно Марксу, как мы помним, такое „бесполезное“ расходование человеческой рабочей силы „не считается“, а „считается“ только „полезное“. Но тем самым он де-факто признаёт наличие у „сгустков“ абстрактного труда, образующих ценность, как минимум одного дополнительного свойства — быть полезными в абстрактном смысле.
Абстрактная полезность (другое „нечто общее“) и становится для Уикстида отправной точкой при выстраивании теории, альтернативной Марксовой» (с. 114).
Таким образом, согласно Уикстиду, «великий логик», т. е. Маркс, совершил чудовищную логическую ошибку. Пытаясь абстрагироваться от «полезности», Маркс якобы контрабандой проносит её в свой анализ. Поэтому, по мнению Уикстида, тем самым общим у товаров может являться не стоимость, а их абстрактная полезность:
«Итак, „нечто общее“, присущее всем обмениваемым вещам, есть не что иное, как абстрактная полезность, то есть способность удовлетворять человеческие желания. Обмениваемые предметы отличаются друг от друга тем, какие специфические желания они удовлетворяют, но подобны друг другу тем, что удовлетворяют их в равной степени… Маркс был не прав, утверждая, что, когда мы переходим от того, чем обмениваемые продукты отличаются друг от друга (потребительная ценность), к тому, в чём они подобны (меновая ценность), мы не должны принимать во внимание их полезность, оставляя одни только сгустки абстрактного труда. В действительности нам надлежит исключить из рассмотрения конкретные и специфические качественные полезности, которые у них различны, но оставить одну абстрактную и общую количественную полезность, которая у них одинакова… Пальто делается для нас специфически полезным благодаря работе портного, но оно специфически полезно нам (имеет потребительную ценность) только потому, что защищает нас от непогоды. Аналогичным образом пальто становится ценным для нас благодаря абстрактно полезной работе, но ценность оно приобретает только потому, что обладает абстрактной полезностью» (с. 114–115).
Подводя итог вышесказанному, Капелюшников пишет:
«Этот факт представляется Уикстиду настолько очевидным, что его, как он надеется, едва ли возьмутся оспаривать даже самые непреклонные приверженцы Маркса… Иными словами, после операции абстрагирования à la Маркс у нас остаются не один, а два кандидата на роль источника ценности — абстрактный труд и абстрактная полезность. Проблема, следовательно, не решается с той лёгкостью, с какой намеревался решить её Маркс. Выбор между абстрактным трудом и абстрактной полезностью — это фундаментальная дилемма, которую он безуспешно пытался обойти» (с. 115).
Попробуем оспорить этот «очевидный факт». К счастью, любому, кто серьёзно занимался наукой хоть какое-то время, не потребуется для этого особых интеллектуальных усилий, так как метод, применённый Марксом, используется в абсолютно любой современной науке.
Итак, основная претензия наших оппонентов к Марксу заключается в следующем. Маркс абстрагируется от потребительной стоимости каждого из товаров, чтобы найти общее им всем качество — стоимость, — благодаря которому мы можем их сравнивать. Одновременно с этим он абстрагируется от конкретных видов труда, приходя к абстрактному труду как субстанции стоимости. Но далее, через несколько страниц, он утверждает: чтобы труд являлся абстрактным трудом, а товар — стоимостью, этот труд должен быть полезным, а товар — быть потребительной стоимостью, то есть приносить пользу человеку. С точки зрения наших оппонентов, это и представляет собой грубейшую логическую ошибку, или логическое сальто. Посему вместо абстрактного труда мы якобы должны положить в основу стоимости абстрактную полезность.
Так что же, Маркс запутался и не разрешил проблему?
Для ответа на этот вопрос вернёмся к более ранней работе Маркса под названием «К критике политической экономии». Там, как нам кажется, Маркс наиболее сжато и понятно объяснил то, что не поняли ни Капелюшников, ни Уикстид. Приведём его цитату полностью:
«Какова бы ни была общественная форма богатства, потребительные стоимости всегда образуют его содержание, вначале безразличное к этой форме. По вкусу пшеницы нельзя определить, кто ее возделал: русский крепостной, французский мелкий крестьянин или английский капиталист. Потребительная стоимость, хотя и является предметом общественных потребностей и потому включена в общественную связь, не выражает, однако, никакого общественного производственного отношения. Например, данный товар, как потребительная стоимость, есть алмаз. По алмазу нельзя узнать, что он товар. Там, где он служит как потребительная стоимость, эстетически или технически, на груди лоретки или в руке стекольщика, он является алмазом, а не товаром. Быть потребительной стоимостью представляется необходимым условием для товара, но быть товаром, это — назначение, безразличное для потребительной стоимости. Потребительная стоимость в этом безразличии к экономическому определению формы, т. е. потребительная стоимость как потребительная стоимость, находится вне круга вопросов, рассматриваемых политической экономией. К области последней потребительная стоимость относится только лишь тогда, когда она сама выступает как определённость формы16 . Непосредственно потребительная стоимость есть вещественная основа, в которой выражается определённое экономическое отношение, меновая стоимость [Здесь под меновой стоимостью Маркс имеет в виду стоимость. — Д. П.]17 »18 .
Чтобы лучше понять эту мысль Маркса, приведём более понятную для современных читателей аналогию из мира компьютерных технологий.
Каждый образованный человек понимает, что такое компьютер. Если не вдаваться в тонкости, под компьютером мы понимаем электронно-вычислительное устройство, предназначенное для обработки информации. Чтобы компьютер мог обрабатывать информацию, он должен где-то её хранить, то есть ему необходим носитель информации. Носитель этот представляет собой вполне осязаемое физическое устройство: накопитель на жёстких магнитных дисках (HDD), твердотельный накопитель (SSD), память с произвольным доступом (RAM) и т. д. В процессе записи информации с этими носителями происходят вполне реальные процессы изменения их структуры: изменение вектора намагниченности домена, изменение электрического заряда плавающего затвора транзистора или конденсатора.
Все процессы, происходящие во время записи, хранения и считывания информации, изучает множество наук. Однако, когда мы касаемся непосредственно самой информации, мы абстрагируемся от материала накопителя, его формы и структуры. Нам становится без разницы, какие именно квантово-механические процессы происходят в накопителе. Более того, на программном уровне для решения целого ряда задач мы можем полностью отвлечься от аппаратной составляющей, занимаясь лишь абстрактными объектами. К примеру, говоря о размере файла, мы говорим о количестве байт/килобайт/мегабайт информации, но не говорим о физическом размере доменов с изменённой полярностью: здесь мы от него абстрагировались. Таким образом, отвлекаясь от материального носителя, мы концентрируем наше внимание только на информации и операциях с нею.
Такие науки, как дискретная математика, информатика, теория алгоритмов, криптография могут абстрагироваться даже от самого процесса вычисления. Однако если через пару страниц после рассуждений об этих дисциплинах в учебнике по информатике будет написано, что нам нужен физически существующий компьютер, для того чтобы всё это работало, никто не скажет, что автор учебника сделал логическое сальто. Никто не станет утверждать, что само понятие «информация» надо отвергнуть как ошибочное и заменить понятием «абстрактный компьютер». Впрочем, Уикстид и Капелюшников, видимо, додумались бы и до такого.
Наличие вычислительной машины — необходимое условие для обработки информации, но сама вычислительная машина безразлична к информации: машина существует вне зависимости от того, идёт ли обработка информации, и от того, какая именно информация обрабатывается. Вычислительная машина как совокупность физических процессов находится вне круга вопросов информатики. Это объект других наук. Информатика же касается самой вычислительной машины только в той степени, в какой это необходимо для некоторых особых случаев.
Аналогичным образом обстоит дело и с товаром. Потребительная стоимость в этом смысле есть всего лишь физический носитель стоимости. Сами потребительные стоимости как физические объекты изучают другие науки: прежде всего товароведение, а также физика, химия, биология — но не политическая экономия. Последняя касается их тогда, когда потребительные стоимости выступают как определённость экономической формы19 .
Программист нуждается в знаниях особенностей работы HDD только тогда, когда от этого зависит работа его компьютера как средства обработки информации. Например, из-за того что считывание информации с периферии пластины диска (в физическом плане) идёт быстрее, туда будет логичнее записать наиболее часто используемые программы. Точно так же и Маркс обращает внимание на особенности потребительной стоимости, когда это имеет значение для процесса производства стоимости. Например, если определённый товар как потребительная стоимость может быть использован только для личного непроизводительного потребления, он не сможет принять форму постоянного капитала. Там же, где подобные вещи не требуются, программист будет полностью абстрагироваться от физических аспектов работы компьютера точно так же, как Маркс — от потребительной стоимости.
Подобное абстрагирование имеет место абсолютно в любой науке, не только в информатике. Например, любой нейробиолог понимает, что для функционирования систем нейронов в каждом нейроне необходимо протекание цикла Кребса. Иначе говоря, протекание цикла Кребса в теле нейрона — необходимое условие функционирования системы нейронов. Но особые функции, которые свойственны той или иной системе нейронов, безразличны для цикла Кребса.
Таким образом, аргумент Уикстида и Капелюшникова не имеет никакой силы. Маркс не совершил никакой логической ошибки, когда написал, что товар должен быть полезным, но при этом для определения величины стоимости сама полезность не имеет никакого значения. Превознесение Капелюшниковым этого аргумента Уикстида говорит скорее о том, что он, несмотря на наличие у него высшего образования, имеет слабое представление об общих научных подходах.
Абстрактная полезность как основа стоимости
Мы выяснили, что Маркс оказался прав, а значит, субстанцией стоимости может быть один лишь абстрактный труд. Потребительная стоимость товара — лишь необходимое условие существования стоимости, но к самой стоимости она никак не относится, как физические параметры носителя информации не относятся к самой информации.
Однако с точки зрения добросовестной научной критики мы должны также показать, как нарушается логика в рассуждениях Уикстида и Капелюшникова, когда те объявляют полезность основой стоимости. Иначе говоря, необходимо показать, почему абстрактная полезность не может быть основой стоимости.
Итак, «абстрактная полезность (другое „нечто общее“) и становится для Уикстида отправной точкой при выстраивании теории, альтернативной Марксовой» (с. 114). Однако что такое эта самая абстрактная полезность? Как её измерять?
С абстрактным трудом дело абсолютно понятно: чем больше абстрактного труда, то есть чем больше затраченное общественно необходимое рабочее время, тем выше величина стоимости. Но с абстрактной полезностью возникают проблемы.
С точки зрения Уикстида, абстрактная полезность означает способность вещи удовлетворять человеческие желания. Здесь возникает вопрос. А какие человеческие желания? Логично предположить, что абстрактная полезность — это способность удовлетворять абстрактные человеческие желания. Однако ответ «абстрактные желания» настолько нелеп, что Уикстид его сразу отвергает. Действительно, абстрактное желание подразумевает просто потребность в чём-то неопределённом, чем бы оно ни было.
Поэтому, отвергая абстрактные человеческие желания, Уикстид пишет о вполне конкретных, специфических потребностях:
«Обмениваемые предметы отличаются друг от друга тем, какие специфические желания они удовлетворяют, но подобны друг другу тем, что удовлетворяют их в равной степени» (с. 114).
Здесь возникает первая проблема.
Отказавшись от абстрактных желаний, Уикстид вынужден говорить о специфических желаниях. Но они, однако, предполагают не абстрактную, а вполне конкретную полезность определённой вещи. Мы не можем абстрагироваться от конкретной полезности, не абстрагировавшись от специфического желания. И наоборот, не абстрагировавшись от специфического желания, мы не можем абстрагироваться от конкретной полезности. Грубо говоря, чтобы сказать, что товар А равен по своей полезности товару Б, мы должны вначале отличить их конкретные полезности друг от друга, а не абстрагироваться от них, т. к. эти вещи удовлетворяют различные конкретные желания. Лишь так мы можем сравнить их и решить, что нам больше необходимо, либо понять, что обе вещи для нас равноценны. Если совсем упростить дело, Уикстид предлагает нам выбрать жёлтый автомобиль, отвлекаясь от цвета автомобиля.
Именно поэтому попытка Уикстида найти нечто общее в виде «удовлетворения специфических потребностей в равной степени» не помогает ему выбраться из противоречия. Удовлетворение разных потребностей в равной степени всё равно предполагает, что их удовлетворяют разные конкретные полезности товаров, которые сравниваются между собой.
При сравнении стоимостей товаров по Марксу нам действительно нет разницы, какая конкретная полезность содержится в товаре, поэтому и отвлечься от неё мы можем, сравнивая товары по величине содержащегося в них абстрактного труда. Однако при сравнении стоимостей товаров по Уикстиду мы не можем отвлечься от их конкретных полезностей, чтобы получить абстрактную полезность, так как сравнение одного товара с другим идёт именно по конкретной пользе, приносимой этими товарами.
Но допустим, что мы каким-то чудом всё-таки смогли отвлечься от конкретной полезности и нашли искомую абстрактную полезность. Здесь возникает вторая проблема, и на этот раз реальность бьёт по теории предельной полезности с такой силой, что лишь предвзятый исследователь может игнорировать этот момент.
Согласно Уикстиду, у идущего на рынок покупателя есть свои специфические желания, которые тот стремится удовлетворить. Предположим, покупатель хочет съесть мяса и выпить сока. На рынке он находит и то и другое. Для экономиста возникают вопросы: абстрактная полезность какого товара выше, и что в итоге предпочтёт покупатель?
Тут окажется, что покупатель в оценке товаров будет ориентироваться не на их абстрактную полезность, а на их вполне конкретную цену. Если допустить, что у покупателя в кармане всего 100 рублей, а сумма цен куска мяса и упаковки сока не превышает этой величины, то покупатель предпочтёт купить оба товара. Если кусок мяса будет стоить дороже 100 рублей, а сок окажется дешевле, то покупатель выберет сок, хмуро сказав про себя, что мясо ему не по карману. В противоположном случае, при большей цене сока, покупатель откажется от сока.
Иначе говоря, мы видим, что величина абстрактной полезности товара на рынке, как её определяют маржиналисты, зависит от цен, хотя именно цены должны были быть объяснены при помощи полезности. Вот вам настоящее логическое сальто!
Подводя итог, мы можем сказать, что эти аргументы Уикстида и Капелюшникова полностью несостоятельны. Оба автора не смогли доказать логическую противоречивость системы Маркса, а предлагаемая ими теория терпит крах уже с первых логических шагов, а следовательно, не может быть альтернативой марксистской теории.
Добавим также, что мы, мягко говоря, были крайне удивлены выбором именно этих аргументов как основных. Во-первых, Капелюшников, имеющий экономическое образование, к тому же полученное в СССР, должен был знать, что как раз эти аргументы в пользу теории предельной полезности являются наиболее слабыми. Во-вторых, доказывая нам преимущество маржинализма, он, желая оставаться честным и беспристрастным учёным, должен был бы упомянуть самую известную работу Николая Бухарина «Политическая экономия рантье», в которой эти аргументы были разобраны. Но Капелюшников этого не сделал.
Однако на этом статья Капелюшникова не заканчивается. Далее Капелюшников вслед за Уикстидом пытается привести новые аргументы, которые, по их мнению, доказывают преимущество маржинализма перед теорией Маркса. И, несмотря на то, что несостоятельность основ теории предельной полезности уже доказана, мы всё же продолжим.
Второй аргумент: временной охват
Капелюшников вслед за Уикстидом называет преимуществом теории предельной полезности перед теорией Маркса то, что первая применима абсолютно к любому обществу, а вторая — только к капиталистическому:
«…если теория предельной полезности приложима к любым типам хозяйства (хоть первобытному, хоть коммунистическому, хоть капиталистическому), то трудовая теория ценности — только к экономике, где возможен обмен…» (с. 117)
И действительно, любая наука, будь то химия, физика или биология, стремится добраться до более общих, более абстрактных теорий, описывающих более широкий круг явлений. Однако это абстрагирование должно происходить не абы как, а в соответствии с определёнными правилами. Вот что верно замечает Бухарин в упомянутой выше работе:
«Абстракция является, таким образом, необходимым признаком познавательной деятельности; она перестаёт быть допустимой тогда — и только тогда, — когда отвлечение от конкретных признаков делает абстракцию совершенно пустой, т. е. познавательно бесполезной»20 .
Иначе говоря, более общая абстракция не должна отвлекаться от сущностных признаков изучаемого круга предметов, даже если этот круг включает в себя большее их число. Абстрагируясь от отдельных конкретных моментов реальности, теория должна удерживать в себе основное содержание явления. Так, например, общая теория относительности включает в себя специальную теорию относительности со всеми её особенностями, при этом описывая более широкий круг явлений. Это пример верного научного подхода.
Можно также привести следующий пример некорректной абстракции. Наблюдая за изучением иностранного языка взрослым человеком, мы можем выявить общие механизмы овладения речью, характерные для взрослых. Однако, если мы полностью абстрагируемся от возраста и распространим эти механизмы на детей, то мы получим бессодержательную, пустую абстракцию. Хотя у людей в разные периоды развития имеются некоторые общие черты, часть особенностей присуща лишь определённым периодам этого процесса. В приведённой нами абстракции будут как раз потеряны особенности ранних этапов развития человека, когда человек либо не владеет речью совсем, либо только-только начинает её осваивать. Поэтому такая абстрактная модель будет некорректной.
Аналогично дело обстоит и с экономикой. В не опубликованном при жизни автора введении к работе «К критике политической экономии» Маркс отдельно рассматривал вопрос истории развития человеческого общества21 . Во введении, а также на страницах «Капитала» он показал, какие законы общественного производства являются общими для всех эпох, а какие частными, присущими только обществам на определённой стадии исторического развития.
Отдельно Маркс делает акцент на любимом экономистами примере островного хозяйства одинокого Робинзона и объясняет, почему эта абстракция бессодержательна и не может использоваться для доказательства верности какой-либо теории.
С самого рождения человек чисто физически не может выжить без общества, в котором и происходит формирование его личности. Во всех без исключения эпохах — от первобытности до наших дней — человек крепко привязан к окружающим и воспитывающим его людям. При взаимодействии с ними он учится речи, способам взаимодействия с предметами, получает необходимые жизненные установки, ценности и т. д. Даже конкретные предметы потребностей и способы удовлетворения потребностей определяются обществом. Если в первобытные времена вполне спокойно люди могли потреблять сырое мясо голыми руками, то в нынешнее время предпочитают его обрабатывать и кушать при помощи вилки и ножика.
Именно поэтому производство обособленного одиночки вне общества есть «бессмыслица, как и развитие языка без совместно живущих и разговаривающих между собой индивидов»22 . Редкие исключения действительно попавших на необитаемый остров индивидов ничего не доказывают, так как такие люди уже прошли общественную школу жизни и сформировались как личности. Грубо говоря, они уже несут в себе частичку цивилизации. Благодаря знаниям, полученным в социуме, они понимают, зачем нужен тот или иной предмет, и именно исходя из этих знаний планируют свою деятельность.
Поэтому очень странно, что Капелюшников, будучи знакомым с этим текстом Маркса, приводит следующую робинзонаду Уикстида:
«Робинзону приходится выполнять различные виды полезных работ, такие как изготовление инструментов или предметов мебели, разведение коз, рыбалка, охота и т. д. Хотя он никогда не обменивает эти вещи друг на друга, не имея никого, с кем можно было бы обмениваться, он тем не менее прекрасно осознаёт эквивалентность полезностей, существующую между определёнными продуктами его труда, и поскольку он свободен распределять свой труд по собственному усмотрению, он будет всегда направлять его туда, где тот сможет принести наибольшую полезность в данный момент» (с. 117).
Подобные робинзонады, конечно, могут запутать доверчивых читателей, но при внимательном рассмотрении мы увидим, что эта абстракция ничего не объясняет, а вертится в порочном кругу. Задачей экономиста является объяснить наблюдаемые им общественные явления, абстрагируясь от побочных деталей. Но что делает Уикстид? Он приводит нам пример с Робинзоном, который планирует свою деятельность, исходя из полезности получаемых вещей. Но почему Робинзон должен знать, что какая-то вещь для него более или менее полезна? А потому что он уже содержит в себе частичку общественных отношений, потому что он уже до этого воспитывался в обществе. Так что Уикстид на деле не абстрагируется от общественных отношений, а просто протаскивает в свою абстракцию явления, которые он как раз должен был объяснить.
Вот что верно подметил Николай Бухарин:
«…боязнь переворота [Революции. — Д. П.] выражается в глубочайшем отвращении сторонников теории предельной полезности ко всему историческому; их экономические категории (по мнению авторов) пригодны для всех времён, всех и всяких эпох; об исследовании законов развития современного капиталистического производства, как некоей специфически исторической категории (точка зрения Маркса), нет и речи. Наоборот, такие явления, как прибыль, процент на капитал и т. д. считаются вечной принадлежностью человеческого общежития. Здесь уже совершенно ясно выступает оправдание современных отношений. И чем слабее элементы теоретического познания, тем громче звучит голос апологета капиталистического строя»23 .
Когда же Уикстид от своей пустой абстракции переходит к общественному производству, становится совсем грустно. Его следующий пример настолько странный и нелогичный, что мы вынуждены привести цитату полностью, только чтобы вы поверили, что это действительно пишут уважаемые учёные и мы ничего им не приписываем:
«От островного хозяйства Робинзона Уикстид переходит к рассмотрению бестоварного общества, члены которого полностью обеспечивают себя сами, не прибегая к обмену. В иллюстративных целях он предполагает, что любому работающему члену этого общества требуется четыре дня труда на изготовление пальто и полдня на изготовление шляпы и что в существующих там климатических и погодных условиях все они испытывают одинаковый дискомфорт как от отсутствия пальто, так и от отсутствия шляпы. Итак, в настоящий момент шляпа так же полезна, как пальто, но на изготовление первой уходит в восемь раз меньше времени, чем на изготовление второго. Очевидно, что в подобной ситуации каждый человек окажется заинтересован в том, чтобы изъять часть своего труда из производства пальто и перенаправить его на производство шляп.
Когда какое-то количество шляп будет произведено, дискомфорт, связанный с их недостатком, ослабнет, но потребность в пальто будет оставаться по-прежнему острой. Допустим, дополнительная шляпа будет тогда лишь вполовину полезна дополнительного пальто. Но поскольку человек может изготовить восемь шляп за то время, которое у него заняло бы изготовление одного пальто, и поскольку каждая шляпа для него вдвое менее полезна, чем пальто, он всё равно может доставить себе в четыре раза больше полезности, занимаясь изготовлением шляп, чем занимаясь то же время изготовлением пальто. Поэтому он продолжит делать шляпы.
Однако потребность в шляпах начнет быстро убывать и вскоре наступит момент, когда полезность дополнительной шляпы составит лишь одну восьмую от полезности дополнительного пальто. Теперь за одно и то же время человек сможет производить одинаковую полезность независимо от того, занимается он изготовлением пальто или шляп: хотя на пальто у него будет по-прежнему уходить в восемь раз больше времени, чем на шляпу, тем не менее это пальто, когда оно будет готово, окажется ему столь же полезно, как восемь шляп. Иными словами, одно пальто будет цениться обществом так же, как восемь шляп. Будет достигнуто состояние равновесия, потому что полезность пальто будет соотноситься с полезностью шляп точно так же, как будут соотноситься затраты времени, необходимые для производства первых и вторых.
Этот пример позволяет Уикстиду сформулировать общий вывод о разном каузальном значении полезности, с одной стороны, и затрат труда — с другой: «Обратите внимание: пальто ценится в этом обществе в восемь раз больше шляпы не потому, что на его изготовление уходит в восемь раз больше времени, чем на неё (так происходило бы в любом случае, даже когда одна шляпа представляла бы для общества такую же ценность, как одно пальто). Наоборот, это общество готово тратить на производство одного пальто в восемь раз больше времени, чем на производство одной шляпы потому, что когда оно будет пошито, его ценность окажется в восемь раз выше ценности шляпы» (Wicksteed, 1884. P. 402). Распределение ролей, таким образом, очевидно: полезность — причина, затраты труда — следствие. В конечном счете именно относительная полезность выступает регулятором распределения времени, направляемого обществом на производство тех или иных видов благ» (с. 118).
Возможно, где-то в альтернативной вселенной и существуют люди, действующие согласно логике маржиналистов Уикстида — Капелюшникова, но на нашей родной планете Земля такие люди обычно становятся пациентами психиатрических клиник.
Ещё раз проследим за логикой Уикстида. В обществе каждому человеку требуется пальто и шляпа. На пальто уходит 4 дня, а на шляпу — 0,5 дня. Так как в придуманном автором обществе нет обмена, каждый человек вынужден самостоятельно делать себе шляпу и пальто. Допустим, такое общество существует. Конечно, в таком случае каждый человек будет вынужден в одно время делать шляпу, в другое — пальто. Допустим, что человек начал работу с производства шляпы. Он затратил половину дня и получил готовую шляпу. Что он будет делать дальше? Любой адекватный человек сразу же приступит к производству пальто, так как ему надо как можно скорее укрыться от непогоды. Шляпа у него уже есть, теперь ему недостаёт только пальто. Однако что будет делать человек по логике Уикстида? Он будет продолжать делать шляпы до тех пор, пока полезность шляпы и пальто не уравняются (процитируем его снова):
«Но поскольку человек может изготовить восемь шляп за то время, которое у него заняло бы изготовление одного пальто, и поскольку каждая шляпа для него вдвое менее полезна, чем пальто, он все равно может доставить себе в четыре раза больше полезности, занимаясь изготовлением шляп, чем занимаясь то же время изготовлением пальто. Поэтому он продолжит делать шляпы».
Не знаем, как это называется у маржиналистов, но в психиатрии это называется обсессивно-компульсивным расстройством. В этом примере Уикстид приводит полностью оторванную от реальности абстракцию. Схожим образом режиссёры мультиков создают миры, где собаки говорят с кошками, кошки с собаками, а руководят ими новорождённые дети. К науке это не имеет никакого отношения.
Но это ещё половина беды! Уикстид нам заявляет, что в этом примере он рассматривает именно общество. Но где именно здесь роль общества? Уберите слово общество, а вместо абстрактного «человек» поставьте «Робинзон», и в примере ничего не изменится. Как работал Робинзон сам на себя, так и работает, только теперь он производит шляпы и пальто. Единственное отличие от предыдущего примера заключается в том, что теперь по причине психического расстройства Робинзон не может прекратить бессмысленно тратить время на производство шляп и продолжает мокнуть под дождём, не переходя на производство пальто.
Таким образом, логическая связка Уикстида между отдельным человеком с психическим заболеванием, оценивающем пальто как восемь изготовленных шляп (семь из которых ему не нужны), и обществом полностью отсутствует.
Более того, такого общества никогда и не существовало. Эта абстракция — такая же фикция, как и робинзонада. Вы только представьте себе ситуацию, при которой люди живут рядом друг с другом, но каждый индивид делает что-то только сам для себя и не участвует ни в каком взаимодействии с проживающими поблизости людьми. Да ведь даже среди стадных животных такого не происходит! Каждый член стада координирует свою деятельность с другими его членами, а не делает всё полностью независимо от других. Кроме того, практически у всех высших животных формирование навыков в онтогенезе происходит посредством научения со стороны родителей. Иными словами, даже на биологическом уровне организации материи природа устроена «умнее», чем индивиды Уикстида — Капелюшникова.
Да, конечно, в обществах без меновых отношений, о которых пытается нам рассказать Уикстид, не происходит товарообмена между людьми как частными независимыми производителями. Однако это не означает, что люди действуют независимо. В таких обществах всегда имеется чётко сформированная иерархия для решения остро стоящих производственных вопросов. Такое общество надо рассматривать не как сумму независимых индивидов, а как группу тесно взаимосвязанных лиц, каждое из которых занимает особое место в процессе производства.
При наличии у членов общества потребностей в шляпах и пальто его вожди, старейшины или просто самые уважаемые члены рода, ориентируясь на свой предыдущий опыт, распределят производственные задачи между членами группы. Если предыдущая практика показала, что для производства пальто требуется в 8 раз больше времени, чем для производства шляпы, то логичным решением будет просто занять в 8 раз больше людей производством пальто. Далее произойдёт распределение готовой продукции между членами общества. Заметьте, здесь не будет обмена между независимыми товаропроизводителями, каждый из которых обособленно и независимо от всех остальных выбирает, что ему делать, и свободно распоряжается продуктом своего труда. Здесь будет происходить именно распределение готовой продукции. По этой причине никакой стоимости продукт иметь не будет. Шляпы и пальто будут полезны каждому члену общества, они будут потребительными стоимостями, но они не будут товарами и не будут стоимостями. При этом общество наконец-то избавится от обсессивно-компульсивного расстройства Уикстида и не будет тратить лишнее время на производство избытка шляп при нехватке пальто.
К сожалению для Уикстида и Капелюшникова, как только общество отходит от натурального хозяйства и в нём появляются меновые отношения, маржиналистская теория терпит ещё больший крах, ведь теперь производитель не ориентируется даже на пресловутую полезность продукта. Здесь будет уместным привести цитату Николая Бухарина:
«Натуральное хозяйство предполагает, что производимые им “блага” имеют для него потребительную ценность; на следующей стадии перестаёт иметь значение потребительная ценность “излишка”; дальше уже бо́льшая часть производимых продуктов не оценивается субъектом хозяйства по её полезности, так как последняя для него не существует; наконец, на последней стадии весь производимый единичным хозяйством продукт не представляет внутри хозяйства никакой “полезности”. Таким образом, типичным становится полное отсутствие основанных на полезности оценок благ со стороны производящих их хозяйств»24 .
Например, производитель удобрений может не иметь никакого отношения к сельскому хозяйству. Ему совершенно не нужны удобрения, его интересует лишь то количество денег, которое он может получить при их продаже. Если мы ориентируемся на теорию предельной полезности, то мы будем снова топтаться в порочном кругу. Продукт полезен производителю тем больше, чем большую цену дают за него покупатели, — но ведь именно эту цену мы и должны были объяснить полезностью этого продукта.
А почему покупатели решают приобрести этот продукт? Ведь им-то он полезен. Это мы уже выяснили выше: они решаются купить его, не только потому что он им полезен, но и потому что их устраивает отпускная цена, иначе они купили бы другой продукт. Таким образом, в оценке величины полезности, как её понимают маржиналисты, уже предполагаются цены, — но их-то мы и должны были объяснить через полезность!
Но и это ещё не всё. Если мы присмотримся к покупателю внимательнее, то увидим, что он, в свою очередь, тоже является продавцом. Ведь, для того чтобы что-то купить, он изначально должен был что-то продать: не с небес же на него свалились деньги! Это «что-то» также не представляет для него абсолютно никакой полезности, кроме той, что в обмен на неё он может получить определённую сумму денег и, затем, определённое количество товаров.
Получается щекотливая для маржинализма ситуация. Если рассматривать первый акт обмена, то мы видим продавца, или производителя, и покупателя. Оба оценивают полезность своего товара по его цене или меновому отношению к другим товарам. Каждый из товаропроизводителей не нуждается в своём товаре: он хочет избавиться от него, чтобы получить в обмен товар другого производителя. Получается, что каждый товаропроизводитель, будучи продавцом, уже изначально оценивает свои товары в рыночных ценах. Более того, даже будучи покупателями, они оценивают покупаемые товары с оглядкой на их цены. Если цена слишком высока, покупатель откажется от такого товара. Иначе говоря, каждый участник рынка оценивает товары не столько по их полезности, сколько по денежным затратам на их приобретение. Действительно, чтобы приобрести любой товар, до этого надо поработать, чтобы произвести свой собственный продукт и обменять его на желаемый. То есть покупка любого товара всегда стóит предварительных затрат труда.
Таким образом, понять основы рыночной экономики нельзя, если мы исходим из потребления, как это делают Уикстид и Капелюшников. Для них существуют лишь абстрактные продавцы и покупатели: первые каким-то чудом получили определённый запас товара, вторые — определённый запас денег. Но такое объяснение не только неполно, но и, как мы показали выше, будет постоянно блуждать в порочном круге: пытаясь объяснить цены полезностью, авторы приходят к тому, что полезность объясняется ценами, которые должны были быть объяснены полезностью. Только исходя из производства, мы можем построить теорию, лишённую этих порочных кругов.
Подведём итог. Заявленное преимущество теории предельной полезности оказывается пустышкой. Эта теория не может объяснить не только экономику общества без меновых отношений, но и экономику капиталистического общества. При этом теоретики предельной полезности не просто так делают акцент именно на потреблении, уводя в тень производство и вопросы о том, откуда у продавцов взялся товарный запас, а у покупателя — запас денег. Тем самым они транслируют точку зрения класса капиталистов, для которого приобретение всех богатств этого мира действительно практически ничего не сто́ит.
Третий аргумент: теория предельной полезности объясняет эффект инноваций не хуже теории Маркса
Честно говоря, мы не ожидали, что Капелюшников приведёт эту часть работы Уикстида. Как уважаемый читатель уже понял из текста выше, описание производства всегда было самой слабой стороной теории предельной полезности. Именно по этой причине в мейнстриме эта часть теории особой популярностью не пользовалась никогда. Но слов из статьи не выкинешь, поэтому рассмотрим аргументы Уикстида.
Уикстид рассматривает принцип внедрения инноваций на примере производства часов. Допустим, в капиталистическом обществе часы поставляются на рынок по 50 штук в день. Если в обществе количество тех, кто ценит часы не менее чем в 10 фунтов стерлингов, достаточно, чтобы каждый день покупалось по 50 штук часов, то часы будут продаваться именно за эту сумму. И хотя в обществе есть люди, которые оценивают часы, допустим, в 15 ф. ст. за штуку, эта оценка не влияет на полезность часов на пределе предложения, а значит, не влияет и на их меновую стоимость. Поэтому все будут покупать на рынке часы за 10 ф. ст.
Далее Уикстид говорит о том, что произойдёт, если в эту отрасль будет внедрена трудосберегающая инновация. Допустим до внедрения инновации отдельный экземпляр часов производился за 12 дней труда, а после — за 9 дней. Следовательно, на рынок будет выбрасываться больше экземпляров часов. Так как производителям теперь надо сбывать большее количество товара, им требуется заинтересовать новых покупателей, которые до этого не были согласны покупать часы за 10 ф. ст., т.к. для них часы обладали меньшей полезностью. Для этого производители будут снижать цены, пока рынок не достигнет равновесия в точке 7 фунтов 10 шиллингов. Таким образом, по мнению Уикстида, «ценность часов упадет не потому, что они стали содержать меньше труда, но потому, что последние приращения их количества оказываются менее полезными, а… полезность самого последнего приращения определяет ценность их всех» (с. 119).
Любой, кто знаком с экономикой, понимает, насколько это слабое объяснение. Во-первых, откуда берётся изначальная стоимость в 10 ф. ст.? Уикстид объясняет это тем, что в обществе имеется определённое количество лиц, оценивающих часы именно так. Но это слишком слабое объяснение, так как оно произвольно берёт эту цифру. За этим следует вполне закономерный вопрос: а почему в обществе именно столько людей, оценивающих часы именно так? Как было уже сказано выше, люди оценивают полезность часов не произвольно, а исходя из количества денег, которое находится в их кошельке. Так, если бы по каким-то причинам у лиц, не желающих покупать часы за 10 ф. ст., внезапно поднялись зарплаты, вполне возможно, что они бы захотели купить часы даже по 15 ф. ст. Поэтому для объяснения этого положения теории Уикстиду необходимо было бы вначале объяснить, а почему у людей имеется именно столько денег, что они могут позволить купить себе часы именно за 10 ф. ст.
Дело осложняется ещё и тем, что Уикстид писал эти строки во времена золотого стандарта, а значит, деньги сами были вещественным товаром, на производство которого был затрачен труд. Так, может быть, эти люди были вынуждены работать эквивалентное количество дней, чтобы добыть золото, на которое они потом купили бы часы? Или же, например, работать эквивалентное количество дней, чтобы создать другие виды товаров, чтобы обменять их на золото, а потом его — на часы? Уикстид этого нам не объясняет. У него невольно получается, что деньги в карманы покупателей падают с небес.
Во-вторых, его рассуждения полностью игнорируют затраты постоянного капитала на производство часов. Ведь, прежде чем произвести часы, капиталист несёт вполне ощутимые издержки. Допустим, если для производства одного экземпляра часов капиталист затрачивал расходных материалов на 30 ф. ст., то он при всём желании не мог бы продать часы по цене в 10 ф. ст.: он просто разорился бы. Таким образом, эффект инноваций невозможно рассматривать, абстрагируясь от постоянного капитала.
Подведём итог. Теория предельной полезности и здесь терпит полный крах, так как не решает ключевую проблему: откуда берутся деньги у покупателей, исходя из количества которых они оценивали бы стоимость часов?
Впрочем, тут ничего нового. Об этом мы уже писали выше, и с тех пор ничего не изменилось.
Четвёртый аргумент: невоспроизводимые блага
Теперь мы переходим к четвёртому аргументу, который мы до сих пор часто слышим от всех критиков Маркса. Касается он невоспроизводимых благ, обмен которых Маркс якобы так и не объяснил:
«…если действие теории предельной полезности распространяется на все виды благ, то трудовой теории ценности ограничено лишь одним их классом — свободно воспроизводимыми благами, количество которых (теоретически) можно умножать до бесконечности» (с. 117).
Таким образом, по мнению наших оппонентов, в отличие от трудовой теории стоимости, теория предельной полезности
«…применима к любым обмениваемым предметам, независимо от того, можно ли их производить в неограниченных количествах, как, например, семейные Библии или бренди, или же они имеются в строго ограниченном числе, как, например, картины Рафаэля» (с. 120).
Действительно, со стороны людей, не прочитавших «Капитал» Маркса полностью, до сих пор раздаются подобные примеры как аргумент в пользу того, что теория Маркса не работает. Такие «знатоки» утверждают, что Маркс не справился с объяснением законов обмена таких предметов, а поэтому произвольно ограничил круг товаров лишь свободно воспроизводимыми благами. Подобные размышления были бы простительны для Уикстида, так как при его жизни третий том «Капитала», где даётся ответ на этот вопрос, выйти не успел. Но очень странно, что получивший образование в советское время на экономическом факультете МГУ Капелюшников повторяет этот аргумент как какое-то откровение.
При этом ещё более странно, что, судя по примечаниям к статье, третий том Капелюшников всё-таки читал. Приведём его цитату полностью:
«По Марксу, если воспроизводимые блага обладают как ценой, так и ценностью, то невоспроизводимые имеют только „цену, не имея ценности“ (Маркс, 1962. С. 112). Список подобных благ, цены на которые устанавливаются без участия абстрактного труда, оказывается огромен: это не только памятники древности, коллекционные вина или картины старых мастеров, но также земля и другие природные ресурсы. Поэтому нельзя сказать, чтобы речь шла о каких-то редких или малозначимых исключениях из «закона ценности» Маркса. (Заметим в скобках, что о невоспроизводимых потребительских благах в „Капитале“ упоминается единственный раз — в третьем томе, причем всё, что про них сообщается, это то, что цена на них определяется „весьма случайными обстоятельствами“ (Маркс, 1962. С. 183).) Сам феномен существования цен без ценностей Маркс трактует как наглядное подтверждение „иррациональности“ буржуазных производственных отношений (симулякр?) (Маркс, 1962. С. 172, 340, 385). Но постулирование подобного феномена свидетельствует скорее об иррациональности мышления самого автора столь причудливой терминологии, чем об иррациональности описываемых им экономических отношений» (с. 121).
Мы, честно говоря, не ожидали услышать такого даже из уст наиболее предвзятых идеологов антимарксизма. Нам интересны лишь два вопроса. Первый: неужели Ростислав Исаакович держит своих читателей за… лентяев, которые не смогут удосужиться всё-таки открыть третий том «Капитала» и проверить его слова? Второй: как подобное вообще могло пройти рецензирование и попасть на страницы научного журнала, а не ограничилось страницами жёлтой прессы?
Для начала хочется сказать, что рынок антикварных изделий, как бы этого не хотел Ростислав Исаакович, не является основой мировой экономики. И это понятно, ведь очень жалким было бы то общество, основой экономики которого являлась бы перепродажа вещей из давно ушедшей старины!
Далее, Капелюшников откровенно врёт, утверждая, что Маркс ограничивается постулированием «иррациональности» буржуазных отношений для объяснения цены земельных участков. Механизмам ценообразования на землю Маркс уделил целый шестой отдел третьего тома, который занимает более двухсот страниц. Мы не будем останавливаться на этом, так как уже писали статью на эту тему25 . Любой заинтересованный может открыть как самого Маркса, так и нашу статью.
Здесь мы ограничимся объяснением ценообразования на различные уникальные вещи типа картин Рафаэля, о котором, по утверждению нашего честнейшего оппонента, Маркс якобы упоминает лишь один раз. Рассмотрим же настоящее объяснение Маркса, а не фантазии господина Капелюшникова.
Итак, владение антиквариатом и прочими уникальными вещами означает, что продавец имеет монопольное право на продажу определённой полезной вещи. Так как в рассматриваемом случае монополист именно продавец, то рыночная цена будет определяться только платёжеспособным спросом. Иначе говоря, образуется монопольная цена, которая, как писал Маркс, «определяется не ценой производства и не стоимостью товаров, а спросом и платежеспособностью покупателей»26 .
Поэтому «[в]иноградник, из винограда которого производится вино совершенно исключительного качества, вино, которое вообще может производиться лишь в сравнительно небольшом количестве [Это относится к любому уникальному продукту. — Д. П.], даёт монопольную цену. Вследствие этой монопольной цены, избыток которой над стоимостью продукта определяется единственно богатством и вкусами знатных потребителей вина, винодел мог бы реализовать значительную добавочную прибыль»27 .
Таким образом, если какая-нибудь уникальная Мона Лиза заинтересует миллиардеров, которые будут готовы отдать за неё миллиард долларов и более, цена на картину установится на уровне, предлагаемом наиболее конкурентоспособным покупателем.
Читателю, конечно, может показаться, что здесь Маркс противоречит сам себе и с трудовой теории стоимости хитро перескакивает на теорию полезности, чем обрушивает своё построение. Но это кажется справедливым только на поверхностный взгляд. Если поразмышлять глубже, то снова возникнет закономерный, но очень важный вопрос: почему в реальной рыночной экономике имеются люди, обладающие таким количеством денег, что, исходя из их количества, могут оценить картину в миллиард долларов?
Теория предельной полезности берёт факт наличия людей с именно такой суммой денег в кармане, от которой идёт оценка полезности товара, просто как данность и не объясняет его. Трудовая теория идёт дальше и объясняет, почему в реальной рыночной экономике закономерно появляются такие люди с многомиллиардным состоянием, а также объясняет механизм образования этого состояния. Таким же образом определяются цены антикварных товаров, покупаемые рабочим классом. Естественно, цены таких товаров будут гораздо ниже, но не из-за их более низкой полезности, а из-за более низких доходов основной массы населения. При росте доходов населения же будут возрастать и цены антиквариата.
Таким образом, теория предельной полезности и здесь пасует перед трудовой теорией Маркса, вновь упираясь всё в те же проблемы, что мы обсудили выше.
Пятый аргумент: «проблема трансформации»
Единственным заслуживающим внимания аргументом Капелюшникова до недавних пор было бы его упоминание так называемой «проблемы трансформации стоимостей в цены производства»:
«В известном смысле Уикстид предвосхищает также будущую дискуссию о «противоречии» между первым и третьим томами «Капитала» (проблема трансформации ценностей в цены производства), когда замечает, что теория, изложенная в первом томе, находится в вопиющем противоречии с общеизвестными эмпирическими фактами. Но он воздерживается от дальнейших комментариев на эту тему в ожидании выхода следующих томов» (с. 121).
Однако к настоящему моменту эта проблема решена и отправлена на свалку остальных аргументов наших оппонентов. Подробнее смотрите в нашей статье «Конец «проблемы трансформации» стоимости в цену производства»28 и книге Фреда Моусли, перевод которой мы публикуем у нас на сайте (см. в особенности главы 1–2 и 6). Здесь же мы остановимся на этом лишь тезисно.
Главное в макромонетарной интерпретации теории Маркса за авторством Фреда Моусли — акцент на том, что в первых двух томах «Капитала» речь идёт не о работе отдельного рабочего, предприятия или даже отрасли, а о процессах в экономике, взятой в целом. В третьем томе же раскрывается вопрос о том, как вся произведённая стоимость распределяется между отдельными отраслями производства. Говоря о том, что при производстве определённого товара создаётся та или иная величина стоимости, Маркс подразумевает в первую очередь то, что она добавляется к стоимости совокупного товарного продукта. Он не имеет в виду, что можно использовать расчёты с обменом по стоимостям при рассмотрении отдельных товаров — а именно из проблем с такими расчётами и выведена вся мнимая «проблема трансформации».
Мы и Фред Моусли показали, что «постулаты» Маркса выполняются всегда: совокупная стоимость произведенных товаров всегда будет равна сумме цен этих товаров, а сумма прибылей всегда будет равна совокупной прибавочной стоимости, выраженной в деньгах. Мы уделили особое внимание вопросу якобы незавершённого преобразования стоимости постоянного и переменного капиталов в цены. Мы показали, что в этом случае нет никакой разницы, насколько цены отклоняются от стоимостей. Что выигрывает один участник рынка, то проигрывает другой, но в совокупности все выигрыши и проигрыши уравновешиваются.
Таким образом, вся проблема трансформации от начала и до конца на поверку оказалась всего лишь результатом неверной формализации теории Маркса.
Шестой аргумент: Маркс не объяснил стоимость товара «рабочая сила»
Трактовка стоимости рабочей силы у Маркса и классиков политической экономии
Наконец, мы переходим к последнему аргументу. И здесь практически сразу начинаются фантазии господина Капелюшникова:
«Согласно мальтузианской философии экономистов-классиков, поддержание заработной платы на уровне минимума средств существования есть закон природы, а не общества. Из-за действия принципа убывающей доходности каждый дополнительный работник, чей труд начинает прилагаться к менее плодородным участкам земли, снижает среднюю производительность труда, а значит, объём продуктов потребления в расчете на одного работника также становится меньше» (с. 122)
Хотелось бы знать, что это за интересные такие экономисты-классики? Не путает ли он с ними «вульгарных» экономистов? Своей небрежной формулировкой Капелюшников невольно равняет действительных классиков политической экономии, какими были Адам Смит и Давид Рикардо, под одну гребёнку с мальтузианцами. При этом заметим, что Уикстид в оригинальной статье использует более осторожные формулировки, не подгоняя всех экономистов под мальтузианство.
Итак, Капелюшников утверждает, что Маркс отверг «мальтузианские» аргументы экономистов-классиков, но сам не смог предложить адекватного объяснения взамен. Тем самым Капелюшников сознательно или бессознательно подсовывает нам идею, что не было никакой связи между классиками и Марксом. Для того чтобы лучше прояснить этот важный момент, мы будем вынуждены обратиться непосредственно к трудам Адама Смита и Давида Рикардо и сравнить их с тем, что писал Маркс. По итогам нашего анализа мы сможем сделать вывод, насколько в действительности экономисты-классики придерживались мальтузианского принципа и чем их теории отличались от теории Маркса.
Разберёмся сперва с тем, каковы были взгляды экономистов-классиков на заработную плату. Адам Смит в своём классическом труде «Исследование о природе и причинах богатства народов» пишет следующее:
«Продукт труда составляет естественное вознаграждение за труд, или его заработную плату.
<…>
Человек всегда должен иметь возможность существовать своим трудом, и его заработная плата должна по меньшей мере быть достаточной для его существования. Она даже в большинстве случаев должна несколько превышать этот уровень; в противном случае ему было бы невозможно содержать семью, и раса рабочих вымерла бы после первого поколения»29 .
Давид Рикардо в своём великом произведении «Начала политической экономии и налогового обложения» объясняет «цену труда», или заработную плату, таким образом:
«Естественной ценой труда является та, которая необходима, чтобы рабочие имели возможность существовать и продолжать свой род без увеличения или уменьшения их числа.
Способность рабочего содержать себя и семью так, чтобы число рабочих не уменьшалось, зависит не от количества денег, которое он получает в виде заработной платы, а от количества пищи, предметов жизненной необходимости и комфорта, ставшего для него насущным в силу привычки, которые можно купить за эти деньги. Поэтому естественная цена труда зависит от цены пищи, предметов насущной необходимости и удобств, требующихся для содержания рабочего и его семьи. С повышением цены пищи и предметов жизненной необходимости естественная цена труда поднимется, с падением их цены — упадёт»30 .
Сравним это с тем, что пишет Маркс на страницах «Капитала»:
«Стоимость рабочей силы, как и всякого другого товара, определяется рабочим временем, необходимым для производства, а следовательно, и воспроизводства этого специфического предмета торговли. Поскольку рабочая сила — стоимость, в ней самой представлено лишь определенное количество овеществленного общественного среднего труда. Рабочая сила существует только как способность живого индивидуума. Производство рабочей силы предполагает, следовательно, существование последнего. Раз существование индивидуума дано, производство рабочей силы состоит в воспроизводстве самого индивидуума, в поддержании его жизни. Для поддержания своей жизни живой индивидуум нуждается в известной сумме жизненных средств. Таким образом, рабочее время, необходимое для производства рабочей силы, сводится к рабочему времени, необходимому для производства этих жизненных средств, или стоимость рабочей силы есть стоимость жизненных средств, необходимых для поддержания жизни её владельца»31 .
Сходство налицо. Маркс, однако, не только поддерживает точку зрения своих предшественников, но и идёт дальше их, развивает её, избавляясь при этом от их главной ошибки, из-за которой происходило обрушение закона стоимости. Суть этой ошибки важна для нашего дальнейшего разбора, поэтому здесь мы вынуждены остановиться на ней поподробнее.
Если вы внимательно сравнили цитаты Смита, Рикардо и Маркса, то заметили: согласно теориям первых двух, рабочий продаёт труд, а согласно Марксу — рабочую силу. В чём же разница и почему же мнение первых ошибочно?
Поясним это на следующем примере.
Допустим, рабочему для существования ежедневно требуется определённое количество товаров, на создание которых в обществе затрачивается в среднем 6 часов труда. Если такое же количество труда требуется для создания 1 фунта стерлингов — то есть для добычи и переработки соответствующего количества драгоценного металла, — то цена труда рабочего равняется 1 фунту за день. Однако капиталист нанимает рабочего не на 6 часов, а на полный рабочий день, например, продолжительностью 12 часов. При этом капиталист платит рабочему не 2 фунта стерлингов (за 12 часов), а лишь 1 фунт (за 6 часов труда), иначе у капиталиста пропала бы прибыль. Выходит, что труд рабочего продолжительностью 12 часов имеет стоимость, равную стоимости труда продолжительностью 6 часов. Иначе говоря, 12 часов равняются 6 часам. Получается очевидное противоречие, которое Рикардо всячески пытался устранить, но не преуспел.
Именно гениальная догадка Маркса полностью устранила это противоречие. Согласно ей, во-первых, труд есть субстанция стоимости, но сам труд не имеет стоимости; во-вторых, рабочий продаёт непосредственно не труд, а рабочую силу.
По теории Маркса, рабочая сила — товар. Как и любой другой товар, она является, с одной стороны, потребительной стоимостью, с другой — стоимостью. При этом сам рабочий и рабочая сила — не одно и то же. Рабочую силу правильнее воспринимать как способность рабочего, которая реализуется лишь путём внешнего проявления — в труде. Иначе говоря, потребительная стоимость рабочей силы, как и потребительная стоимость любого другого товара, осуществляется лишь в её потреблении. Потребление рабочей силы, то есть способности рабочего к труду, и есть сам труд, как, например, потребление электрического чайника есть нагревание воды.
Если мы посмотрим на другие потребительные стоимости, то увидим, что у нас образуется цельная картина без исключений. Например, когда мы покупаем товар «электрический чайник», мы не покупаем непосредственно «нагревание воды», а приобретаем определённую потребительную стоимость — собственно, чайник. Но осуществляется эта потребительная стоимость лишь в её потреблении, которое проявляется как нагревание воды32 .
Аналогично дело обстоит и с рабочей силой. Рабочая сила проявляется как труд, но капиталист не покупает сам труд, как мы не покупаем нагревание воды. Он покупает потребительную стоимость «рабочая сила», как мы покупаем потребительную стоимость «электрический чайник». Как процесс нагревания воды объясняется конкретными свойствами электрического чайника, так и процесс труда объясняется конкретными свойствами рабочей силы.
Но товар «электрический чайник», помимо потребительной стоимости, имеет и стоимость, т.к. на производство чайника был затрачен абстрактный труд. Аналогичным образом обстоит дело и с товаром «рабочая сила». Рабочая сила является не только потребительной стоимостью, но и стоимостью, и эта стоимость в итоге приобретает форму заработной платы.
Таким образом, Маркс решил противоречие, которое мы показали в нашем примере. Рабочий не продаёт двенадцатичасовой труд (эквивалент 2 ф. ст.), получая при этом продукт шестичасового труда (эквивалент 1 ф. ст.). Рабочий продаёт свою рабочую силу стоимостью 1 фунт стерлингов и получает взамен эквивалентную стоимость в форме денег, на которые он покупает необходимые ему продукты. Товар, включающий в себя 6 часов общественно необходимого труда, обменивается на эквивалентный по стоимости товар. 6 часов = 6 часам. Капиталист же потребляет рабочую силу в течение 12 часов, присваивая при этом избыток стоимости (6 часов, или 1 ф. ст.), который называется прибавочной стоимостью. В этом и заключается особенность рабочей силы: она может давать труда больше, чем необходимо для воспроизводства самой рабочей силы.
Таким образом, мы видим очевидную связь между теориями Смита, Рикардо и Маркса. Ложное противопоставление Маркса классическим экономистам, которое делает Капелюшников, является банальным соломенным чучелом. Вольно или невольно он рисует нам Маркса этаким экономистом-отщепенцем, который пытался полностью отвергнуть теорию классиков, но предложить какую-либо внятную альтернативу ей так и не смог. Очевидно, это не так.
Рабочая сила — товар?
Однако Капелюшников идёт дальше. Ему мало нарисовать мнимую пропасть между Марксом и классиками, он хочет также показать, что само предположение Маркса противоречиво и ложно:
«Строго говоря, рабочая сила не может считаться товаром в смысле самого Маркса, так как не подпадает под его собственное определение «товара»: 1) она производится не с целью обмена ради извлечения прибыли; 2) она не является непосредственным продуктом труда, так как производится без его прямого участия путем поглощения «определенного объема жизненных средств» (во всяком случае об участии в производстве рабочей силы живого труда в «Капитале» ничего не сообщается)» (с. 123).
В этой цитате прекрасно всё. Складывается впечатление, что Капелюшников совсем не уважает своих читателей, раз пускается на такой очевидный обман.
Во-первых, Маркс нигде не писал, что товар — это предмет, который производится с целью обмена ради извлечения прибыли. Это чистейшая фантазия Капелюшникова. Любой, кто прочитал хотя бы первые три главы «Капитала», — это не так сложно, всего 114 страниц, — знает, что при простом товарном производстве имеют место производство и обмен товаров без какого-либо извлечения прибыли. Каждый товаропроизводитель, будучи собственником средств производства, производит свой товар для обмена, чтобы затем на вырученные деньги купить необходимый ему товар. Никакой прибыли при этом не возникает, однако товары существуют.
Во-вторых, с чего Капелюшников вообще решил, что рабочая сила не является продуктом труда? Наверное, учителя и воспитатели, с точки зрения Капелюшникова, занимаются чем угодно, но никак не трудятся. Интересно было бы посмотреть на реакцию Капелюшникова, если бы ему как педагогу решили не платить зарплату. Ведь, с его же точки зрения, он не занимается никакой трудовой деятельностью на лекциях и семинарах. Наверное, именно Ростислав Исаакович дал совет Дмитрию Анатольевичу Медведеву отправить всех недовольных своей зарплатой учителей в бизнес, ведь работа учителя — это не работа, а призвание!
К тому же утверждение Капелюшникова, что Маркс не писал об участии в производстве рабочей силы живого труда (в данном случае учителей) в «Капитале», — очередная откровенная ложь. Любой желающий может убедиться в этом, открыв, например, страницы 182–183, 517 первого тома33 , страница 149 четвёртого тома34 . Возможно, с высоты беспристрастности нашего оппонента разница между правдой и враньём становится слишком незаметной. Оставим это на его совести.
Однако это лишь часть проблемы, — возразят нам критики! Ведь основная претензия Капелюшникова — к тому, что большая часть стоимости рабочей силы определяется не массой труда учителей, затраченной на обучение, а стоимостью жизненных средств, покупаемых рабочими. При этом труд, создавший эти жизненные средства, не воздействует на рабочую силу напрямую, как, например, молоток на гвоздь.
Однако Маркс нигде не утверждал, что, для того чтобы нечто стало товаром и «впитало» в себя стоимость, труд обязательно должен воздействовать напрямую на это нечто. Если мы внимательно присмотримся к стоимости любого товара, то увидим, что она включает в себя не только стоимость присоединённого живого труда, но и перенесённую стоимость средств производства. При этом живой труд, затраченный ранее на производство этих средств производства, не воздействует напрямую на итоговый продукт, произведённый при помощи этих средств производства, но влияет на итоговую стоимость продукта.
Аналогичным образом дело обстоит и со стоимостью рабочей силы. Чтобы рабочий мог работать, он должен поддерживать свою жизнь; само воспроизводство рабочей силы предполагает необходимость жизни рабочего и его детей. Иначе говоря, воспроизводство рабочей силы состоит в поддержании жизни семьи рабочего. А для этого требуются товары, которые и определяют стоимость рабочей силы. Как стоимость станков и сырья определяет часть стоимости итогового продукта (остальное приходится на новый живой труд, затраченный на непосредственное производство итогового продукта), так и стоимость жизненных средств определяет часть стоимости рабочей силы (другую часть определяет стоимость услуг учителей, или расходы на образование).
Таким образом, и здесь возражение Капелюшникова терпит фиаско. Однако этим он не ограничивается и выдвигает новое обвинение.
Физиологический минимум как нижняя граница стоимости рабочей силы и рикардианство
Как видно из текста Капелюшникова, он вполне разделяет ту нелепую трактовку, согласно которой абсолютное обнищание пролетариата представляет собой низведение стоимости рабочей силы до её физического, точнее, физиологического минимума. Ростислав Исаакович говорит нам, что Маркс якобы был непоследовательным: то утверждал, что стоимость рабочей силы должна быть выше физиологического минимума, то говорил, что на деле она сводится к этому минимуму:
«Более того, согласно Марксу, в нормальных условиях ценность рабочей силы должна превышать «ценность физически необходимых жизненных средств», поскольку помимо физического элемента она включает также «моральный, или исторический, элемент» … Но, во-первых, в более ранних текстах основателей марксизма впрямую говорится о том, что ценность рабочей силы определяется величиной физического минимума… Во-вторых, на это же намекают многие пассажи в самом «Капитале» — например, о том, что объем жизненных средств, определяющий ценность рабочей силы, удовлетворяет только первейшие потребности наемных работников [Там же, 570]. (О том же говорит идея абсолютного обнищания, предполагающая, что рано или поздно наемные работники должны будут обнищать до физического минимума жизненных средств.) В-третьих, практически все приводимые в нем исторические примеры описывают ситуации, когда ценность рабочей силы опускалась до физического минимума или даже проваливалась еще ниже» (с. 125).
Во-первых, то, что в ранних работах классики марксизма писали о физическом минимуме, не означает, что в дальнейшем они не могли поменять своё мнение, поэтому смотреть надо на более поздние работы. Признание и исправление своих ошибок — неотъемлемая часть научного подхода. Во-вторых, если бы уважаемый оппонент удосужился привести цитату со страницы 570 полностью, он бы попал в неудобную ситуацию. Если мы прочитаем, что в действительности написал Маркс, то окажется, что ни о каком физическом минимуме речи здесь не идёт:
«…при сравнении заработных плат разных стран необходимо принять во внимание все моменты, определяющие изменения в величине стоимости рабочей силы: цену и объем естественных и исторически развившихся первейших жизненных потребностей, издержки воспитания рабочего, роль женского и детского труда, производительность труда, его экстенсивную и интенсивную величину»35 .
Капелюшников ведёт речь о необходимом физическом минимуме, а у Маркса почему-то написано об исторически развившихся потребностях. Как-то неудобно получилось, не правда ли?
В-третьих, нет ничего такого в том, чтобы приводить примеры ситуаций, когда заработная плата опускалась до физического минимума, так как одновременно с этим Маркс описывает и ситуации, когда дело обстояло иначе:
«При повышении производительной силы труда масса жизненных средств как рабочего, так и капиталиста может расти одновременно и в одной и той же пропорции без какого-либо изменения в отношении величин цены рабочей силы и прибавочной стоимости… Хотя цена рабочей силы осталась неизменной, она все же стоит теперь выше ее стоимости… Таким образом, при повышающейся производительной силе труда цена рабочей силы могла бы падать непрерывно наряду с непрерывным же ростом массы жизненных средств рабочего»36 .
Что касается абсолютного обнищания пролетариата, то мы записали целую лекцию, где частично разобрали эту проблему, поэтому остановимся на этом совсем кратко. Суть абсолютного обнищания заключается не в уменьшении абсолютного потребления продуктов и услуг рабочими, а в абсолютном уменьшении общественно необходимого рабочего времени на производство этих продуктов и услуг. Таким образом, несмотря на возрастающее потребление рабочего класса (в натуральном выражении), величина стоимости рабочей силы (количество абстрактного труда) падает абсолютно37 .
Дальше наш оппонент пишет следующее:
«В-четвёртых, поскольку Уикстид и все его современники (в том числе — сторонники марксизма) воспитывались на рикардианстве, они должны были воспринимать высказывания Маркса о физическом минимуме как нижней границе ценности рабочей силы [Там же, 183] или о «постоянной тенденции капитала» к низведению заработной платы до «нигилистического уровня» [Там же, 613] как однозначные отсылки к идее минимума средств существования» (с. 37).
Приведём, однако, цитату самого Давида Рикардо. Вопреки мнению Капелюшникова о рикардианстве, Рикардо напрочь отметает вульгарное «биологизаторское», или, точнее, «физиологизаторское» объяснение естественной цены труда как чисто физиологического минимума, особо акцентируя внимание на социокультурных особенностях общества:
«Не следует думать, что естественная цена труда, даже поскольку она измеряется в пище и предметах насущной необходимости, абсолютно неподвижна и постоянна. Она изменяется в разные времена в одной и той же стране и очень существенно различается в разных странах. Она зависит главным образом от нравов и обычаев народа. Английский рабочий считал бы, что его заработная плата стоит ниже её естественной нормы и слишком скудна для содержания семьи, если она не позволяет ему покупать иной пищи, кроме картофеля, и жить в лучшем жилище, чем мазанка, но эти скромные естественные потребности часто считаются достаточными в странах, где «жизнь человека дешева» и его нужды легко удовлетворяются. Многие из удобств, которые теперь имеются в английском коттедже, считались бы роскошью в более ранний период нашей истории»38 .
Сравним же это с тем, что пишет Карл Маркс:
«Следовательно, сумма жизненных средств должна быть достаточна для того, чтобы поддержать трудящегося индивидуума как такового в состоянии нормальной жизнедеятельности. Сами естественные потребности, как-то: пища, одежда, топливо, жилище и т. д., различны в зависимости от климатических и других природных особенностей той или другой страны. С другой стороны, размер так называемых необходимых потребностей, равно как и способы их удовлетворения, сами представляют собой продукт истории и зависят в большой мере от культурного уровня страны, между прочим в значительной степени и от того, при каких условиях, а следовательно, с какими привычками и жизненными притязаниями сформировался класс свободных рабочих. Итак, в противоположность другим товарам определение стоимости рабочей силы включает в себя исторический и моральный элемент»39 .
Очень удобный демагогический приём: вначале намекнуть на связь с рикардианством (что имеет основания), затем приписать Рикардо то, чего у того не было — а ведь мало кто читал первоисточники и мало кто будет это проверять, — а далее сказать, что раз Маркс был рикардианцем, то понимал проблему в «рикардианском» смысле и поэтому сразу же забыл о всяких исторически сложившихся потребностях.
При этом Капелюшников мастерски занимается подменой понятий. Он старательно не замечает или намеренно скрывает от своей аудитории тот факт, что Маркс и Рикардо связывают физиологический минимум вовсе не со стоимостью рабочей силы как таковой, а именно с нижней границей этой стоимости. Длительное падение зарплат ниже данной границы приводит к постепенному вымиранию рабочих. Нижняя граница стоимости рабочей силы не тождественна стоимости рабочей силы! Чтобы скормить аудитории фальшивку, Капелюшников не приводит полностью цитату Маркса с 183 страницы, на которую он сослался, где Маркс пишет:
«Низшую, или минимальную, границу стоимости рабочей силы образует стоимость той товарной массы, без ежедневного притока которой носитель рабочей силы, человек, не был бы в состоянии возобновлять свой жизненный процесс, т. е. стоимость физически необходимых жизненных средств. Если цена рабочей силы падает до этого минимума, то она падает ниже стоимости, так как при таких условиях рабочая сила может поддерживаться и проявляться лишь в хиреющем виде. Между тем стоимость всякого товара определяется тем рабочим временем, которое требуется для производства товара нормального качества»40 .
Обращаем на это особое внимание! Если цена рабочей силы падает до физического минимума, то она падает ниже её стоимости! Маркс прямо пишет, что стоимость рабочей силы всегда выше физического минимума! Неужели Ростислав Исакович такого низкого мнения о своих читателях, что думает, что никто из них не удосужится проверить ссылки на страницы «Капитала», которые он сам любезно привёл?
С таким же успехом Капелюшников подменяет понятия, когда приводит ссылку на страницу 61341 . Думаю, читателю нетрудно будет понять, что тенденция низведения заработной платы к физическому минимуму не означает, что заработная плата или стоимость рабочей силы действительно обязательно достигают этого минимума. Иначе, следуя логике Капелюшникова, можно было бы утверждать, что тенденция требовать как можно большего размера зарплаты превращает рабочих в миллиардеров.
Интересен и тот факт, что, помимо этого, Капелюшников невольно смешивает два совершенно разных вопроса. Первый: почему стоимость рабочей силы именно такая, какая она есть? Второй: почему рыночная цена рабочей силы, или заработная плата, стремится к стоимости рабочей силы?
На первый вопрос мы, думаю, уже ответили. Рабочая сила чисто физически не смогла бы воспроизводиться, сохраняя своё нормальное качество, если бы стоимость её сводилась к физиологическому минимуму. Если у рабочих не будет средств на оплату обучения своим детям, не будет средств на поддержание требуемого для них уровня комфорта и удовлетворения «социальных» потребностей, они будут деградировать в социальном плане. Видимо, для интеллигента Капелюшникова это будет открытием, но, даже чтобы крутить гайки в автосервисе, рабочий должен не только есть и спать, но и понимать, что такое гайки, как пользоваться инструментами, понимать речь людей, уметь читать документацию к инструментам и деталям. Весь этот комплекс необходимых социокультурных навыков не ограничивается простым изучением одного лишь своего дела. Человек должен быть именно встроенным в общество, понимать культуру и обычаи этого общества хотя бы в общих чертах, иметь представление о добре и зле.
Теперь представьте, что будет, если по каким-то причинам заработная плата рабочих начнёт падать до физиологического минимума, но рабочие при этом не будут сопротивляться, а станут жертвовать всеми своими нефизиологическими потребностями. Буквально через поколение общество получит необразованных дикарей, не понимающих, почему воровать на рабочем месте — это плохо, почему грабить, насиловать и убивать нельзя. Для владельцев бизнеса это обернется поломкой оборудования и утратой сырья. Видимо, Капелюшникову непонятно, что самые элементарные понятия о морали, добре и зле человек впитывает из общества: от мамы и папы, в школе, техникуме и университете, из передач по телевизору или из интернета. Подрастающий человек, отрезанный от человеческой культуры по причине недостатка средств, не имеющий возможность хотя бы выйти в интернет или посмотреть телевизор, не говоря уже о получении образования, не сможет полностью встроиться в социум. Воспроизводство рабочей силы нормального качества, которое требуется тем же предпринимателям, нарушится. Удивительно, что такие элементарные вещи приходится объяснять докторам экономических наук.
Таким образом, все претензии Ростислава Исааковича к Марксову определению стоимости рабочей силы ничем не обоснованы и отражают скорее предвзятость нашего оппонента. Нам остаётся лишь ответить на вопрос, какие механизмы обеспечивают тяготение рыночной заработной платы к стоимости рабочей силы.
Рыночная заработная плата, классики и мальтузианство
Итак, в чём причина тяготения рыночной заработной платы к стоимости рабочей силы? Как мы показали выше, если уровень заработной платы будет отклоняться ниже от стоимости рабочей силы, то рабочие либо просто вымрут, либо качество рабочей силы станет таким, что её невозможно будет использовать в производстве. Оба эффекта в целом равнозначны для экономики. В этом случае дефицит рабочей силы будет вызывать повышение рыночной заработной платы из-за увеличившегося спроса со стороны капиталистов. Но почему устанавливается также и некая верхняя граница?
С точки зрения Капелюшникова, экономисты-классики объясняли это при помощи «мальтузианского принципа», вульгарно сводящего всё к биологическим законам размножения видов. Согласно ему, с одной стороны, увеличение численности животных происходит в геометрической прогрессии, с другой стороны, увеличение количества ресурсов идёт в арифметической прогрессии. Так как, согласно Мальтусу, этот закон справедлив по отношению как к животным, так и к людям, ограниченность ресурсов и неконтролируемое размножение последних приводит к установлению заработной платы на довольно низком уровне.
Мы не будем останавливаться здесь на вопросе о справедливости этого принципа в отношении животного мира. Здесь нам достаточно будет показать, что этот закон в применении к экономике, во-первых, является лишь частным случаем закона спроса и предложения, во-вторых, не объясняет, почему уровень заработной платы имеет тенденцию колебаться возле определённого нормального значения. При этом мы докажем, что об этом знали экономисты-классики, и поэтому они не использовали этот принцип в своих работах.
Здесь сразу же всплывает неудобный для маржиналистов момент, который, возможно, видит и сам Капелюшников. Именно поэтому Ростислав Исаакович и говорит о применении экономистами-классиками мальтузианского принципа, игнорируя то, что те объясняли положение дел совсем иначе. Как нам кажется, делает он это специально, чтобы скрыть неудобное для него и Уикстида явление. Называется это явление классовой борьбой между капиталистами и рабочими. То, о чём не стеснялись честно говорить экономисты-классики, стараются всячески маскировать современные надклассовые «блюстители научной истины».
Приведём достаточно обширную цитату Адама Смита, чтобы вы не заподозрили нас в вырывании слов из контекста:
«Размер обычной заработной платы зависит повсюду от договора между этими обеими сторонами [Между рабочими и капиталистами. — Д. П.], интересы которых отнюдь не тождественны. Рабочие хотят получать возможно больше, а хозяева хотят давать возможно меньше. Первые стараются сговориться для того, чтобы поднять заработную плату, последние же — чтобы её понизить.
Не трудно, однако, предвидеть, какая из этих двух сторон должна при обычных условиях иметь преимущество в этом споре и вынудить другую подчиниться своим условиям. Хозяева — предприниматели, будучи менее многочисленны, гораздо легче могут сговориться между собою, и притом закон разрешает или, по крайней мере, не запрещает им входить в соглашение, между тем как он запрещает это делать рабочим. В Англии нет ни одного парламентского акта против соглашений о понижении цены труда, но имеется много таких актов, которые направлены против соглашений о повышении её. Во всех таких спорах и столкновениях хозяева могут держаться гораздо дольше. Землевладелец, фермер, владелец мануфактуры или купец, не нанимая ни одного рабочего, могут обыкновенно прожить год или два на капиталы, уже приобретённые ими. Многие рабочие не могут просуществовать и неделю, немногие могут просуществовать месяц, и вряд ли хотя один из них может прожить год, не имея работы. В конечном счёте рабочий может оказаться столь же необходимым для своего хозяина, как и хозяин для рабочего, но в первом случае необходимость не проявляется так непосредственно.
Говорят, что нам редко приходится слышать о соглашениях хозяев, зато часто слышим о соглашениях рабочих. Но те, которые на этом основании воображают, что хозяева редко вступают в соглашения, совершенно не знают ни жизни, ни данного предмета. Хозяева всегда и повсеместно находятся в своего рода молчаливой, но постоянной и единообразной стачке с целью не повышать заработной платы рабочих выше её существующего размера. Нарушение этого соглашения повсюду признаётся в высшей степени неблаговидным делом, и виновный в нём предприниматель навлекает на себя упрёки со стороны своих соседей и товарищей. Мы, правда, редко слышим о таких соглашениях, но только потому, что они представляют собой обычное и, можно сказать, естественное состояние вещей, о котором никогда не говорят. Иногда хозяева входят также в особые соглашения с целью понижения заработной платы даже ниже этого уровня. Обычно они проводятся всегда с соблюдением крайней осторожности и секрета до самого момента их осуществления, и если рабочие, как это иногда бывает, уступают без сопротивления, то посторонние лица никогда не узнают о состоявшемся соглашении, хотя оно очень чувствительно отражается на рабочих. Однако таким соглашениям часто противопоставляется оборонительное соглашение рабочих; иногда же сами рабочие без всякого вызова со стороны хозяев вступают по своей инициативе в соглашение о повышении цены своего труда. Обычно они ссылаются при этом то на дороговизну съестных припасов, то на большую прибыль, получаемую хозяином. Но отличаются ли соглашения рабочих наступательным или оборонительным характером — они всегда вызывают много разговоров. Стремясь привести дело к быстрому решению, рабочие всегда поднимают большой шум, а иногда прибегают даже к неприличным буйствам и насилиям. Они находятся в отчаянном положении и действуют с безумием отчаявшихся людей, вынужденных или помирать с голоду или нагнать страх на своих хозяев, чтобы заставить немедленно удовлетворить их требования. С другой стороны, хозяева в таких случаях поднимают не меньше шума и требуют вмешательства гражданских властей, а также строгого применения тех суровых законов, которые были изданы против соглашений слуг, рабочих и подёнщиков. Ввиду этого рабочие очень редко что-либо выигрывают от бурного характера таких соглашений, которые отчасти благодаря вмешательству гражданских властей, отчасти в силу большего упорства хозяев и отчасти вследствие необходимости для большинства рабочих сдаться, чтобы получить кусок хлеба, обычно кончаются лишь наказанием или разорением зачинщиков»42 .
Вот она, классовая борьба во всей красе! Не будучи марксистом, Адам Смит видел классовый антагонизм рабочих и капиталистов и, будучи честным учёным, не скрывал его. Именно в такой борьбе рабочих за кусок хлеба и устанавливается нормальный для определённого общества уровень рыночной заработной платы. Чем больше заработная плата отклоняется от стоимости рабочей силы вниз, тем сильнее сопротивление рабочих, стремящихся получить необходимое им количество жизненных средств. И наоборот, чем больше она отклоняется от стоимости рабочей силы вверх, тем сильнее сопротивление капиталистов и тем более уступчивы рабочие.
Таким образом, ключевая причина высоких заработков капиталистов связана не с каким-нибудь «мальтузианским принципом» или иным естественным законом природы. Она лежит в социальной сфере, и она связана с монопольным владением средствами производства классом капиталистов. Именно это преимущество в совокупности с подчинением своей воле репрессивного аппарата государства позволяет капиталистам навязать рабочим определённые условия труда. Но столь очевидный «каузальный механизм» классовой борьбы, видимо, лежит на слишком видном месте, чтобы гигант современной экономической мысли Капелюшников мог его заметить.
При этом Смит не останавливается на этом. Ещё до возникновения мальтузианства как такового он, видимо, предчувствуя появление подобного учения, опровергает его основные положения.
С точки зрения мальтузианцев, заработная плата стоит на столь низком уровне по причине того, что рабочие размножаются в геометрической прогрессии, хотя количество продуктов питания увеличивается лишь в арифметической. Таким образом, избыточное размножение рабочих является причиной, а низкие зарплаты — следствием. Этот закон объявляется мальтузианцами чем-то вроде закона природы.
Смит полностью отвергает это предположение. Так, согласно его работе, при возрастающей величине капитала рост заработных плат может идти даже при значительном росте населения:
«Не размеры национального богатства, а его постоянное возрастание вызывает увеличение заработной платы за труд. В соответствии с этим заработная плата выше всего не в наиболее богатых странах, а в странах, больше всего накопляющих или быстрее богатеющих.
<…>
В британских колониях Северной Америки, как установлено, население удваивается в 20 или 25 лет. И в настоящее время этот рост населения обусловливается главным образом не постоянной иммиграцией новых жителей, а быстрым размножением населения.
<…>
И несмотря на большой прирост населения, вызываемый столь ранними браками, в Северной Америке не прекращаются жалобы на недостаток рабочих рук. Спрос на рабочих и фонды, предназначенные на оплату их, возрастают, по-видимому, ещё быстрее, чем число рабочих, предлагающих свой труд»43 .
С другой стороны, даже при наличии плодородных почв и множества природных предпосылок для процветания, если по каким-либо социальным причинам (например, неумелое управление) не происходит экономического роста либо наблюдается спад экономики, население будет находиться на грани вымирания. Это будет наблюдаться, даже если ранее население уже сокращалось в силу иных причин:
«Если в плодородной стране, население которой раньше значительно уменьшилось и где поэтому не очень трудно найти себе средства к существованию, тем не менее ежегодно умирают от голода триста или четыреста тысяч человек, то нет сомнения, что в такой стране фонд, предназначенный на содержание труда бедных классов, быстро сокращается…
Щедрая оплата труда является поэтому как неизбежным следствием, так и естественным симптомом роста национального богатства. Скудное существование трудящихся бедняков, с другой стороны, служит естественным симптомом того, что страна переживает застой, а их голодание — что она быстро идёт к упадку»44 .
Таким образом, согласно Адаму Смиту (и в противоположность мальтузианству), первопричина заключается не в росте численности рабочих, а в особенностях расширенного воспроизводства капитала, которые и определяют размер фонда заработной платы. При этом рост численности рабочих является не причиной, а следствием возрастания капитала:
«Таким образом, спрос на людей, как и спрос на всякий иной товар, необходимо регулирует производство людей — ускоряет его, когда оно идёт слишком медленно, задерживает, если оно происходит слишком быстро. Этот именно спрос регулирует и определяет размножение рода человеческого во всех решительно странах мира, в Северной Америке, в Европе и Китае; он вызывает быстрое размножение людей в первой, медленное и постепенное во второй и держит население на стационарном уровне третьей»45 .
Иначе говоря, мальтузианцы путают причину со следствием. Однако работы Смита вышли до появления мальтузианства, а поэтому он мог недооценивать эффект законов, о которых писал Мальтус. Поэтому приглядимся внимательнее к современнику Мальтуса Давиду Рикардо.
Как бы Капелюшникову ни хотелось, Рикардо, как и Адам Смит, не придерживался мальтузианских взглядов. Конечно, у Рикардо и Мальтуса были некоторые сходные воззрения: например, Рикардо в целом соглашался с Мальтусом относительно необходимости отмены законов о бедных, а также считал справедливым принцип убывающей доходности на продукты сельского хозяйства. Однако под этим внешним согласием лежало существенное внутреннее различие: из того же принципа убывающей доходности Рикардо делал совершенно иные выводы.
Здесь нам придётся кратко ознакомиться со взглядом Рикардо на заработную плату, прибыль и ренту. Как и Адам Смит, Рикардо (с некоторыми оговорками) различает естественную цену труда и рыночную цену труда, или заработную плату. Определение естественной цены труда Рикардо мы дали выше. Рыночная заработная плата же, согласно Рикардо, формируется на основе естественной цены труда под действием спроса и предложения.
При этом возникающие отклонения рыночной цены от естественной цены труда, по Рикардо, постоянно компенсируются. Точно так же, как и для Адама Смита, для Рикардо рост численности рабочих является не причиной, а следствием возрастания капитала:
«Когда рыночная цена труда превышает его естественную цену, рабочий достигает цветущего и счастливого положения, он располагает большим количеством предметов необходимости и жизненных удобств и может поэтому вскормить здоровое и многочисленное потомство. Но когда вследствие поощрения к размножению, которое даёт высокая заработная плата, число рабочих возрастает, заработная плата опять падает до своей естественной цены. Она может даже иногда в силу реакции упасть ниже последней.
Когда рыночная цена труда ниже его естественной цены, положение рабочих в высшей степени печально: бедность лишает их тогда тех предметов комфорта, которые привычка делает абсолютно необходимыми. Лишь после того, как лишения сократят их число или спрос на труд увеличится, рыночная цена труда поднимается до его естественной цены, и рабочий будет пользоваться умеренным комфортом, который доставляет ему естественная норма заработной платы»46 .
Как мы видим, у Рикардо соотношение спроса на рабочую силу и её предложения не определяет «естественную цену» рабочей силы. Определяется последняя только стоимостью жизненных средств, необходимых рабочим. Спрос и предложение стремятся лишь уравновесить друг друга в точке «естественной цены труда», но на вопрос о том, почему «естественной» становится именно эта точка, к которому стремится заработная плата, теория спроса и предложения ответа не даёт. При этом сами явления спроса и предложения также нельзя приписать каким-либо естественным биологическим законам.
Люди и, в частности, рабочие не являются бессознательными животными, которых рисует нам Мальтус. Они обладают сознанием, волей и способностью планировать свою деятельность. Даже такое понятие, как инстинкт размножения, нельзя в полной мере приписать человеку. И во времена Мальтуса бедные заводили больше детей, чем богатые, не по причине несознательности, а потому что у них не было возможности создать хорошие условия для воспитания детей, из-за чего бóльшая часть их умирала в младенчестве. Если бы бедные последовали совету Мальтуса и просто перестали бы рожать, у них бы не осталось вообще никакого потомства, т. к. два или три рождённых ребёнка просто скончались бы от болезни — и родители остались бы ни с чем. При этом надо понимать, что в те времена дети уже с ранних лет (иногда даже с пяти) отправлялись родителями на фабрику, чтобы заработать хоть сколько-то денег для семьи. Как бы парадоксально это ни звучало, но именно чудовищные социальные условия заставляли бедных зачинать больше детей, чем это было принято у богатых. Именно поэтому Рикардо пишет:
«Друзья человечества могут только желать, чтобы во всех странах рабочие классы развивали в себе потребность в комфорте и развлечениях и чтобы усилия добиться их были поощряемы всеми законными средствами. Нет лучшей гарантии против перенаселения»47 .
Только путём классовой борьбы, выбивая у капиталистов право на лучшую жизнь, рабочие могли поднять свой уровень жизни, что позволило бы им не заводить по нескольку десятков детей в надежде, что выживет хотя бы двое.
Таким образом, мальтузианское объяснение на самом деле оказывается лишь однобоким поверхностным вариантом теории спроса и предложения в биологизаторской обёртке. Объяснение низкой заработной платы через «естественный закон» природы полностью игнорирует все социальные факторы, которые описали классики. Однако Рикардо, как и Адам Смит, хоть и упоминал, но не развил отчётливо ещё один важный механизм, поддерживающий зарплаты рабочих на относительно низком уровне. Этот механизм во всех подробностях описал Маркс, и связан он с применением капиталистами технических усовершенствований.
Согласно Марксу, капиталист не будет применять усовершенствование или машину, если их стоимость будет лежать за пределами так называемой границы применимости. Если говорить более строго, машина не будет применяться капиталистом до тех пор, пока разница между стоимостью машины (Сосн) и стоимостью замещаемой ею рабочей силы (Vзам) не станет отрицательной:
Cосн − Vзам < 0,
или:
Cосн < Vзам
Таким образом, если скорость темпов роста капитала будет превышать рост численности населения, заработные платы рабочих будут возрастать. При достижении определённого уровня зарплат капиталисту станет выгоднее применить инновации, что приведёт к сокращению значительного числа рабочих и закономерному падению заработной платы. Более того, этот процесс может идти вообще без роста численности населения и даже при её сокращении при условии, что стоимость новых машин будет ниже стоимости замещаемой ими рабочей силы. Таким образом, не «естественные» законы роста населения влияют на величину зарплаты рабочих, а вполне «социальные» потребности капитала и возможность последнего применять инновации.
То, что Ростислав Исаакович странным образом забыл про этот «каузальный механизм», постоянно снижающий заработную плату до стоимости рабочей силы, снова говорит нам о его «беспристрастной надклассовой» позиции.
Рикардо и принцип убывающей доходности
Теперь рассмотрим принцип убывающей доходности применительно к сельскому хозяйству, благодаря которому, по мнению Капелюшникова, «объём продуктов потребления в расчете на одного работника также становится меньше» (с. 122). Действительно, Давид Рикардо полностью разделял мнение о том, что каждое новое дополнительное вложение капитала в сельское хозяйство позволяет произвести меньше единиц продукции, чем предыдущее. Так, например, если первое вложение капитала в 100 единиц позволяет произвести 10 тонн пшеницы, то последующее вложение дополнительных 100 единиц капитала позволит произвести всего лишь 9 тонн пшеницы и т. д. Однако применение принципа убывающей доходности в трактовке Рикардо означает не уменьшение, а, наоборот, возрастание «естественной цены труда»:
«С прогрессом общества естественная цена труда всегда имеет тенденцию повышаться, потому что один из главных товаров, которым регулируется его естественная цена, имеет тенденцию становиться дороже, в зависимости от возрастающей трудности его производства…
Естественная цена всех товаров, кроме сырья и труда, имеет тенденцию падать с прогрессом богатства и населения»48 .
Из этой цитаты видно, что Рикардо не разделял оптимистического взгляда Адама Смита на будущее, хотя и отмечал позитивные тенденции в экономике. Однако он не соглашался здесь со Смитом не по той причине, которую называет Капелюшников. Основная мысль Рикардо заключалась в том, что вместе с ценами на продукты питания будет расти и заработная плата рабочих. Конечно, он оговаривается, что увеличение заработной платы, вполне вероятно, не будет достаточным, чтобы полностью компенсировать подорожание продуктов питания. Однако в любом случае итогом этого процесса станет полное исчезновение прибыли капиталистов. Таким образом, по мнению Рикардо, наиболее сильно пострадают от принципа убывающей отдачи не рабочие, а буржуа, при этом единственными выгодоприобретателями здесь станут землевладельцы. Теперь весь продукт общества будет доставаться лишь рабочим и землевладельцам:
«Таким образом, несмотря на то, что рабочий будет в действительности оплачиваться хуже, возрастание его заработной платы необходимо уменьшит прибыль фабриканта, ибо товары его будут продаваться не по более высокой цене, тогда как издержки производства их увеличатся. Но это явление мы рассмотрим после, при исследовании законов, регулирующих прибыль.
Итак, оказывается, что та же причина, которая повышает ренту, а именно возрастающая трудность получения добавочного количества пищи с помощью пропорционального добавочного количества труда, будет повышать и заработную плату. А потому, если стоимость денег останется без изменения, как рента, так и заработная плата будут иметь тенденцию расти вместе с ростом богатства и населения»49 .
Далее Рикардо делает довольно пессимистичный прогноз:
Отходя немного в сторону, скажем: забавны те критики, которые именно Марксу приписывают мнение, что понижающаяся норма прибыли приведёт к гибели капитализма.
«Итак, прибыль имеет естественную тенденцию падать, потому что с прогрессом общества и богатства требующееся добавочное количество пищи получается при затрате всё большего и большего труда… Повышение цены предметов жизненной необходимости и заработной платы труда имеет, однако, свой предел: как только заработная плата будет равна (как в приведённом раньше случае) 720 ф. ст., т. е. всей выручке фермера, должен наступить конец накоплению; никакой капитал не может тогда давать какой-либо прибыли, и не может быть никакого спроса на добавочный труд, а следовательно, и численность населения достигнет своей наивысшей точки»50 .
Во-первых, согласно теории Маркса, норма прибыли при капитализме никогда не будет равна нулю, как это было описано у Рикардо. Во-вторых, Маркс имел некоторые сомнения относительно того, что реальное падение нормы прибыли обязательно должно происходить, т. к. имеется большое количество противодействующих этому факторов. В-третьих, даже если понижение нормы прибыли происходит, оно не может быть непосредственной причиной краха капитализма.
Теорию о гибели капитализма по причине падения нормы прибыли вернее было бы приписать Рикардо, а не Марксу. Маркс же исправил ошибки предшественника и объяснил, какие механизмы могут стоять за падением нормы прибыли, а какие — тормозить этот процесс.
Однако мы немного отвлеклись. Вернёмся к Капелюшникову. Мы уже показали, что Маркс не отказывался от взглядов классиков там, где они были правы. При этом, как оказалось, экономисты-классики отнюдь не стояли на мальтузианских позициях. На этих позициях стояла лишь школа Мальтуса и некоторые, как бы их назвал Маркс, вульгарные экономисты. Помимо всего прочего, Маркс логично и непротиворечиво показал, как определяется стоимость рабочей силы, а также показал «каузальные механизмы», лежащие в основе стремления величины рыночной заработной платы к величине стоимости рабочей силы. Мы также показали, что Маркс вполне доказал: рабочая сила является товаром, и стоимость его, как и любого другого товара, объясняется трудовой теорией стоимости, а Капелюшников, мягко говоря, лукавит, приписывая Марксу свои домыслы. Таким образом, никаких «концептуальных лакун» у Маркса нет, а присутствуют они лишь в фантазии Уикстида и Капелюшникова.
Но и на этом Уикстид и Капелюшников не останавливаются. Как пишет Капелюшников, Уикстид «выдвигает тонкое и изящное возражение, которое, похоже, никем из позднейших критиков Маркса не было оценено по достоинству» (с. 124). Так попробуем же оценить это возражение.
Последняя попытка Уикстида
Итак, согласно Уикстиду, механизм ценообразования, действующий в случае обычных товаров, не действует в случае товара «рабочая сила». Капелюшников пишет:
«Уикстид показал, что вопреки марксистской доктрине, „ценность товара не зависит от ‚количества овеществлённого в нем труда‘ и не всегда с ним совпадает“. Возникает вопрос: при каких условиях такое совпадение происходит и отвечает ли этим условиям товар „рабочая сила“? Это происходит, отвечает Уикстид, когда товары производятся в условиях конкуренции между агентами, принимающими решения относительно их выпуска по своему усмотрению:
„Всегда, когда труд может свободно вкладываться в производство A или B на выбор, так что x дней труда можно по желанию преобразовывать либо в y единиц A, либо в z единиц B, тогда и только тогда труд будет направляться на производство дополнительных единиц того или другого до тех пор, пока относительное изобилие или относительная редкость A и B не окажутся такими, что y единиц A будут так же полезны на пределе предложения, как z единиц B. В этот момент и будет достигаться равновесие“» (с. 124)
Как мы видим, здесь Уикстид рассуждает с позиций теории предельной полезности, а не с позиций теории Маркса. Таким образом, тут с самого начала идёт подмена логического каркаса одной теории каркасом другой, исходя из которого и строятся доказательства. Однако это совершенно некорректный метод опровержения, особенно учитывая то, что ошибочность самой теории предельной полезности мы уже доказали. Для того чтобы показать противоречивость и несостоятельность именно теории Маркса, Уикстид должен был бы рассуждать в рамках марксистской теории, но он этого не делает. Капелюшников объясняет это тем, что Уикстид якобы уже показал несовпадение стоимости с количеством овеществлённого труда. Однако выше мы, в свою очередь, доказали, что абсолютно все «доказательства» Уикстида и Капелюшникова либо являются прямыми подлогами, либо демонстрируют непонимание авторов предмета критики, либо вообще не являются опровержениями. Таким образом, все дальнейшие логические построения Уикстида обрушиваются сами собой.
Однако мы не ограничимся этим. Для полного уничтожения критики со стороны наших оппонентов мы покажем, как с точки зрения логического каркаса теории Маркса выглядели бы объяснения, данные Уикстидом в рамках теории предельной полезности.
Для начала напомним читателю, что в теории Маркса рыночная цена, по которой продаётся товар, и его стоимость — понятия далеко не равнозначные. По разного рода причинам, например, из-за наличия монополии, резкого возрастания или падения спроса и т. д. рыночная цена может отклоняться от стоимости. Более того, в третьем томе «Капитала» Карл Маркс развивает понятие «цена производства», которое выводится из понятия стоимости. Именно цена производства является особым центром тяготения, вокруг которого происходят колебания рыночных цен. Для наших целей привлечение понятия цены производства лишь усложнит объяснение, поэтому мы ограничимся понятиями стоимости и рыночной цены.
Возьмём пример Уикстида с товарами А и В, на производство которых можно затратить труд. Предположим, что по х дней труда затрачивается на производство y единиц А и z единиц В. Тогда производители А, затрачивая х дней труда, будут производить y единиц А, а производители В за те же х дней труда будут производить z единиц В. Если в экономике нет никаких ограничений на производство обоих товаров, нет монополии и имеет место свободная конкуренция между производителями, то на рынке после установления равновесия y единиц А будут обмениваться на z единиц В либо на n единиц денег, на производство которых также ушло х дней труда.
Однако Уикстид пишет, что при определённых условиях может получиться так, что «существует некий товар C, на производство которого человек не может направлять имеющийся в его распоряжении труд по своему желанию» (с. 124). И, действительно, мы можем это наблюдать, например, в случае, когда землевладелец отказывает фермерам в аренде нужного количества земли либо когда имеется монополия на тот или иной ресурс, необходимый для производства. В таком случае, по мнению Уикстида:
«…нет никаких оснований полагать, что ценность этого товара будет находиться в каком-либо определенном отношении к количеству содержащегося в нем труда, поскольку ценность С будет определяться его полезностью на пределе предложения, а по нашему предположению труд не в состоянии сдвигать эту границу вверх или вниз» (с. 124).
И тут мы видим, что Уикстид полностью смешивает понятия рыночной цены и стоимости. Однако если Уикстиду, не имевшему возможности ознакомиться с третьим томом «Капитала», это можно простить, то Капелюшникову, который с третьим томом, очевидно, знаком, это простить нельзя. Приведение этой цитаты Уикстида Капелюшниковым говорит нам о том, что светоч борьбы за научную истину на деле сам не гнушается приврать там, где ему удобно.
Так что же будет в этом случае, согласно теории Маркса? Допустим, на производство w единиц товара С уходит всё то же количество труда, то есть х дней. Однако, например, производитель C имеет монопольную власть над рынком. В таком случае он, не имея конкурентов, может производить не w единиц товара С, а, допустим, всего w/2 единиц, затрачивая при этом x/2 дней труда. Таким образом, предложение товара будет искусственно занижаться производителем. Рабочие капиталиста C, конечно, с радостью произвели бы больше товара, но они не могут направлять труд по своему желанию, так как их способность к труду полностью во власти предпринимателя. Ввиду очевидного дефицита товара С рыночная цена на этот товар будет выше стоимости. Возникнет ситуация, что w/2 единиц товара С будут обмениваться на y единиц А, либо на z единиц В, либо на n единиц денег. Иначе говоря, продукт x/2 дней труда будет обмениваться на продукт х дней труда.
Таким образом, монополия на товарном рынке приведёт к сверхприбылям у производителя С, которых бы не возникло, если бы рынок был конкурентным. Результатом этого будет падение прибылей остальных капиталистов. Всё это учитывается теорией Маркса, и никаких противоречий здесь не возникает. Оба варианта — и конкурентные, и монополизированные отрасли — встречаются в реальной рыночной экономике. Монополии будут приводить лишь к отклонению рыночной цены от стоимости вверх, но не будут изменять саму стоимость, величина которой определяется лишь количеством абстрактного труда.
Однако пока что мы речь вели про обычные товары. А что насчёт рабочей силы? Уикстид делает очень странный вывод:
«Соответственно, существует два разных типа хозяйств — те, где рабочая сила относится к категории товаров А — В, и те, где она относится к категории товаров С. Первый тип представляют рабовладельческие общества, второй — современные индустриальные коммерческие общества: «Именно так обстоит дело с рабочей силой в любой стране, где работники не являются чьими-то личными рабами. Даже если путем сделки или каким-то иным образом я приобрел право использовать определенное количество труда (другого человека) для любой выбранной мною цели, то я все равно не могу решать по своему усмотрению, сколько труда направить мне, скажем, на производство шляп и сколько на производство рабочей силы, если только я не живу в стране, где допускается „разведение рабов“ (slave-breeding). Таким образом, не существует никакого экономического закона, действие которого делало бы соотношение между ценностью рабочей силы и ценностью других товаров равным соотношению между овеществленными в ней и в них количествами труда.
Итак, совпадение ценностей товаров с затратами труда на их производство зависит от того, может труд свободно перемещаться между различными видами производства вплоть до достижения равновесия или нет. Как следствие, единственным типом экономики, полностью подходящим под описание Маркса, оказывается рабовладельческая система» (с. 124–125).
Логика здесь отсутствует напрочь. По Уикстиду получается, что основная особенность капитализма заключается в том, что капиталист не может себе вырастить дополнительных рабов (или рабочих), а поэтому рабочая сила является товаром типа С. Из-за этой особенности трудовая теория стоимости не может объяснить стоимость рабочей силы. Великолепная логика! Какие таблетки принимал Уикстид, чтобы это сочинить?
По логике автора, только капиталисты стараются минимизировать затраты на производство своего товара. Так как капиталисты не обладают властью производить рабочую силу, эта привилегия всецело принадлежит самим рабочим, которым, конечно, не хотелось бы минимизировать стоимость своей рабочей силы. По этой причине рабочие будут стремиться, наоборот, максимизировать свои издержки и увеличить свою заработную плату. Таким образом, трудовая теория здесь терпит крах. Вот что пишет Капелюшников:
«Но эта логика — логика минимизации издержек производства — не приложима к современным обществам свободных людей. В них (в отличие от рабовладельческих обществ) производством своей рабочей силы занимаются непосредственно сами работники, а не их наниматели, и было бы странно, если бы они вдруг начали стремиться к минимизации затрат на ее производство (потреблять как можно меньше благ сверх определенного уровня)» (с. 125).
Эта цитата показывает, что Капелюшников совершенно не понимает (либо делает вид, что не понимает), как устроена экономика. Конечно, работники не заинтересованы в том, чтобы минимизировать свою заработную плату. Однако их никто и не спрашивает. У работника есть вполне сознательный и полностью свободный выбор: либо соглашаться работать на таких-то условиях за такую-то заработную плату, либо умереть с голоду на улице. Рабочие не имеют за пазухой миллиардного состояния и средств производства, которые позволят им играть с капиталистами в игру «кто просидит дольше: капиталисты без рабочих или рабочие без капиталистов?». Каждый отдельный собственник капитала вполне может, используя своё состояние, прожить несколько лет без рабочих. Однако отдельный рабочий в лучшем случае может прожить без работы год, да и то если до этого у него были запасы на чёрный день. Поэтому рабочие вынуждены будут идти на поклон к капиталисту, чтобы банально не умереть с голоду, соглашаясь на зарплату, которую предложит предприниматель. Механизмы установления уровня заработной платы же мы уже описали выше. Конечно, существует организованная борьба рабочих за свои права, которая способна заставить капиталиста делиться, но и она не делает рабочих всесильными монополистами.
Размышления Капелюшникова чем-то напоминают рассуждения детей, которые заявляют родителям, что когда они вырастут, то станут миллиардерами и никогда не будут соглашаться на низкооплачиваемую работу. К сожалению, реальность ставит каждого на место. Рабочие вынуждены продавать свою рабочую силу за определённую сумму денег. Для воспроизводства этой суммы денег, выражающей стоимость рабочей силы, рабочий отдаёт определённое количество своего труда. Но за день труд рабочего производит больше стоимости, чем необходимо для воспроизводства дневного расхода его рабочей силы. В течение этого дополнительного времени и создаётся прибавочная стоимость, которая после продажи товара облекается в денежную форму и превращается в прибыль капиталиста.
К сожалению для Ростислава Исааковича, и это последнее «тонкое и изящное возражение» Уикстида оказалось очередной пустышкой.
Подводя итоги
Капелюшников резюмирует:
«Анализ приводит Уикстида к результатам, сокрушительным для марксистской системы: 1) она неспособна дать удовлетворительное объяснение феномена относительных цен; 2) её трактовка ценности рабочей силы непоследовательна и внутренне противоречива; 3) её идея прибавочной ценности лишена научной основы. Отсюда итоговый вердикт:
„Маркс не выявил никакого имманентного закона капиталистического производства, согласно которому человек, покупающий рабочую силу по её ценности, извлекал бы из её потребления прибавочную ценность“» (с. 126).
Как мы видим, на самом деле провалилась лишь критика Уикстида. Видимо, именно из-за ощущения теоретической слабости Ростислав Исаакович пытается хоть как-то придать ей веса. Он красочно описывает, как публикация статьи произвела эффект разорвавшейся бомбы:
«Нет никаких сомнений, что все социалистические лидеры прочли критику Уикстида, поскольку она была опубликована в официальном органе Социал-демократической федерации. Однако никто из них не решился поднять брошенную перчатку» (с. 126).
Далее Капелюшников упоминает ответ Уикстиду писателя Бернарда Шоу, социалиста-фабианца, который всё же оказался неудачным (более того, сам Шоу потом отказался от теории Маркса, полностью признав правильность теории предельной полезности). Таким образом, как бы ни старались марксисты, но всё-таки, по словам Капелюшникова…
«…на этом первое столкновение маржинализма и марксизма было закончено, и полная победа осталась за Уикстидом. Гробовое молчание марксистов в ответ на критику (если не считать неудачную реплику Шоу) было красноречивее любых слов: ни один из них так и не решился выступить против Уикстида в защиту Маркса. Де-факто они смирились с поражением, признав (полностью или частично, явно или неявно) превосходство теории предельной полезности Джевонса над трудовой теорией ценности Маркса. Впрочем, это не означало окончания самой дискуссии, которая велась в социалистических изданиях еще несколько лет, но уже без какого-либо участия Уикстида. Предметом обсуждения был вопрос: что же делать с трудовой теорией ценности Маркса после того, как были продемонстрированы её неполнота и ошибки? Одни призывали отбросить её целиком, взяв на вооружение теорию предельной полезности, другие предлагали создать из альтернативных теорий Маркса и Джевонса некий гибрид. Но к Уикстиду всё это уже не имело отношения. Факт остаётся фактом: представленная им критика так никогда и не была публично оспорена ни одним марксистом» (с. 127).
Вот что позднее писал Уикстид:
«Паучья схоластика (Маркса) оказалась сметена, а его теория „прибавочной ценности“ отправлена на свалку, где находятся останки всех и всяческих мифологий» (с. 128).
Далее Капелюшников с пафосом приводит мнения различных экономистов, заявляющих о ничтожности Маркса как экономиста, нулевой ценности «Капитала» и победе маржинализма над марксизмом. Однако, вознося молитвы «уничтожившему» марксизм Уикстиду, Капелюшников совершенно случайно забыл о работе «Бём-Баверк как критик Маркса» Рудольфа Гильфердинга51 , о книге Николая Бухарина «Политическая экономия рантье»52 , не оставляющей от маржинализма камня на камне, и множестве более мелких статей, разбросанных по различным научным журналам. Капелюшников, будучи доктором экономических наук, просто не мог не знать об этих работах. Да, они не направлены непосредственно против Филиппа Уикстида. Но они разбивают практически все аргументы маржинализма, выбивая почву из-под ног теории предельной полезности. Полное игнорирование этих работ показывает откровенное нежелание Капелюшникова по-настоящему объективно взглянуть на экономику и ещё раз говорит нам о его предвзятости. Подобное отношение несовместимо с профессией учёного.
В свою очередь, мы в своей работе доказали, что Уикстид и Капелюшников не привели ни одного аргумента, опровергающего систему Маркса. При этом, как было нами со всей убедительностью показано, сама статья Капелюшникова была полна передёргиваний, неверных трактовок, ангажированности и откровенного вранья. Печально осознавать, что столь низкосортный продукт был каким-то чудом напечатан в уважаемом научном журнале.
Но вернёмся к вопросу, вынесенному в заголовок нашей статьи. Так почему же Маркс не ответил Карлу Менгеру?53
А стоило ли ему отвечать? Маркс достаточно скрупулёзно раскритиковал все значимые экономические теории своей эпохи. Раскрыл он и причины, по которым немецкие предшественники Менгера с такой любовью мусолили темы потребительной стоимости, блага и полезности. Всё это ведь уже было в истории политической экономии до Менгера!
Так, мы советуем ознакомиться с работой «К критике политической экономии», где Маркс делает акцент на любви немецких экономистов к категории потребительной стоимости54 . Также настоятельно рекомендуем работу Маркса «Замечания на книгу А. Вагнера „Учебник политической экономии“»55 , в которой Маркс подробно излагает свою концепцию потребительной стоимости и её роль в экономике. В этой работе Маркс даёт основательную критику определения стоимости при помощи иерархии потребностей. Именно эта иерархия потребностей лежит в основе теории Менгера и ряда других представителей теории предельной полезности. Таким образом, можно сказать, что Маркс разбил аргументы маржиналистов ещё до того, как они завоевали популярность.
Как отлично показал Николай Бухарин в своей «Политической экономии рантье», теория предельной полезности по сравнению с ними не привнесла ничего принципиально нового, но сохранила все худшие стороны своих предшественниц, на которых она отчасти основывается. Незнание экономистами истории своей науки вкупе с очевидной классовой ангажированностью — вот основа популярности маржинализма. Поэтому марксистам остаётся задать свой вопрос современным профессорам экономики:
«Когда же идеологи буржуазии попытаются дать честный ответ Марксу, не прибегая к обману?»
Заключение
Классовая борьба продолжается, как бы идеологи капитализма ни уверяли нас в обратном. Да, рабочее движение потерпело ряд сокрушительных поражений и в полной мере ещё не оправилось от них. Однако ход истории остановить невозможно, а противоречия капитализма никуда не исчезли.
Согласно отчёту Oxfam56 , в 2021 году только от голода пострадало от 702 до 828 миллионов человек, что составляет почти десятую часть населения мира! Даже до резкого роста цен на еду в 2022 году почти 3,1 миллиарда человек не могли позволить себе здоровое питание, и эта цифра продолжает расти. При этом продовольственные и энергетические компании более чем удвоили свою прибыль в 2022 году, выплатив 257 миллиардов долларов богатым акционерам. С 2020 года 1 % самых богатых людей мира завладел почти двумя третями всего нового богатства, то есть у них почти в два раза больше денег, чем у остальных 99 % жителей мира! Только 4 цента от каждого доллара налоговых поступлений приходится на налоги на богатство, а половина миллиардеров мира живёт в странах, где нет налога на наследство.
Конечно, за последние сто лет человечество добилось множества успехов. Но старые проблемы не ушли в прошлое, а лишь сместились географически, и вдобавок к ним присоединились новые. До сих пор богатство одних обеспечивается бедностью и нещадной эксплуатацией других, как это было и во времена Маркса.
Это порождает сопротивление всего прогрессивного человечества. Но, чтобы бороться, надо знать, с чем борешься. Это понимают и враги рабочего класса. Играя на противоречиях внутри самого рабочего класса, идеологи буржуазии предлагают рабочим множество лживых теорий, маскирующих сущность проблем. Преимущества единения классов, взаимовыгодное сотрудничество предпринимателя и рабочего, вина отбирающих работу мигрантов и т. д. — все эти пропагандистские приёмы черпают свои идеи из той или иной теоретической работы экономиста, философа или социолога. И работа Капелюшникова — одна из них.
Некачественное образование и узкая специализация простых рабочих облегчают работу пропагандистам. Имея деньги, буржуазия старается подкупить лучшие умы человечества. Она играет на противоречиях внутри самого рабочего класса, каждый раз направляя его на ложные цели. Обманутые пропагандой, рабочие не знают, что им делать. Они совершают необдуманные поступки, терпят поражение за поражением и в итоге впадают в апатию.
Именно поэтому теоретический фронт играет важнейшую роль на протяжении всей истории классовой битвы. В период глубокой реакции все передовые силы человечества обязаны посвятить себя разработке и углублению теоретического понимания происходящих в мире процессов. Даже в период открытой конфронтации, пока есть возможность, передовые слои рабочего класса не имеют права останавливать теоретическую битву. Как писал Бухарин,
«…марксисты никогда не обязывались приостанавливать теоретическую работу даже среди самых жестоких классовых битв, если только для этого есть просто физическая возможность. Гораздо серьёзнее было бы возражение, что нелепо разбирать капиталистическую теорию, раз и её объект и её субъект гибнут сейчас в пламени коммунистической революции. Но и такое рассуждение было бы неправильно, ибо и для понимания текущих событий крайне важно понимание капиталистической системы. А поскольку критика буржуазной теории прокладывает путь к такому пониманию, постольку сохраняется и её познавательная ценность»57 .
Разработка теории — это не благостное сидение на диване, как представляют это худшие представители мещанства, а тяжелейший самоотверженный труд. Любой серьёзный марксист понимает, что от его теоретических ошибок будет зависеть судьба миллионов доверившихся ему рабочих. И чем раньше передовые слои рабочего класса это осозна́ют, тем скорее человечество сможет наконец-то преодолеть муки родов нового общества.
Примечания
- Хайек, Ф. А. (1992). Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. Новости, стр. 255. ↩
- Блауг, М. (1994). Экономическая мысль в ретроспективе. 4-е издание. Дело ЛТД, стр. 207. ↩
- Blaug, M. (1997). Economic theory in retrospect. Fifth edition. Cambridge university press, p. 215. ↩
- Леонтьев, В. (1990). Экономические эссе. Теории, исследования, факты и политика. Политиздат, стр. 106. ↩
- Самуэльсон, П. А. (2002). Основания экономического анализа. Экономическая школа, Предисловие к русскому изданию. ↩
- Mankiw, N. G., Taylor, M. P. (2020) Microeconomics. Fifth Edition. Cengage Learning. ↩
- Капелюшников, Р. И. (1981). Современные буржуазные концепции формирования рабочей силы: (Критический анализ). Наука, стр. 6. ↩
- Капелюшников, Р. И. (1981). Современные буржуазные концепции формирования рабочей силы: (Критический анализ). Наука, стр. 19. ↩
- Капелюшников, Р. И. (2021). Маржинализм и марксизм: первая встреча. Вопросы экономики, (2), 102–132. ↩
- Князев, Ю. К. (2022). Марксизм versus маржинализм. Общество и экономика, (1), 92–98. ↩
- Васина, Л. Л. (2015). «Ценность» versus «стоимость» — «за» и «против». Альтернативы, 2 (87), 122–154. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1964). Сочинения. 2-е издание. Т. 26. Часть III. Государственное издательство политической литературы, стр. 128–129. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1960). Сочинения. 2-е издание. Т. 23. Государственное издательство политической литературы, стр. 46. ↩
- Это выражение не совсем точно, но в первом приближении верно отражает суть дела. Цена — это не просто пропорция обмена товара на деньги, это также и форма стоимости товара в его денежном эквиваленте. При этом деньги сами являются товаром и также являются стоимостью, если мы ведём речь о деньгах, обеспеченных золотом. Подробнее об этом читайте главы 1–3 первого тома «Капитала», а также «К критике политической экономии». ↩
- Здесь мы также идём на некоторое упрощение, так как в реальности рыночная цена колеблется не вокруг стоимости, а вокруг цены производства (см. третий том «Капитала», главы 8–10). ↩
- Заметим, что Маркс полностью не исключает категорию потребительной стоимости из анализа, как считают некоторые исследователи. Подробнее об этом смотрите интересную монографию: Зяблюк Р. Т. (1989). Потребительная стоимость в экономическом учении марксизма и перестройка хозяйственного механизма. Издательство Московского университета. ↩
- Заметим, что в «К критике политической экономии» Маркс ещё не до конца разделил термины «стоимость» и «меновая стоимость», хотя смысл по контексту понятен. Об этом терминологическом затруднении он сделает отдельное пояснение в «Капитале» (см. Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1960). Сочинения. 2-е издание. Т. 23. Государственное издательство политической литературы, стр. 70.) ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1959). Сочинения. 2-е издание. Т. 13. Государственное издательство политической литературы, стр. 14. ↩
- См. Зяблюк Р. Т. (1989). Потребительная стоимость в экономическом учении марксизма и перестройка хозяйственного механизма. Издательство Московского университета. ↩
- Бухарин, Н. И. (2023). Политическая экономия рантье: Теория ценности и прибыли австрийской школы. Изд. стереотип. — М: ЛЕНАНД, стр. 13. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1968). Сочинения. 2-е издание. Т. 46. Ч. I. Государственное издательство политической литературы, стр. 17–48. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1968). Сочинения. 2-е издание. Т. 46. Ч. I. Государственное издательство политической литературы, стр. 18. ↩
- Бухарин, Н. И. (2023). Политическая экономия рантье: Теория ценности и прибыли австрийской школы. Изд. стереотип. — М: ЛЕНАНД, стр. 23. ↩
- Бухарин, Н. И. (2023). Политическая экономия рантье: Теория ценности и прибыли австрийской школы. Изд. стереотип. — М: ЛЕНАНД, стр. 69. ↩
- Перевозов, Д. (2020). Надуманные противоречия марксистской теории земельной ренты. Lenin Crew. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1962). Сочинения. 2-е издание. Т. 25. Ч. II. Государственное издательство политической литературы, стр. 324. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1962). Сочинения. 2-е издание. Т. 25. Ч. II. Государственное издательство политической литературы, стр. 336. ↩
- Перевозов, Д. (2021). Конец «проблемы трансформации» стоимости в цену производства. Lenin Crew. ↩
- Смит, А. (1962). Исследование о природе и причинах богатства народов. Издательство социально-экономической литературы, стр. 63, 65–66. ↩
- Рикардо, Д. (1955). Сочинения. Т. I. Государственное издательство политической литературы, стр. 85. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1960). Сочинения. 2-е издание. Т. 23. Государственное издательство политической литературы, стр. 181. ↩
- «Потребительная стоимость осуществляется лишь в пользовании или потреблении».
Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1960). Сочинения. 2-е издание. Т. 23. Государственное издательство политической литературы, стр. 44. ↩ - Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1960). Сочинения. 2-е издание. Т. 23. Государственное издательство политической литературы. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1962). Сочинения. 2-е издание. Т. 26, ч. I. Государственное издательство политической литературы. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1960). Сочинения. 2-е издание. Т. 23. Государственное издательство политической литературы, стр. 570. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1960). Сочинения. 2-е издание. Т. 23. Государственное издательство политической литературы, стр. 532. ↩
- См. также монографию Зяблюк Р. Т. (1989). Потребительная стоимость в экономическом учении марксизма и перестройка хозяйственного механизма. Издательство Московского университета. ↩
- Рикардо, Д. (1955). Сочинения. Т. I. Государственное издательство политической литературы, стр. 88. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1960). Сочинения. 2-е издание. Т. 23. Государственное издательство политической литературы, стр. 182. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1960). Сочинения. 2-е издание. Т. 23. Государственное издательство политической литературы, стр. 183–184. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1960). Сочинения. 2-е издание. Т. 23. Государственное издательство политической литературы, стр. 613. ↩
- Смит, А. (1962). Исследование о природе и причинах богатства народов. Издательство социально-экономической литературы, стр. 64–65. ↩
- Смит, А. (1962). Исследование о природе и причинах богатства народов. Издательство социально-экономической литературы, стр. 67–68. ↩
- Смит, А. (1962). Исследование о природе и причинах богатства народов. Издательство социально-экономической литературы, стр. 69. ↩
- Смит, А. (1962). Исследование о природе и причинах богатства народов. Издательство социально-экономической литературы, стр. 74. ↩
- Рикардо, Д. (1955). Сочинения. Т. I. Государственное издательство политической литературы, стр. 86. ↩
- Рикардо, Д. (1955). Сочинения. Т. I. Государственное издательство политической литературы, стр. 90. ↩
- Рикардо, Д. (1955). Сочинения. Т. I. Государственное издательство политической литературы, стр. 85. ↩
- Рикардо, Д. (1955). Сочинения. Т. I. Государственное издательство политической литературы, стр. 92. ↩
- Рикардо, Д. (1955). Сочинения. Т. I. Государственное издательство политической литературы, стр. 106. ↩
- Гильфердинг, Р. (1923). Бём-Баверк как критик Маркса. Московский рабочий. ↩
- Бухарин, Н. И. (2023). Политическая экономия рантье: Теория ценности и прибыли австрийской школы. Изд. стереотип. — М: ЛЕНАНД. ↩
- Интересно, что Энгельс в соавторстве с Каутским дал ответ его брату — Антону Менгеру (см. статью «Юридический социализм» в Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1961). Сочинения. 2-е издание. Т. 21. Государственное издательство политической литературы, стр. 495–516.). Советуем всем ознакомиться с этой статьёй, чтобы ещё яснее представлять сущность надклассовой честности семейки Менгеров. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1959). Сочинения. 2-е издание. Т. 13. Государственное издательство политической литературы, стр. 14. ↩
- Маркс, К. и Энгельс, Ф. (1961). Сочинения. 2-е издание. Т. 19. Государственное издательство политической литературы, стр. 369–399. ↩
- Christensen, M. B., Hallum, C., Maitland, A., Parrinello, Q., Putaturo, C. (2023). Survival of the Richest: How we must tax the super-rich now to fight inequality. Oxfam GB. ↩
- Бухарин, Н. И. (2023). Политическая экономия рантье: Теория ценности и прибыли австрийской школы. Изд. стереотип. — М: ЛЕНАНД, стр. 5. ↩