Статья одного из наших постоянных авторов, посвящённая критике недавно вышедшего «Манифеста научного централизма». Этот материал — пример конструктивной научной критики в адрес LC. Мы воспринимаем позитивно такую критику и открыты для конструктивного спора. Несмотря на то, что статья Владимира Прибоя затрагивает только исторические оценки постсоветского левого движения, высказанные в «Манифесте…», мы уверены, что материал будет интересен всем нашим читателям без исключения.
Статья публикуется в дискуссионном порядке. Возможно, далее последуют ответные материалы от наших товарищей, несогласных с позицией Владимира Прибоя по вопросам, поднятым в этом тексте.
UPD 28.12.2022: итог дискуссии был подведён в статье В. Сарматова «О промотавшихся „отцах“" постсоветского коммунизма».
Постановка проблемы
Пару месяцев назад журнал Lenin Crew опубликовал очередной программный документ, который, помимо характеристики «текущего момента», содержит в своей первой, предварительной, части некое историческое обоснование выдвигаемой позиции. Я не буду пересказывать всё, но вот пара наиболее показательных моментов специально для тех, кто не смотрит на сноски во время чтения:
«Оглянись назад. Что сделали предыдущие поколения левой швали? Тридцать лет тусовки и игр в политику. Тридцать лет предательства рабочего класса».
«Вся история левого движения последних тридцати лет — это история предательства коммунизма, предательства рабочего класса. И будущее у него одно — лежать и догнивать на свалке истории».
«Коммунисты должны вынести суровый урок из великого исторического позора постсоветских левых».
Эти утверждения, на мой взгляд, в корне неверны. Чтобы так говорить, нет достаточных оснований, эти слова не отражают всей сложности проблемы.
Особую коварность этим историческим оценкам придаёт то, что легковесные суждения о прошлом в тексте щедро перемешаны с реальными фактами дня сегодняшнего, со справедливой оценкой текущего момента. Перемешаны до степени неотделимости. Но историзма в таком подходе нет ни грана, это подмена. Вольная или невольная, но это так. Если читателя воротит от разброда, коммерциализации и теоретической безграмотности современных леваков, он автоматически должен ставить nihil над всем, что было после закрытия здания ЦК КПСС на Старой площади, а не искать в этом прошлом ответов.
По моему мнению, авторы просто экстраполируют своё негативное отношение к текущей ситуации в коммунистическом движении на прошлое.
Как волонтёр Lenin Crew, стоящий вне структуры, но активно с ней сотрудничающий, сохраняю надежду, что это не более, чем временная ошибка. Возможно, авторов манифеста сгубило то, от чего в своё время пострадало множество талантливых публицистов: в погоне за красным словцом пришлось зайти так далеко, что верного пути уже и не разглядеть.
Примечательно, что ряд постоянных читателей Lenin Crew и авторов журнала убеждали меня в том, что проблема надумана. Изначально я хотел оставить этот и подобные моменты за скобками, но потом понял, что читателю придётся принять неизбежность моего непрерывного диалога с коллективом LC. В полемическом материале без этого нельзя. Однако не всегда мои критические замечания направлены именно в сторону авторов манифеста. Я обращаюсь и к простым читателям, которые по ходу повествования могут возразить мне по ряду пунктов, прямо не касающихся основной полемики.
По мнению LC, никаких разногласий по вопросу нет. Значительная часть участников стоит на позициях, что изучение причин, по которым левые 1990-х и 2000-х не смогли добиться успеха, по-прежнему остаётся важной темой. Необходимо понять, какая часть их неудач была обусловлена объективными обстоятельствами, а какая — субъективными факторами. Я солидарен с такой оценкой, да вот беда — «Манифест…» прямо отвечает на этот вопрос. В тексте явно указывается на то, что всё зависело от субъективной позиции и все принятые решения всех действующих лиц были прямым предательством. Левому движению в постсоветской России дана безапелляционная историческая оценка. Свалка истории, «шваль» и непрерывное предательство — не иначе. Никаких достижений, только негатив. Это сказано прямым текстом.
Я указывал на то, что при подобном подходе изучение истории коммунистического движения в постсоветское время на страницах Lenin Crew рискует превратиться в реинкарнацию самых буйных перегибов 1930-х. Генеральная линия задана, тов. Троцкий — агент всех империалистических разведок сразу. Потому только и остается изучать то, как именно он предавал рабочий класс и по скольку раз на дню.
Меня уверяли, что я сам перегибаю палку. Я же видел «успокаивающее» сообщение одного из редакторов о том, что история «тусовок» и «предательства рабочего класса», видите ли, «тоже полезна». Вопрос о том, что она, эта история, может быть иной, даже не ставится. Не в том смысле, что прошлое полно героями, а «научные централисты всё замалчивают». Совсем нет. Просто, быть может, эти люди были жертвами своего времени? Быть может, была там светлая тенденция, которую затоптали, которую забороли?
Увы, курс заложен, товарищи.
«Краткий курс».
Было ещё, правда такое высказывание: «всякий манифест должен быть ёмким и кратким, потому более развернутая, а значит, более объективная оценка туда просто не поместилась». Короче говоря, к резкости слога «обязывал жанр». Отметаю этот аргумент по двум причинам. Во-первых, задумка писать кратко обязывает писать точно. Если за 30 лет без советской власти было в коммунистическом движении что-то положительное, оно тоже должно было быть кратко и ёмко охарактеризовано. Во-вторых, беседы с авторами и редакторами, на которые я ещё буду ссылаться, свидетельствуют как раз о том, что «как слышится, так и пишется». Так что в «Манифесте…» мог быть полемический запал, от которого теперь неудобно отказаться, но в вопросе нет моего недопонимания.
Остальные частности постараемся разобрать по ходу пьесы.
Курс LC — дело действительных членов организации и редакции журнала. Конечное решение по вопросам их редакционной политики за ними. Я же хочу воспользоваться площадкой для того, чтобы высказать свои мысли на тему.
Во-первых, чтобы поговорить с редакцией о проблеме обстоятельно, а не между делом, в личных сообщениях, которые потом потеряются.
Во-вторых, чтобы объяснить свою позицию ещё и читателям, для которых моё суждение о прошлом, как мне кажется, не будет совсем уж безынтересным.
В-третьих, чтобы, отталкиваясь от чужой позиции, чётче сформулировать представления об узловых проблемах, над которыми ещё предстоит работать всем нам.
Исторический контекст: декорации или глубокий фон?
Первый вопрос, который хочется поставить в связи с изложенным в «Манифесте научного централизма», — это вопрос о критериях «левой швали». Не будем переходить к этическим аргументам уровня «а судьи кто?». Вообще обойдемся в материале без всякой этики, потому что наша цель — истина, а не охрана светлой памяти каких-либо людей из прошлого, пусть даже и очень замечательных. Постараемся ответить на другой вопрос — «а судить как?».
Почему мы можем с уверенностью утверждать, что одно движение было прогрессивно, имело будущее, правильно понимало объективные тенденции, а другое, напротив, тормозило прогрессивные преобразования, не понимало объективных тенденций и предавало, вольно или невольно, рабочий класс? Только по тому историческому контексту, в котором рассматриваемые организации действовали. Политический курс зависит от расстановки классовых сил, последняя же зависит от особенностей экономического развития, всего хода развития капитализма.
Возьмём пример. Реставрация социализма после 1991 года. Хотя бы в пределах России, не говоря уже обо всём бывшем СССР. Были ли какие-то объективные предпосылки к тому, чтобы быстро осуществить возврат к советской модели социализма, или же это была вредная, неосуществимая утопия?
Если мы отвечаем, что реставрация была невозможна, то «экстремистские» течения в постсоветском коммунистическом движении должны рассматриваться не иначе, как вредный уклон, как заблуждающиеся, увлекающие народ на ложный путь. Наиболее же верной оказывается тактика тех, кто утверждал, что капитализм — это всерьёз и надолго, а потому работал на раскол нового класса собственников, делая уступки в том числе и нарождающейся мелкой буржуазии.
Если мы отвечаем наоборот, то, напротив, все «умеренные» коммунистические движения нельзя рассматривать как прогрессивные, всякая уступка новой власти, всякое смирение с новыми порядками и участие в осуществлении этой преступной власти было осознанным или невольным предательством интересов рабочего класса. В то же время «непримиримые» сторонники реставрации становятся наиболее прогрессивной силой данного периода. И все средства были хороши, и если есть за что «ругать», так это за недостаточность радикализма…
Но даже тут есть загвоздка. А о каком периоде речь? Вот эта реальность реставрации, если она вообще была, — сколько она длилась? Мы говорим о периоде 1991−1993 годов? О периоде 1991−1996? А когда у нас вообще «стабилизация» капитализма происходит?
Это всё не праздные вопросы «книжных червей от марксизма», которые «долой, их жизнь решит». Не поняв вовремя изменения объективных тенденций, партия может легко утерять себя в новой эпохе, ни единой буквой и ни единым делом не изменив прежней программе. Ветер истории подует в паруса тех, чья тактика ранее была изменой рабочему классу, но теперь стала ложиться на объективные тенденции.
Трагедия тут в том, что и стратегические цели у новых лидеров могут лежать в сфере реформизма, а не революционности. С другой стороны, и первая партия из нашего примера может правильно понять изменившуюся обстановку, первой свернуть на новый курс, сделав необходимые уступки и при этом, что архиважно, продолжать следовать к революции как стратегической цели.
Значимость субъективного фактора тут и впрямь становится велика, как и роль революционной теории для правильной оценки момента. Но вы никогда не сможете судить о субъективном факторе верно, не зная исторического контекста.
Ещё один пример. Имела ли место в постсоветской России борьба за разные варианты развития капитализма? Если да, то каковы были альтернативные варианты и, самое главное, какой из сценариев в долгосрочной перспективе отвечал интересам коммунистических сил?
Ища ответы на эти масштабные вопросы нашей современной истории1 , можно прийти к совершенно разным выводам.
Допустим, верен вывод о безальтернативности развития капитализма в России. В таком случае внутриклассовые столкновения самой буржуазии, вроде октября 1993 года, должны были быть левым безразличны. Участие в них, выходит, только дискредитировало коммунистическое движение и уводило рабочий класс в сторону, ведь в принципе могло получиться только то, что мы видим сегодня.
Если же мы делаем заключение о наличии ряда противоборствующих сценариев2 , которые могли быть более или менее благоприятны для левых, картина меняется. Здесь выходит, что, когда возможность реставрации была упущена (если она вообще была), имело смысл побороться хотя бы за более «демократический» вариант капитализма.
Кому-то в этих примерах всё ещё может не хватать «практики». А зря, потому что всё это, если приложить к конкретным политическим ситуациям тех лет, вопросы тактики, вопросы союзов и т. д. И эти вопросы однажды, хорошо или плохо, стихийно или осмысленно, но уже решили современники тех событий. Мы, вооруженные послезнанием, видя картину пусть не вблизи, но зато на более широком фоне, должны решить те же проблемы ещё раз, с той же живостью, как если бы сами участвовали в той борьбе. Не ради того, чтобы повлиять на прошлое, ибо это невозможно, но прежде всего ради нас самих, ради будущности движения.
Чтобы отделить одно от другого, правду от лжи, необходимый политический манёвр от «предательства рабочего класса», нужно понимать исторический контекст всей эпохи, нужно понимать развитие постсоветского капитализма. Потому что любое обвинение, брошенное той или иной коммунистической партии постсоветского времени, от КПРФ до [очередная микроскопическая партия, о которой вы ничего не знали, пока случайно не наткнулись в этой статье], может быть легко отбито тем, что господствовала та или иная объективная тенденция или её не было вовсе.
А противники утверждают, что да. А критикуемая партия — что нет. И так завязывается пустая бездоказательная демагогия, которой до уровня дискуссии не хватает самой малости — знания действительности. Зато вырванных из контекста цитат — в изобилии.
Сам факт того, что наследники безвременно усопшей КПСС и сегодня ещё подают признаки жизни, отчасти связан и с тем, что невозможно провернуть, как это было в начале XX века, «идеологический разгром народничества». Нет книги «Развитие капитализма в России» про постсоветский период. Претендуют на звание такой работы многие издания, но все выкованные до сегодняшнего дня мечи безнадёжно тупы и заколоть ими кого-то получится едва ли. Возможно, на локальных материалах удастся проиллюстрировать какие-то наиболее вопиющие вещи из истории КПРФ, но не более3 .
«Манифест научного централизма» подобных дилемм не знает, хотя, казалось бы, обвинения в недооценке теории в отношении LC звучат комичнее всего. Тем не менее, вышедший документ уже всех рассудил. Его авторам не нужен контекст, чтобы выносить приговор. Суд обойдётся без рассмотрения дела!
Что самое интересное, когда я ставил те же вопросы перед одним из авторов манифеста в переписке, по каждой из обозначенных выше проблем мне был изложен краткий ответ. Вот его суть.
Во-первых, реставрация была возможна. Объективные её предпосылки «очевидны»: пока ещё не все заводы распродали на металлолом, а «красный протест» был ещё на коне. Но левые в силу своей глупости и неподготовленности этот потенциал реализовать не смогли.
Во-вторых, альтернативность развития постсоветского капитализма действительно имела место. И для левых даже была разница, какой вариант развития победит. Но тут мне всех карт в беседе не раскрыли. Ну или я из беседы так и не понял, какой из вариантов был условно «лучше» или «хуже».
Вот это да! Я до сих пор людей за руку дергаю с вопросом о том, почему на советских предприятиях начинала падать фондоотдача, а тут без меня уже весь постсоветский капитализм разгадали. Ай да молодцы! На статьи не разменивайтесь, жду сразу монографию.
А если серьёзно, то как минимум первый пункт звучит очень даже похоже на правду. Но он нуждается в доказательствах, а их нет. И пока их нет, в оценках надо быть аккуратнее. Это мнение, но не истина.
Может, правда, возникнуть закономерный вопрос: с какой стати тогда я берусь судить о происходивших в то время процессах? Спешу отметить, что также высказываю не истину, но мнение. И не могу отнять того же права у оппонентов. Разница лишь в том, что моё мнение пока куда более аргументированно, чем у авторов «Манифеста…»
Оставим в стороне вопрос о том, что выводы в документе сделаны без опоры на какую-либо проработанную концепцию развития постсоветского левого движения. Остановимся на том, что цельная концепция необходима мне, как пытающемуся опровергнуть пункт документа. И… у меня её нет. Её не может быть без той основы, на которой я останавливался выше.
Но я постараюсь хотя бы поставить вопросы, набросав картину в самых общих чертах. Для меня проблема хотя бы существует, а вот для авторов документа — нет. Мои ошибки, а они будут, — это серьёзные промахи, в то время как оппонентам ошибиться будет трудно: ведь они не утверждали ничего конкретного кроме того, что всё нужно отринуть. У них огромный «оперативный простор» для обоснования этого тезиса постфактум. Или ухода от него.
Теоретическое бессилие как causa causārum
«То и дело слышу: Жорес не учёл, Герцен не сумел, Толстой недопонял. Словно в истории орудовала компания двоечников».
Из к/ф «Доживём до понедельника»
В программных установках Lenin Crew лично меня всегда привлекала ориентированность именно на интеллектуализацию левого движения. Ещё будучи акционистом, я увидел достаточно, чтобы содрогаться по сей день. Какая там онтология и гносеология! Были граждане, которые и слов-то таких не знали. Более того, они даже идеологию, в самом дурном смысле, то бишь набор догматов, отказывались усваивать. Все попытки обучить их хоть чему-то со стороны более опытных товарищей решительно воспринимались в штыки, а сама идеология именовалась не иначе, как «идиотология». Людей не интересовали ни социализм, ни марксизм, ни конечная цель действий, ни даже их осмысленность в настоящем. «Движ» ради «движа», а там поглядим. Живой флагшток для пикетов с открывающимся ртом, который иногда спрашивал: «А когда уже будет „несанкция“»? Такого иногда даже к журналистам пускать было опасно. Рот открыл — уже всю акцию испортил. Обнять и плакать.
И этот человек должен быть агитатором и пропагандистом своей идеи? Да он даже представления о ней не имеет!
Меня успокаивали, что это «практик». Ему, мол, не надо. Какая для уличного политического активиста (да-да, именно уличного) может быть «практика», кроме пропаганды и агитации, я не знаю до сих пор. А для неё прежде всего мозги нужны, мозги. А их нет. Возможно, имелась в виду расклейка стикеров, изготовление растяжек и прочая раздача газет, но эти навыки приходят меньше, чем за год, даже к самому криворукому. А дальше? Как показывает опыт — всё. Конец развития.
Я замечу, что это только одна сторона медали, самая тёмная, да и то я привёл в пример вопиющую крайность. Светлая сторона тоже была. Да, такие бездари (хотя как люди они могли быть и весьма неплохи) составляли массу. Но это была преходящая масса, собиравшаяся вокруг определенного ядра, «динозавров», тащивших на себе всё региональное отделение. И там было кем гордиться: зачастую те самоучки выглядели перспективнее «недоучек» из современных кружков, коих расплодилась масса и которые представляют собой чуть более прокачавшийся тип акционистов, усвоивших пару демагогических приёмов. В числе «динозавров движа» же были люди, как правило, ищущие и разносторонние. Тем более, что экстремальные ситуации, связанные с уличной активностью, давали им опыт, которого у многих современных активистов нет. В том числе и по поддержанию дисциплины, укреплению спаянности коллектива.
Но безобразие с людьми-флагштоками тоже было. И на фоне подобных воспоминаний даже понимание марксизма как разновидности спинозизма — уже прогресс. Потому что ни о каком противостоянии с официальной академической наукой, с ревизией советской истории, с философским идеализмом, с новомодными экономическими концепциями речи просто не шло. Сейчас у нас тоже не то чтобы большие успехи, но теперь хотя бы есть признание проблемы.
Тем не менее, до абсурда можно довести всё. Вот и в «Манифесте научного централизма» субъективная глупость постсоветских леваков выставлена в роли чуть ли не демиурга истории. В силу глупости не собрались в партию (нет, не так, «в Партию», в духе документа), в силу глупости, как выяснилось из переписки, не справились с реставрацией, в силу глупости предавали рабочий класс, в силу глупости избрали неверную тактику (акционизм)… Так и хочется воскликнуть: и всё это сами?! И никто не помогал?!
А если серьёзно, то ставить вопрос надо так: могли ли постсоветские левые быть кем-то, кроме тех, кем они стали?
Потому что в России XIX века революционеру нельзя было опираться на что-либо ещё, кроме как на наследие «революционных демократов», нельзя было быть кем-то, кроме как народником. Если вы попытаетесь обвинить революционеров той эпохи в том, что они не были диалектическими материалистами и не вели за собой стальные батальоны пролетариата, то вам в ответ покрутят пальцем у виска. Ещё бы декабристам такие требования выдвинули!
В отношении постсоветских левых же проблема будто бы отсутствует. После 70 лет советской власти ещё бы не быть революционным марксистом! Марксизм уже существует, он более чем известен, пролетариат вышел на общественную арену уже лет как 200 — значит, проблема закрыта. Тем не менее, реальность может оказаться сложнее.
Начнём с того, что существовала объективная тенденция перерождения коммунистических партий, которая выражалась в медленном, но верном крене «вправо». Мировая тенденция. Приведём свидетельства работника Международного отдела ЦК КПСС К.Н. Брутенца. Обойдёмся несколькими большими цитатами, хотя по-хорошему к «делу» надо подшить всю главу «О международном отделе ЦК», если не всю книгу.
«Я пришёл в Международный отдел, когда коммунистическое движение уже перевалило через пик своего влияния и вступало в полосу упадка. Задачу патронирования движения приходилось решать в условиях нарастающих в нём трудностей и раздоров.
Во-первых, хотя в коммунистическом движении все еще участвовали миллионы людей, бескорыстно веривших в провозглашённые идеалы и приносивших на их алтарь серьёзные личные жертвы, а иногда и жизнь, хотя в нём было немало мужественных и ярких лидеров „без страха и упрёка“, идеологическая основа движения уже подверглась заметной эрозии и лишилась солидной доли своей привлекательности, а возникшие идеологические ножницы становились всё шире. Достаточно, например, сравнить наши позиции („мы — самая передовая сила в мире“, „авангард и главный оплот борьбы за мир и демократию, коммунизм, против империализма“) и установки Союза коммунистов Югославии или грамшианскую платформу Итальянской компартии. Специфические подходы к революции, к возможности и целесообразности вооруженного пути, партизанской борьбы, к экономическим проблемам были у кубинцев. А что же говорить о Китайской компартии! Уместно также задаться вопросом, насколько официальная идеология оставалась подлинным нервом деятельности той или иной партии, а не была заклинанием, удостоверяющим принадлежность к определенной политической силе.
Во-вторых, хотя сохранялись более или менее общие программные установки, растущее разнообразие условий требовало от каждой партии серьёзного приспособления к конкретной обстановке.
В-третьих, хотя существовали опредёленные организационные связи и элементы взаимопомощи между коммунистическими партиями, своеобразный процесс эрозии происходил и тут.
Наконец, в-четвёртых, хотя интернационализм ещё оставался неким конституирующим движение фактором, стал уже блекнуть и он, отступая перед набирающими силу национал-коммунистическими настроениями
<…>
Компартии „третьего мира“ оказались не в состоянии оградить себя от растущего влияния национального момента, от националистической эйфории в эпоху освобождения от колониализма. Да и в развитых странах не все партии смогли устоять перед соблазном натянуть на себя националистическую тогу, стремясь таким образом компенсировать слабеющее притяжение собственной идеологии. Антиинтернационалистический и националистический вирус вносили в движение и партии социалистических стран, которые практически утвердились на национал-коммунистических позициях».
Вряд ли столь масштабный и всеобъемлющий процесс вообще может быть объяснён чисто субъективными причинами, тем, что кто-то чего-то не дочитал, кто-то кого-то не научил или тем, что кто-то внезапно поглупел. Карен Брутенц, как человек непосредственно работавший на этом направлении, видел всё куда более реально. И я склонен доверять его оценке; как мы увидим далее, она подтверждается и иными источниками. Здесь можно кое с чем поспорить, но оставим это на другой раз.
Вот ещё одна цитата. Очень громоздкая, но, на мой взгляд, необходимая:
«Самой глубокой, „подводной“, и самой основательной причиной (которую не осмеливались признать или назвать) стагнации или даже кризиса в коммунистическом движении служило то, что всё более эфемерной, всё менее реалистической становилась его исходная цель — мировая социалистическая революция. И всё более сомнительной и всё менее правдоподобной — перспектива прихода компартий к власти в результате собственных усилий, а не вмешательства социалистических государств. Всё труднее было сохранять даже видимость единства в движении, где представлены правящие партии, руководствовавшиеся прежде всего государственными интересами и соображениями, партии развитых капиталистических стран, которые оставили позади себя этап зрелости для революционных сдвигов, и партии развивающихся стран, которые не созрели для социалистической трансформации.
Компартии, напомню, возникли на волне революционных выступлений 1917–1923 годов как партии пролетарской революции. После того как революция победила в России и потерпела поражение на Западе, рабочее движение в странах развитого капитализма всё более приобретало не те формы, на которые первоначально ориентировались компартии. И всё более явным становилось, что развитие идёт не по тем схемам, которые были созданы и считались единственно правильными.
Сопротивление рабочего класса капиталистической эксплуатации, благодаря его возросшей организованности и существованию социалистической системы, доказало свою эффективность, принесло весомые плоды. В результате крепло стремление к решению социальных проблем посредством реформ. Но тут в более выгодном положении оказывались не коммунистические, а социал-реформистские партии.
Трудности порождались и изменением социального состава населения, прежде всего рабочего класса, за счёт увеличения численности так называемых „белых воротничков“. Заметно выросла роль интеллигенции, студенчества. Соответственно видоизменялся, усложнялся и состав компартий. Серьёзной проблемой для них, особенно на Западе, стало программное требование диктатуры пролетариата. В обстановке, когда общество решительно ориентируется на демократические порядки, когда само слово „диктатура“ вызывает ассоциации с наиболее одиозными фигурами недавнего прошлого или настоящего, сохранение этого лозунга в прежнем или даже откорректированном виде само по себе уже отпугивало.
Массовые партии сталкивались и с особыми внутренними проблемами. Всё более обнаруживалось, что для них не совсем подходят те организационные формы и методы, которые годились для кадровых партий. Приходилось уже считаться, прежде всего на Западе, с разнообразием мнений, взглядов: ведь деятельность коммунистов приобретала там преимущественно открытый характер.
У малых партий на Западе эти сложности усугублялись тем, что они, имея весьма ограниченное представительство в парламентах либо вовсе не имея туда доступа, оказывались в очень невыгодном положении. Нередко люди, даже сочувствовавшие политике коммунистов, на выборах за них не голосовали, чтобы голоса „не пропадали зря“. А длительное пребывание в оппозиции, в атмосфере воинственного антикоммунизма вызывало у молодых (преимущественно) членов партии разочарование и нетерпение, порождало левацкие настроения.
Ситуация некоторой изоляции могла даже порождать ложное чувство избранности, которое является изнанкой и спутником всякого сектантства. Присутствуя на съезде Компартии США в 1986 году, я вынес впечатление, что её активисты (многие из них за свою партийную принадлежность подвергались дискриминации, поплатились карьерой) чуть ли не гордятся своим „изгойством“, остракизмом, которому подвергаются и стену которого не очень-то и стремятся пробить».
Если представить всё это тезисно, то причинами подъёма национал-коммунизма являются:
- Провал мировой революции и исчерпание внутренних ресурсов для революционных преобразований, которое, в свою очередь, было связано, как ни парадоксально, с успехами рабочего движения. Пламенный привет сторонникам «непосредственного перерастания экономической борьбы в политическую»!
- Изменение социальной структуры общества и трансформация рабочего класса привели к потере социальной опоры. Таким образом, идеологическая трансформация была инстинктивной попыткой расширить социальную базу.
- Схема партии «ленинского типа» отлично показала себя в условиях, когда коммунисты находились на нелегальном положении, но изменение этих условий и иной формат политического процесса требовали новых организационных форм.
Как показала история, было всего два варианта выхода из этой неприятной ситуации: измениться, подхватив «оппортунистический вирус» национал-коммунизма, еврокоммунизма или чего-то ещё или остаться ортодоксами, свято соблюдающими прежние догматы. Если это так, фрагмент про сектантство блестяще характеризует не только судьбу американской компартии, но и дальнейшую судьбу тысяч организаций после 1989 года. В том числе и в России.
Но это всё про мир в целом. Давайте ближе к нашим реалиям.
В 2018 году на страницах Lenin Crew вышла работа нашего польского товарища, Петра Биелло, посвящённая Польской Народной Республике. Я акцентирую внимание на второй части этого замечательного труда, поскольку значительная часть повествования там концентрируется на двух вещах, которые редко кто берётся изучать в России. Во-первых, это изменение социального состава рабочего класса в ПНР. Во-вторых, это расслоение ПОРП (Польская объединённая рабочая партия) на «космополитическую» и «националистическую» фракции, которые боролись между собой, имели различную социальную базу в польском обществе, а в конечном счёте — и различную политическую будущность после падения Берлинской стены.
Не буду пересказывать далее подробно, но отмечу, что всем интересующимся историей КПСС этот текст нужно прочесть обязательно. Почему? Потому что идеологические метаморфозы ПОРП очень и очень похожи на то, как, невидимо для наблюдателя извне и снизу, раскалывалась КПСС. Причём на те же самые фракции — «космополитов», ориентированных на западные ценности и реформу социализма шестидесятников, и «националистов» из народных низов, стремившихся трансформировать обветшавший марксизм-ленинизм во что-то вроде новой национальной идеи. С исконно русским оттенком, разумеется.
Особенности политической системы не позволяли «оформить развод» официально, и потому противоборствующие направления мысли и в СССР, и в Польше группировались по журналам. Вот любопытный момент из воспоминаний советского историка Генриха Иоффе, где он формулирует идеологическую платформу журнала «Молодая Гвардия», который в противовес либеральным изданиям вроде «Огонька» или «Нового мира» станет чуть позже одним из главных рупоров «антиперестроечных сил»:
«В 1972 году Яковлев стал первым из ведущих партийных идеологов, выступившим против поднимавшего голову великодержавного шовинизма. Этот шовинизм провозглашался тогда главным образом в журнале „Молодая гвардия“, который призывал власть опираться не на прогнившую, обмещанившуюся, прозападную интеллигенцию, а на простой, трудовой народ, его национальную самобытность. С одной стороны, это представляло опасность для правящего режима многонациональной страны, но с другой — блокировало опасность диссидентства, действительно ориентировавшегося на западные ценности. В общем, в идеологической сфере возрождалось что-то подобное старым спорам западников и славянофилов».
Да ведь всё это почти готовая идеологическая платформа того, что получит в публицистической литературе множество имён: «национал-коммунизм», «советский консерватизм», «красно-коричневые». А в общем и целом имя этому явлению — левый национализм. Любопытно, что это явление, значимое для всей истории постсоветского коммунистического движения, даже определить однозначно по сей день не удосужились. Собирательный образ описываемого всем «бывалым» понятен, но строго не определён.
Бесспорно, не все авторы «Молодой гвардии» встанут на эту платформу. Отсюда вышли и многие вполне откровенные русские националисты, лишённые всякого намёка на левизну. Но отрицать родство такой позиции с тем, какую идейную эволюцию проделают структуры разгромленной КПСС в постсоветское время, невозможно.
Вот вам характерное свидетельство из зала Конституционного суда в 1992 году. Слушается «Дело КПСС». Выступает член ЦК КПСС (обратите на это внимание!) А. А. Денисов. Что он говорит о себе? Во-первых, он верующий. Во-вторых, он считает, что К. Маркс извратил диалектику Гегеля, выкинув оттуда «дух». В-третьих, А. Денисов продолжает считать себя твердокаменным коммунистом4 . И нет никого, кто ему в этом возражает!
И он не один такой! Их даже не партия. Их — партии. И такие кадры не с неба свалились. Они сформировались внутри советской системы и спокойно прошли свой карьерный путь до самых вершин, где вступили в схватку с «шестидесятниками-реформистами» формата А. Н. Яковлева. Самый характерный пример — Г. А. Зюганов. А «Слово к народу», опубликованное в 1991 году?
«Мы зовём к себе рабочий люд, которому нынешние фарисеи обещали изобилие и заработки, а теперь изгоняют с заводов и шахт, обрекают на голод, бесправие, на унылое стояние в очередях за пособием, ломтем хлеба, за милостыней богачей и хозяев.
Мы зовём к себе трудолюбивых крестьян, измотанных невежественной властью, чьи нынешние судьбы решают вчерашние разрушители деревень и творцы утопических программ, навязывая хлеборобу кабальный обмен, обрекая на запустение пашни, на истребление уцелевших, кормящих страну хозяйств.
Мы взываем к инженерам, чьими руками, умом и талантом были созданы уникальная техническая цивилизация, мощная индустрия, обеспечившая благополучие и защиту народа, позволившая Родине взлететь в космос. Техника, которая, устав работать, нуждалась в модернизации и обновлении, за шесть лет безделья и разглагольствований остановилась и рухнула, и теперь мы — страна остановленных предприятий, умолкнувшей энергетики, исчезнувших товаров, растерянных обнищавших инженеров, отлучённых от творчества.
<…>
Мы обращаемся к партиям, большим и малым, к либералам и монархистам, к централистам и земцам, к певцам национальной идеи. Мы обращаемся к партии — коммунистической, которая несёт всю ответственность не только за победы и провалы предшествующих семидесяти лет, но и за шесть последних трагических, в которые компартия сначала ввела страну, а потом отказалась от власти, отдав эту власть легкомысленным и неумелым парламентариям, рассорившим нас друг с другом, наплодившим тысячи мертворожденных законов, из коих живы лишь те, что отдают народ в кабалу, делят на части измученное тело страны. Коммунисты, чью партию разрушают их собственные вожди, побросав партбилеты, один за другим мчатся в лагерь противника — предают, изменяют, требуют для недавних товарищей виселицы, — пусть коммунисты услышат наш зов!
<…>
Сплотимся же, чтобы остановить цепную реакцию гибельного распада государства, экономики, личности; чтобы содействовать укреплению советской власти, превращению её в подлинно народную власть, а не в кормушку для алчущих нуворишей, готовых распродать всё и вся ради своих ненасытных аппетитов; чтобы не дать разбушеваться занимающемуся пожару межнациональной розни и гражданской войны».
Это я ещё пропустил фрагмент с обращением к РПЦ. Да, её тоже в конечном счёте призывали содействовать «укреплению советской власти».
Сейчас кажется, будто это чистой воды бред. Подобные тексты ожидаешь увидеть на стенке интернет-фриков, не более. Но последние как раз и есть уже мёртвый отголосок когда-то живой политической действительности. Всё это когда-то было всерьёз! И не нужно от этого плеваться, нужно это понимать. Люди, приходя в наше движение и видя такое прошлое, стирают пот со лба с облегчением, что они-то другие, что они-то не имеют с такими моментами ничего общего. Но правда в том, что всё существующее ныне вышло вот из этой шинели, даже если рождалось в противопоставление. Сначала было это. Потом уже возникло всё остальное. Понимая подобную платформу прошлого, мы лучше понимаем и себя сегодняшних.
Если копнуть ещё глубже, то на советской почве эти идеологические посылы были сформулированы даже много ранее. Подобная идеология своей исходной базой имеет «патриотический разворот» сталинской эпохи и формирование «советского патриотизма» как компромиссного суррогата, который должен был стать широкой платформой, призванной сплотить советское население, в том числе и ущемлённое новой властью, перед лицом агрессора. Один из основателей Lenin Crew, Виталий Сарабеев, посвятил этому целую массу материалов.
Особенности работы Петра Биелло в том, что он, помимо прочего, попытался найти социально-экономические корни ренессанса подобной идеологии, проследить трансформационные процессы в динамике на польском материале. В России это поле и по сей день не пахано.
Можно только в самых общих чертах отметить, что многое из написанного в СССР по поводу утопического социализма будто бы смотрит в будущее, а не в прошлое. Взять хотя бы вот этот момент:
«…синкретические идеологические образования, с характерным для них особым состоянием сознания и мышления, при котором «учения» и «теории», включающие элементы объективно антагонистических идеологий, субъективно воспринимаются как внутренне непротиворечивые, однозначные, логически стройные системы. При этом опять-таки следует иметь в виду, что эти синкретические образования являются особой стадией, формой борьбы, а не сосуществования восходящих и нисходящих потоковПод потоками имеются в виду поднимающееся сознание набирающего силу класса и угасающее сознание прежнего гегемона. — В. П.»5 .
Читаешь будто бы не про Томаса Мора, а про шествие с растяжкой «Коммунизм — бессмертное учение Христа» или про попытки НБП* слепить коммуно-фашизм как жизнеспособный гибрид.
*признана экстремистской и запрещена в РФ
Во времена «холодной войны» подъем интереса советских исследователей к утопическому социализму был связан с тем, что в странах третьего мира подобные далекие от марксизма, синкретические «социализмы с национальной спецификой» имели успех, с которым приходилось считаться6 . К тому же ряд современных авторам европейских немарксистских социалистических доктрин носил на себе определенный след утопических построений7 . Возможно, чтобы понять себя вчерашних, российским левым надо смотреть куда-то туда.
Сейчас кто-то резонно спросит: а разве всё это важно? В левом движении существует огромное множество мелкобуржуазных течений и их разбор далеко не всегда сообразен с требованиями момента. Отвечу так: хочет этого кто-то или нет, но «державная» версия коммунистической идеологии сыграла ведущую роль в противостоянии рыночным реформам в России и по сути была главенствующей для значительного исторического периода.
Вот пример. Если верить утверждениям российского историка-аграрника Виктора Данилова, срыв рыночных реформ в российском сельском хозяйстве произошёл преимущественно из-за социальных протестов. Это, к слову, подтверждал и тогдашний глава правительства И. С. Силаев8 . Когда я взялся подробнее за эту тему, то обнаружил, что ни для кого из современников не было секретом, что за всеми этими протестами стоят хорошо скоординированные аграрные стачкомы, видное место в руководстве которых занимали бывшие секретари из уже запрещённой КПСС, и что курировали их депутаты-аграрники, составлявшие костяк малочисленной, но боевой группы «Коммунисты России» в Верховном Совете. Это мы ещё не вспоминаем, что именно «советским консерваторам» удалось предотвратить декоммунизацию в России. Без усилий этих смешных дедов в толстых роговых очках значительная часть их патлатых молодых критиков с томиками экзистенциалистов вообще бы сейчас пальцы не гнула. Для любых левых в этой стране всё было бы «покруче».
Можно сколь угодно смеяться над основными постулатами этой сталинистской эклектики с её антисемитизмом, зацикленностью на культе личности, апелляцией к «традиционным советским ценностям» (!) в противовес «сатанинскому западу», но, когда рухнула Берлинская стена и неолиберализм вырвался на просторы Советского Союза, первым под руку для ответного удара попался именно левый национализм. Только он смог де-факто стать последовательным противником происходивших процессов. Не в абсолютном отношении, конечно, а относительно остальных антиперестроечных течений.
Образование современных российских марксистских организаций и движений, в том числе попытка вырваться-таки на кружковый этап движения, неразрывно связана с упадком этого левого национализма. Неужели кто-то наивно думает, что, будь эта массовая идеология протеста по-прежнему в силе, имей она под собой ту же мощную базу, всё существующее сейчас левое пространство появилось с той же силой и неизбежностью?
Да мы бы сейчас до сих пор вынуждены были доказывать, что «этот ваш марксизм» не является разновидностью сионизма! Ряд вопросов, которые сейчас кажутся такими важными и реально будоражат умы, просто не возникли бы.
Весь рост интереса к теоретическим вопросам, к ортодоксальному марксизму, наблюдается в связи с тем, что «советский консерватизм» неизбежно изживает себя. Он работал до тех пор, пока его «державные» лозунги накладывались на растущую социальную несправедливость. Требования «сильного государства», территориальной экспансии, возвращения к единой идеологии взамен «развращающей свободы», репрессий против «врагов народа» и в первую очередь мафии в глазах красно-коричневых были необходимыми предпосылками возврата к социальному равенству, обобществлению собственности, к реставрации, в конце-концов. Но жизнь распорядилась иначе, и нашего современника уже не надо убеждать в наивности этих суждений. Наше государство стало сильным, начало внешнеполитическую экспансию, а политический режим закрутил гайки и навязывает обществу единую идеологию. Но благополучие империи оказалось обратно пропорциональным благополучию её граждан.
И тут левый национализм начали разрывать центробежные тенденции. С одной стороны, последовательность требовала признать справедливость нового государственного курса и поддержать его хотя бы во внешнеполитических успехах. Но это означало отказаться от требований социального переустройства общества, поскольку всякая «революционность» теперь могла быть воспринята как расшатывание с трудом добытого «величия», а внешнеполитические успехи, не будучи объектом критики, ещё больше укрепляли режим, позволяя усиливать нажим на всех угнетённых и обездоленных внутри страны. Здесь не могло быть никаких вариантов, кроме как окончательно уйти «вправо» или «влево».
Кто-то может думать, что я подразумеваю здесь события 2014 года как вполне конкретную точку, но на деле всё описанное выше есть процесс. Его рамки нуждаются в уточнении, но ясно то, что он и по сей день не завершён. Причём это процесс куда более глубоко детерминированный, оно не «само упало». Что-то происходило с обществом на базисном уровне, с капитализмом.
Авторы манифеста сами замечают это, но будто бы обрываются на полуслове:
«В эпоху, когда шумели своими выходками отморозки Лимонова, а Удальцов ещё был молод и известен только в левой тусовке, на того, кто говорил о важности развития теории, смотрели с недоумением. Ещё пять-десять лет назад было модно называть революционной практикой танцы с красным бубном вокруг заурядного трудового или социального конфликта».
Вчитайтесь в эти слова. То есть была какая-то условная «эпоха», которая «не наша», в смысле — не текущий момент. Ориентировочно пять-десять лет назад она ещё была. А сейчас? По контексту напрашивается, что её не стало. «Стала» какая-то другая. А вот там, судя по дальнейшему тексту документа, с одной стороны, всё по-прежнему плохо, а с другой… тоже плохо. Но зачем тогда было противопоставлять? Чему в тексте противопоставление? Кажется, осознание того, что обстановка изменилась, есть, но признание этого не впишется в общий пафос.
А вместе с тем, растущий упадок национал-коммунизма есть рождение для всех ныне противоборствующих групп, а его смерть — залог будущего. Если кто-то хочет думать, что субъективный фактор, простое усилие воли где-нибудь в 1995 или в 2005 году могло привести к подобным же последствиям, то он очень сильно ошибается. Утверждениям о том, что «30 лет здесь до нас ничего не росло», можно лишь с улыбкой противопоставить: «Да нет, просто вас здесь все эти 30 лет не росло». И не могло вырасти. Почва была не та.
Позволю себе отвлечься на ещё один аргумент — о том, что все вот эти вот «красно-коричневые» — вообще «не наша история». Все их победы, мол, локальны и преходящи, в целом же «советских консерваторов» ждал провал, а их успех, будь он возможен, дал бы нечто другое, но «не социализм». А вот если бы в движении руководствовались более правильными воззрениями, а вот эта группа в 15 человек, которая придерживалась «трушного» марксизма… Да какими ещё «более правильными», если мы исходим из того, что постепенный подъём интереса к ортодоксальному марксизму исторически обусловлен? Если ответом будет то, что поиск новых организационных принципов, как и активизацию разработки теоретических проблем, можно было сделать массовым явлением волевым усилием независимо от конкретной исторической обстановки, то всё плохо. Так каким же «более правильным» путём все они должны были идти?
Успехи Четвёртого интернационала (читающим текст троцкистам просьба выбрать по вкусу из всех отколов) по основанию в России очередных сект самого правильного марксизма на фоне «красно-коричневых» не впечатляют. С чем этих последних вообще можно сравнивать? Левое диссидентство? Многочисленные «косплеи» фанатов мая 68-го и новых левых? Или кто там был ближе всего к «трушному» марксизму? Любые «истинно марксистские группы», какой бы ориентации они ни придерживались и кем бы ни были основаны, глядели они на запад или на восток, в 1990-е и даже в 2000-е были песчинками в сравнении с потоком. Как и ортодоксальные марксисты советской школы, которые бессильно плелись в хвосте этой огромной волны, обслуживая идеологически КПРФ или РКРП, не имея существенного самостоятельного влияния. Да, все они вели разработку каких-то проблем в ещё бумажных теоретических журналах, которые сейчас даже не всегда можно найти, но современная численность аудитории и уровень внимания им и не снились. И дело не только в появлении широкополосного Интернета. Самое движение было не то.
Возникновение ортодоксальных марксистских групп различного толка, противопоставляющих себя так или иначе «национал-коммунизму» путём пересаживания на русскую почву каких-то зарубежных доктрин или чего-то ещё, было спорадическим, случайным. Они не оставляли следов, не оставляли жизнеспособных «потомков», были в высшей мере неустойчивы организационно и ничтожны в политическом плане. И это лучшее свидетельство того, что время их тогда ещё не пришло.
История просила подождать. Даже сегодня, возможно, ещё рано.
Ведущей тенденцией времени была именно эта идеология левого национализма, в тех или иных крайностях, от реконструкции сталинского «советского патриотизма» в РКРП и «Трудовой России» до более основательного ревизионизма в виде «красного почвенничества» в КПРФ. Только такая идеология могла мобилизовать население на протест. Сюда же мы должны отнести и НБП, которая целиком укладывается в обозначенную выше схему развития. Это, кстати, ещё один аргумент в копилку того, что НБП, несмотря на самоидентификацию, по крайней мере, в прошлом, была явлением левого политического спектра.
Сейчас, как мне кажется, «Другая Россия» становится как раз тем осколком «национал-коммунизма», который всё более последовательно выбирает правую дорожку. Но если мы скажем, что они уже тогда, были «правые», то вообще весь левый национализм — явление, несмотря на название, сугубо правое. Добро пожаловать в мир А. Тарасова, где левых в постсоветской России на начало 2010-х вообще нет и не было… И не было никого, кто бы это опроверг!
Уличный акционизм: pro et contra
Начнём совсем издалека. Была ли у коммунистических сил в постсоветской России социальная база? Речь не о «национал-коммунизме», а об ортодоксальном марксизме. Между прочим, это важно не только для понимания тактики, но и для объяснения теоретических провалов.
Вопрос, казалось бы, абсурднейший. Буржуазия не существует без пролетариата, а для пролетариата уничтожение буржуазии есть одновременно и уничтожение своего пролетарского состояния. Тем не менее, это далеко не всё, ибо исторически известны прецеденты, когда наличие широкого слоя пролетариев ещё не гарантировало не только наличия высокоорганизованного рабочего движения или политического успеха марксизма (это ещё ладно), но даже и широкого распространения доктрины.
Например, в Соединённых Штатах Америки марксисты долгое время не имели существенных успехов, хотя местный пролетариат уже в XIX веке был многочислен. Причина в непрочной классовой структуре, которая не позволяла сложиться именно что потомственному пролетариату. Выражаясь языком современных монографий, который не безупречен с точки зрения нашей методологии, но зато понятен каждому, кто открывал учебник обществознания в современной российской школе, межпоколенная и даже внутрипоколенная мобильность была очень велика. Подробнее расписывать не буду, я в 2018 году не зря посвятил этому большой материал.
Сейчас же обратимся к работе «Оргвопрос» всем нам известного Александра Тарасова. Lenin Crew никогда не признавал в Тарасове теоретика, но всегда признавал его талант как левого публициста и грамотного критика движения. Я нахожусь на тех же позициях и, более того, многие его оценки и суждения относительно развития левого движения в РФ разделять не могу. Но есть один момент, который сформулирован просто с филигранной точностью. Итак, две цитаты:
«Важной экономико-социальной причиной поражения „Народной воли“ было то, что период её деятельности пришёлся на пореформенную Россию, когда после отмены крепостного права в стране ещё не сложилась новая классовая структура, не завершилось классообразование — и, таким образом, ещё не конституировался окончательно тот угнетенный класс, который был менее других заинтересован в капитализме, на который должна была опираться революционная вооруженная партия и чьи интересы она должна была представлять. Поэтому „Народная воля“ просто не могла ещё успешно проанализировать классовую структуру российского общества, не могла переориентироваться с крестьянства на пролетариат (следовательно, и с народничества на марксизм), не могла найти свою массовую базу (хотя на практике, несмотря на постоянные теоретические апелляции к крестьянству, „Народная воля“ вела основную пропаганду и черпала основные силы из „народных низов“ именно в среде городских рабочих)».
И теперь:
«В странах „новой периферии“ проходит процесс деиндустриализации и вовлечения этих стран — на невыгодных для них условиях — в систему глобального капитализма. Это означает, что начавшийся 20 лет назад процесс классообразования не завершён и не будет завершён, пока указанные выше процессы не достигнут своего логического конца, пока страны „новой периферии“ окончательно не займут своё место в системе глобального капитализма, в системе мирового разделения труда, пока не сложится воспроизводящаяся из поколения в поколение новая классовая структураВыделение моё. — В. П.. До тех пор, пока это не случится, левые в странах „новой периферии“ могут быть лишь, как когда-то в аналогичной ситуации „Народная воля“, авангардом армии без самой армии».
Это всё написано в 2012 году. Теперь мы с вами открываем коллективную монографию Института социологии РАН под названием «Социальная мобильность в усложняющемся обществе: объективные и субъективные аспекты». Читаем:
«Тенденции мобильности свидетельствуют о том, что в обществе нарастают процессы закрытости социальных групп, стимулирующие неравенство. На процессы углубления неравенства существенное влияние оказывают социальные институты и их современное состояние»9 .
И тут же:
«Классовая структура современного российского общества тяготеет к практикам воспроизводства. С каждым поколением пересечение межклассовых границ становится всё более трудным деломВыделение моё. — В. П., а траектория занятости всё чаще напоминает родительскую»10 .
Это — 2019 год. К концу 10-х годов XXI века мы ещё только подошли к тем процессам, которые, по мнению А. Тарасова, дадут левым в России прочную социальную базу. Мы в самом начале пути! У нас, пусть и по совсем иным причинам, чем в США XIX века, жёсткая классовая структура, связанная с окончательной поляризацией общества, ещё формируется. Точнее, даже так: нет качественно определённого состава именно что угнетённого класса. Буржуазия-то в «новой России» консолидировалась довольно быстро, в том числе в силу своей немногочисленности.
И это та тенденция, которая существует, но самим населением всё ещё не отрефлексирована. Население растерянно продолжает стучаться в уже наглухо запечатанные двери и продолжает вести себя так, будто они вот-вот откроются.
«Бытующие во всех социальных группах модели поведения и образцы мобильности по-прежнему трактуют существующую ситуацию как открытую, предоставляющую выходцам из разных классов одинаковые возможности социального продвижения, что в реальной жизни, в их опыте и практиках окружающих не находит подтверждения»11 .
Долго ли ждать ещё? Тема отдельного разговора. Судя по динамике — ещё порядком. Но, с другой стороны, как писал один поэт, «Срубленные головы стремительно умнеют». А «рубить» ещё будут.
Если опираться на это, лично мне совершенно очевидно, чего хочет коллектив Lenin Crew от современных левых. Бросить косплеи всякого рода, прекратить принимать желаемое за действительное (спорадические трудовые конфликты за какое-то мощное рабочее движение) и начать планомерную подготовку «офицерского состава» для армии, которая только формируется? Всё по плану диссиденствующего деда из журнала «Saint-Juste». Хорош ли план? Лучше, чем импровизации с неясной перспективой в духе «мы хоть что-то делаем». Правильный ли план? Спросите что полегче.
Но, внимание, вопрос: чего авторы «Манифеста…» хотят от левых за предыдущие 30 лет? В 1995 году? В 2005 году? Революцию? Революционную теорию? Партию, вооружённую революционной теорией? Я понятия не имею, сразу или нет пришёл к высказанным в «Оргвопросе» идеям сам Александр Тарасов, но даже если так, то не мне вам объяснять, что идеи и изобретения, опережающие время, очень часто обречены на долгое забвение, будучи непонятыми. И это не случайность, связанная с чьей-то благой или злой волей, это закономерность.
Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет. В условиях отсутствия прочной социальной базы левые применяли те идеологические средства мобилизации протеста, которые могли. Выбирали тактику сообразно возможностям, а точнее, их отсутствию. В конце концов, ориентировались на идеалы прошлого (неважно какого — 20-х, 30-х, 70-х), потому что только они и были реальны. Левые, от ориентированных на западный марксизм до ортодоксов, бросающие этим предшественникам обвинения в ретроградстве, просто ищут дешёвой популярности. Что в те годы, что сейчас. И очень печально, что находят её.
Идеал какого-то нового будущего с социалистической перспективой, несмотря на то, что звучал лучше, чем «Товарищи! Давайте назад в СССР», был в те годы фикцией. Потому что в то время не было никого, кто мог бы стать носителем нового идеала. Мы и сейчас лишь на пороге.
А проблема ностальгии как политического ресурса в том, что её высокий уровень абсолютно ничего не гарантирует, она может быть вообще не связана с угрозой посткоммунистическому порядку12 .
Можно ли смотреть на переход к кружковому этапу, как на простое субъективное усилие? Не должны ли были наступить какие-то предпосылки для перехода на этот этап? Разложение и упадок «советского консерватизма», например? Стабилизация капитализма? Стабилизация классовой структуры? Ну хоть что-нибудь! Или всё держится на воле «атлантов» от марксизма?
Давайте на фоне всего этого посмотрим на уличный акционизм всерьёз, как на тактику. Поможет нам в том монография Д. В. Громова «Уличные акции (молодёжный политический активизм в России)». При этом надо сразу оговориться: автор не заинтересован в том, в чём так отчаянно заинтересованы мы, то есть в рассмотрении явления в историческом контексте. Совсем напротив, политические акции и их анатомия интересуют Громова сами по себе, как законченное явление.
Начнём с определения. Согласно Д. В. Громову, «Уличные акции — одна из форм политического действия; к их числу относятся демонстрации, шествия, митинги, пикеты, перфомансы, хэппенинги и т. д. <…> Под акционизмом в нашей книге понимается практика специфических групповых и индивидуальных действий, направленных на формирование какого-либо информационного посыла и имеющих черты театрализованной презентации»13 .
Особого внимания, на мой взгляд, заслуживает упоминание того, что акционизм — это особая политическая тактика14 . В самом деле, давайте посмотрим с некоторыми вводными на все вот эти символические действия — захваты зданий, закидывания деятелей продуктами и театрализованные представления перед журналистами.
Во-первых, примем утверждение А. Тарасова о том, что процессы складывания классовой структуры в России не завершены сейчас и уж тем более не были завершены тогда. Желающие спорить — спорьте. Доказательство массовой социальной базы для российских левых году в 2005?.. Без всякой иронии, это будет даже интересно почитать.
Во-вторых, отметим, что сами по себе акционисты в России — это ничтожное меньшинство. Грозная и, казалось бы, мегапопулярная НБП, сумевшая оставить свой след даже в виде так называемой НБ-культуры, — это даже на самом пике деятельности всего лишь 10 тысяч человек по России!15 Сразу уточню, что автору этой монографии я верю больше, чем цифрам представителей партии. Хотя, безусловно, есть и другая статистика. Назывались и такие цифры: НБП — 22 тыс. человек, АКМ — 5 тыс., СКМ — 28 тыс.16 Учитывая тот факт, что в последней структуре я мог непосредственно наблюдать, как делается подобная статистика, тут у меня есть большие сомнения, причём не только в последнем случае, а во всех. В то время ещё были шансы пробиться на регистрацию через Минюст, у СКМ вообще регистрация была строго обязательна, и «накручивалось» всё только так. К тому же всегда есть разница между людьми, которым просто выданы партбилеты, и людьми, которые реально держат на себе региональное отделение каждый день.
А теперь учтём ещё и тот факт, что для коммунистов рассмотрение «взрослых организаций» и присовокупление их к численности «молодёжек» в рассматриваемый период почти лишено смысла, т.к. в 2000-х движение оказалось в огромной «демографической яме»17 . К слову, это почти не осмысленное левыми явление, в том числе и в плане влияния на развитие теории. Коммунисты в России нулевых — либо «пионеры», либо «пенсионеры». Даже те организации, которые не позиционировали себя как чья-то «молодёжка», на деле редко объединяли людей средних лет. Кому тут было мысль вперёд двигать?
Это, конечно, не самая главная причина, но одна из них. Одно из объективных обстоятельств. Людей среднего возраста, прочувствовавших весь упадок реального социализма, коммунистические идеи почти не трогали. Это накладывалось на то, что речь о 2000-х, когда произошло снижение общей политической активности и никого ничто уже не трогало вообще.
Так что повторим ещё раз: мы ведём речь о ничтожном меньшинстве. Причём и относительно численности российской молодежи. И отечественные, и иностранные наблюдатели замечали, что российская молодёжь 2000-х — жуткие политические конформисты18 . Кстати, это тоже мало кем поднимаемый вопрос. Выросшие при авторитарном, а то и тоталитарном, по некоторым оценкам, режиме, «советские люди» были более склонны втягиваться в политический процесс и в различных формах проявлять себя как граждане. В то же время их дети, первые питомцы «свободной России», с охотой деградировали до «населения». Готовые сопротивляться хоть в каких-то формах на базе хоть какой-то идеологии были исключением из ряда вон.
Да, конечно, были и провластные «Наши», которые однажды собрали аж 60 тыс. человек на одну акцию19 , а заявляли о себе и того больше и громче, но все мы понимаем, что они имели административный ресурс (не всегда давление, ещё и поощрение) и деньги. К тому же членство там могло потом помочь в продвижении по карьерной лестнице. Так что это нельзя рассматривать как чисто политическую активность.
В-третьих, нужно учитывать характер самого политического режима в России. Приватизация не привела к созданию широкого слоя мелких собственников, она стала основой для чудовищного социального расслоения. Итогом рыночных реформ стало формирование узкой прослойки крупных собственников, которые не без конфликтов, но всё же разделили сферы влияния в стране, а из страха перед ограбленной и униженной массой народа отгородились от неё кордоном силовиков и бюрократии. Всё, что было с нами в постсоветское время, — лишь продолжение и конкретизация того великого передела собственности.
«Государство расположилось в России как оккупационная армия» — расхожее народное творчество, отлично характеризующее текущий момент. Многим коммунистическим критикам новых российских порядков казалось, что всё дело в том, что Россия — то ли колония Запада, то ли полуколония… На деле если Россия и является колонией, то внутренней. Колонией того небольшого числа «европеизированных монголо-татар», жизнь которых сосредоточена в странах золотого миллиарда и чьи отпрыски уже и забыли, как выглядит родина. Наши «заокеанские хозяева» прекрасно говорят по-русски и развернули здесь огромную армию баскаков для обеспечения всех своих капризов и нужд за счёт бесправного населения.
Всё перечисленное выше — не сторонняя лирика, это имеет непосредственное отношение к делу. Когда основная часть населения не воспринимается даже как электорат, с ней не может быть диалога. Этих людей не пытаются как-то интегрировать в ту куцую казённую политическую систему, которую удалось построить. Даже чрезмерная активность ручных партий вроде КПРФ уже бывает наказуема. Люди в стране — не субъект политической системы, они — её объект, такая же вещь, как и цифры, которыми их перечисляет Росстат. Любая их низовая инициатива — подозрительна. Любая попытка обратиться к ним «через голову» государственной машины — наказуема. Они — не граждане, они — население.
Это существенно отличает акционизм постсоветский от, например, французского.
Д. В. Громов признаётся, что не имел возможности провести полноценное сравнительное исследование. Но он отметил главное.
На Западе самые жёсткие беспорядки, которые устраивают те же антиглобалисты, воспринимаются как нормальная часть политической культуры. Участие в них само по себе, без совершения конкретно обозначенных преступлений, не наказуемо. Такая деятельность для государства и общества признаётся «безопасной», нормальной частью партийных игр взрослых дядь, делящих портфели20 . Так оно, в общем-то, и есть. Уличный протест как милый досуг для молодежи — бесплодность, за которую его критикуют и ныне, причем справедливо.
Русский акционизм в силу особых национальных условий оборачивался совсем иным. Он отличался не только ненасильственностью и в целом меньшей агрессивностью, чем европейский, но также и тем, что наше государство реагирует на него, как бешеное. Это и создание проправительственных «молодёжек» (Молодая Гвардия, Россия молодая, Наши, Идущие вместе — и это ещё даже не весь список)21 , в том числе с «дружиной» на случай силовых действий22 , и сами «неопознанные» силовые действия23 .
Мы уже не говорим о преследованиях участников подобных акций в обычной жизни. Для европейца, ушедшего с антиглобалистского протеста, шоу заканчивается. Есть протест, а есть нормальная жизнь. В России человек, вышедший на улицу протестовать, на всю жизнь остаётся вне закона, с пятном на биографии, он «взят на карандаш». Государство воспринимает участие в подобном как нечто преступное.
Причём интересен тот факт, что когда случилась «оранжевая революция» на Украине, то её опыт заимствовала не оппозиция, а власть, ибо «антиоранжистские» прокремлёвские организации были слеплены в том числе по лекалам цветных революций. Но, опять-таки, это была «реакция без революции». Подробнее мы рассуждали об этом явлении здесь. В 2000-х уже ни одна политическая сила не была достаточно большой, чтобы угрожать власти.
Значительная часть критиков акционизма сосредотачивалась на том, что активисты борются с этой властью абсолютно бездумным и бесперспективным способом. Бинго! На самом деле, опираясь на данные Д. В. Громова, можно заключить, что объективно русский акционизм вообще не нацелен на борьбу с властью, что бы о нём ни думали даже сами современники. Эта тактика, по крайней мере, на русской почве, была направлена не на то, чтобы напугать государство, надавить на него или к чему-то принудить. Акционизм — не террор. Столкновение с государством, как ни странно, является побочным эффектом. Да, оно придаёт действиям экстремальности, оно включается в акцию как момент спектакля, усиливающий общий драматизм. Но это тоже лишь средство, поскольку главное — не просто «попасть под дубинки», а заставить представителей власти показать истинное лицо24 . В условиях упадка протестной активности насилие, на которое активисты прямо провоцировали власть (последняя не слишком страдала, за неё переживать не стоит), прямо имело своей целью повысить информационную отдачу от действия25 .
Но что же тогда акционизм имеет своей целью? Он направлен, как ни странно, на массы, на население в целом. Это способ агитации.
Обработав огромный фактический материал, Д. В. Громов констатирует, что главный адресат всех этих театрализованных политизированных представлений с флагами и плакатами — народ. Кто-то скажет: это неправда, главный «зритель» выходок политизированной молодёжи тех лет — это различные оппозиционные издания. Кто-то может даже вспомнить примеры, когда акции отменялись, если журналисты отказывались их освещать. И это правда. Как и то, что в реальности СМИ выступают именно в той роли, в которой их желают видеть сами протестующие — как средства агитации в их руках. Большинство узловых моментов в деятельности акционистской организации завязано на СМИ постольку, поскольку это шанс обратится к широким слоям населения26 .
В этом плане показателен комментарий А. Соколова к его акции по подрыву памятника Николаю II на Ваганьковском кладбище. Дело сначала было квалифицировано как вандализм, затем как терроризм (да, терроризм ночью на кладбище, чему вы удивляетесь?), потом снова как вандализм, а затем и вовсе как причинение вреда имуществу частного лица. Подробнее можно прочитать в статье А. Тарасова.
«Сегодня человек может говорить всё, что угодно, потому что никакой реакции не будет. Можно кричать, что убивают в Чечне, что зарплату не выплачивают по полгода, и никто не услышит. Поэтому все молчат. Поэтому в итоге всё выплескивается на улицы или выливается в октябрь 1993 года. … В политике того, что тише взрыва динамита, никто не слышит. Это, я считаю, сегодня единственный способ обратиться к конкретным людям и к общественности»27 .
То есть здесь прямо указано, что всё затеяно сугубо в пропагандистских целях, обращено к людям. Это весьма странный способ борьбы с государством — вандализм с целью привлечь внимание СМИ. Отгадка проста: государство здесь фигурирует постольку, поскольку…
Между прочим, всё это 1997 год, ни о каком влиянии уже сложившейся традиции на сознание тогда еще юного отрока речи не идёт. НБП только-только провела первую свою «акцию захвата» на крейсере «Аврора». По сути говоря, идея приходит во многие головы одновременно, независимо друг от друга, пробивает себе путь явочным порядком. Это уже тенденция.
Безусловно, были и те, кем двигали иные мотивы:
«Для многих радикалов борьба становится самоцелью, а детальное политическое и социально-экономическое позиционирование при этом оказывается излишним»28 .
Да, всегда можно взять эту сторону, гипертрофировать её и закрыть тему. Но это как если бы в будущем, вспоминая 2010-2020-е, критики этого времени судили бы всю «кружковщину» по группе «Рабочий путь». Можно и идеализировать всех радикалов 2000-х. Но для нас смысл должен быть в том, чтобы найти объективную истину.
Ещё о пропаганде. Д. В. Громов в своей монографии констатирует то, в чём у меня до сих пор не получается убедить целый ряд «старых активистов», а именно то, что листовки и газеты в подавляющем большинстве случаев были бесполезны и не играли существенной роли в расширении организаций по сравнению с громкими акциями. Создание и распространение печатной макулатуры носило скорее символический характер29 . Фактическая ориентация организаций на уличный акционизм дополнительно подтверждает этот вывод. То, что отрицалось на словах, признавалось по ходу самой жизни. Даже сленг политических радикалов 2000-х — и тот крутится в основном вокруг акционизма. Больше ничего в нём отражения не нашло. Маленькая, но очень характерная деталь30 .
Далее — сама форма протеста. Вот уж что точно было объектом самых страшных нападок. Какое отношение эти выкидыши «современного искусства» имеют к политической борьбе? В книге Д. В. Громова этой связи уделено особое внимание. Тот факт, что политический «уличный акционизм» в России и «уличный акционизм» как разновидность современного искусства близки — вовсе не случайность, это даже отражено в определении, которое он им даёт. На мой взгляд, один из интервьюируемых мной ранее активистов НБП достаточно ёмко пояснил этот факт:
«Ну да, изображали весеннее обострение, говорили абстрактно о несовершенстве человеческой природы, переводили это в дзен хороший. Это чуть-чуть цепляло. А изображать из себя монолитную, серьёзную политическую силу, которая с сегодня на завтра весь мир перевернёт, идя колонной в пятьдесят человек…
В этом плане уличные акции сделали шаг назад. Я и сегодня вижу: собирается кучка подростков, да все тщедушные такие, почти женоподобные, и пошло: „Мы — русские!“, „Нация…“ Кто нация? Вы, что ли, нация? Это изначально смешно смотрится. Клиника. НБП старалась прежде всего не быть такой политической клиникой, как все эти националисты, верные большевики-ленинцы разлива Нины Андреевой и прочие подобные. Лучше всего это удавалось через безумие. Хотя иногда не получалось».
Только совмещение политической повестки и уличного искусства позволяло быстро и эффективно решить целый ряд задач. Во-первых, действовать малыми силами, «за народ, но без народа». Во-вторых, привлечь внимание СМИ экстравагантной формой, потому что тогда на протест нельзя будет закрыть глаза, ссылаясь на его маргинальность и ничтожность. В-третьих, компенсировать чудовищно низкую эффективность агитпродукции. По воспоминаниям автора данных строк, в подобных акционистских организациях на региональном уровне далеко не всегда находился хоть один человек, пришедший «из-за партийной газеты», но почти всякий прибывший был заинтересован через информацию о той или иной проведённой акции.
По-прежнему остаётся вопрос, какое отношение всё это действие имело к политике. Понятно, что обращаться к народу через голову государства… Но зачем? Возникает это недоумение, к слову, не только у левых, но и у самых преданных поклонников подобных организаций, которые, как известно, находятся по ту сторону баррикад. В отзыве на смерть Э. Лимонова один из бывших сотрудников Оренбургского УБОПа, не цитируя наше интервью с бывшими активистами Оренбургского НБП Е. Касауровой и Р. Волосневым прямо, тем не менее, обратился к данному материалу. Мы, конечно, рады, что, оценивая политическую обстановку в России, вы читаете лучшее, но ссылки всё же надо оставлять.
Так вот, нас интересует немного другой фрагмент, так сказать, о более общих вещах:
«Разумеется, при этом нацболы УБОПовцев называли не иначе как душителями свободы. Милиция, по их мнению, не давала заниматься им политикой.
А было ли это политикой?
Никогда не забуду радостный, преисполненный адреналина визг одной из девушек, которую пытались препроводить в милицейский УАЗик после очередной несанкционированной акции с плакатом прямо у Дома Советов. Радостный, слышите? визг. „У-и-и-и!“ Загружать её моим коллегам пришлось туфлями вперёд. Было и забавно, и непонятно, политика это или уже не очень».
Всем стоящим на подобной позиции, а их и среди левых оппозиционеров немало, отвечу так, как считаю на данный момент: нет, это не было политикой в смысле борьбы за власть. Саму цель «разбудить народ» как политическое действие ещё возможно так рассматривать, но это лишь один аспект. В целом же — нет. Сами участники таких революционных, квазиреволюционных, антиреволюционных и многих других организаций могли думать что угодно. Но по факту — нет, это была не политика.
Но это не их вина, не их глупость. Реальность такова, что в России нет политики в смысле борьбы за власть. И не было в их время.
В нашей стране это просто уголовно наказуемо — бороться за власть. В России можно бороться с муниципалитетами за скверы, с работодателями за зарплату (с чего многие левые активисты прямо тащатся), можно бороться с феминизмом, можно за феминизм, за права кошек и собак, с застройщиком за дольщиков… За что угодно, но только не за власть.
Регионы железно завязаны на центр. Настолько, что в стране не осталось обещанного когда-то федерализма. Все ветви власти стали придатком одной — исполнительной. Выборы давно ничего не решают, ни местные, ни федеральные. Первые — в силу того, что прав у этого самоуправления осталось — на одной ножке постоять, и уже по сути всё равно, кто победит. Вторые же — потому что на федеральном уровне власть завязана на один-единственный пост.
Даже не надо прибегать к аргументам, что выборы везде фальсифицируют. Это попросту не имеет значения. За власть в России нельзя бороться, её нельзя даже на время подержать, за неё можно в лучшем случае подержаться с позволения. Вот так вот «и забавно, и непонятно…»
В этой связи, на мой взгляд, осуждать подобные акционистские движения нельзя. Потому что, по-детски играя в протест и пытаясь бесплодно «разбудить народ, разбудить обывателя, подготовить его к политике», они, тем не менее, отказались играть в политику по-взрослому. Разве та, «взрослая» политика — это не глупая игра? Борьба между «парламентскими системными» и «непарламентскими системными», изображающими бурную оппозиционную деятельность против руки, которая их кормит? И где же было больше серьёзности? По крайней мере, уличная молодёжь подготавливала будущее, которое будет их отрицать. Наше будущее.
Вот и в Д. В. Громов отмечал поразительную «невстраиваемость» подобных движений в политическую картину. Да, некоторые участники «взрослели», уходя в официозное поле, некоторые известные политики использовали уличных радикалов как трамплин. Но факт в том, что их самих так и не удалось никуда интегрировать31 . Они всегда оставались непонятным раздражающим фактором, который стремились поставить вне закона. Это не считая орды проправительственной молодёжи, которую кормили и поили практически только ради противостояния им, слабой кучке тех, кто был обречён проснуться, но так и не понял, как разбудить остальных.
Потенциал без будущего
Имели ли все эти телодвижения революционный потенциал? Я убеждён, что нет. По крайней мере, для коммунистического сегмента акционизма это более, чем очевидно. Взять хотя бы провал пресловутой «встраиваемости» в протест.
По наблюдениям автора монографии32 , беготня левых за любым трудовым конфликтом, до которого они могут дотянуться, стала массовым явлением после 2005 года, когда единожды это сработало во время протестов против монетизации льгот. С тех пор это стало любимым досуговым мероприятием подобных партий и движений. Кстати, наряду с АКМ, СКМ и троцкистами, активно этим занималась и НБП. Ещё один, пусть и не фундаментальный, но довольно-таки весомый аргумент в пользу её левизны на тот период. Из правых «встраиванием» занималось активно только ДПНИ, но там конфликты были, конечно, со своей спецификой.
С одной стороны, по тексту вроде бы можно сделать вывод о том, что какое-то влияние на сами протесты это имело. Вот ещё один факт, нами пока совсем не оценённый. Такая вот «забытая сторона экономизма»: протесты становились более организованными, так как активисты теперь были более подкованы юридически и более склонны радикализировать обстановку. Как это оказало влияние на то же рабочее движение как независимое, самостоятельное явление? Ещё предстоит выяснить.
Нет никаких сомнений в том, что требования протестующих при такой поддержке выполнялись, а вот требования программ, за которые якобы дрались политические активисты — нет, ибо все, кому была оказана посильная помощь, просто расходились по домам. В этом плане я целиком разделяю критику LC против экономизма.
Впрочем, как указывал Громов, власти уже к началу 2010-х годов нашли прививку от подобного, демонстративно идя навстречу тем, чьи требования носили верноподданнический характер, и игнорируя тех, кто начинал разговаривать с флагом наперевес. Это способствовало тому, что залогом успеха стало отсутствие вмешательства политических сил, а не наоборот. То есть и то, что было, отняли.
Сейчас этому явлению стремятся дать второе рождение. На мой взгляд, больше на эмоциях — «надо же что-то делать, ну надо же делать, ну что вы сидите, делать надо…», — чем руководствуясь реальной обстановкой и здравым смыслом.
Западные книжки по профсоюзному органайзингу — это замечательно, но я не замечал, чтобы кто-то всерьёз стремился выстроить модель истории постсоветского рабочего движения и действовать, отталкиваясь от неё. А без этого нельзя утверждать, что происходит что-то совершенно новое, что имеет революционный потенциал, а не является механическим повторением опыта предыдущих лет, когда к любой забастовке приставали на уровне «вашему протесту флаг не нужен?».
Хотя такое изучение на уровне компилятивной обработки уже сделанных специалистами исследований — вполне выполнимая задача. Небольшой коллектив, имеющий образование, управится за год. У Lenin Crew на данный момент таких свободных ресурсов нет, но и задача-то должна по идее быть архиважнейшей не для «высоколобых теоретиков», а как раз для тех, кто сейчас ломится в цеха. Как мне кажется, отпугивает их не столько объём работы и отсутствие кадров, сколько предвидение вот этого башлачёвского:
«Но ветки колючие обернутся острыми рогатками.
Да корни могучие заплетутся грозными загадками».
Ведь на самом деле такие партии и движения проявляют «антиисторизм» ещё больший, чем авторы «Манифеста научного централизма». Получается, по их мнению, в 1990-х или в 2000-х годах никто ничего подобного их «профорганайзингу» не делал? Никто вообще ничем не занимался — и только они одни пришли в конце 2010-х на этот ваш YouTube, бросили шапку у порога, и давай «реальными делами заниматься» на собранные донаты? Сейчас пойдут клочки по закоулочкам… Да уж нет, что-то подсказывает, что тропы все хоженые. И «Демократия — это власть», как только обрела русский перевод, стала настольной многим юношам и девушкам по всей стране и во всех организациях. Те, кто с блеском в глазах сегодня пересказывают очередные наполеоновские планы о том, «как нам поднять профсоюзы», не знают своего вчера. Ветераны РКРП, пожалуй, могут посмеяться из прошлого над этими жалкими попытками натянуть на какой-нибудь мелкий трудовой конфликт политическую обёртку. Они ворочали тысячами, десятками тысяч.
А всё это в том числе и потому, что не написали у нас никакой внятной истории левого движения, да и сегодня она не пишется толком. Вот и получается сплошное «колесо сансары». Прошёл цикл в 10 лет, «динозавры» во всём разочаровались, разошлись, пришло «племя молодое, незнакомое» — и давай собирать грабли предшественников по новому кругу.
А ведь бить экономизм, имея на руках осмысление всех прошлых поражений, было бы много легче. Исходя из этого, я понимаю, почему отсутствие этой истории политически выгодно людям, носящимся взад-вперед с бубнежом «надо же что-то делать, ну надо же делать, ну что вы сидите, делать надо…» Почему рядом с этими людьми оказался и LC, мне не ясно.
Ладно, чёрт с ним, с экономизмом. Рассмотрим отсутствие революционного потенциала с другой стороны. Акционистская тактика не только никуда не вела, но и обладала некоторым деструктивным влиянием на партии и движения, её избравшие. Если точнее, она существенно влияла на географию их действия и взаимоотношения политического центра с региональными отделениями. Ориентация на «столицы» делала регионы не субъектами, которые формируют политику центральных органов своей организации, а беспомощным хвостом центрального аппарата.
На мой взгляд, это порождало особый тип «интеллигентской» партии. Её платформу придумывали 2-3 человека в столицах, находилось несколько регионов, согласных присоединиться для веса, и так получался Съезд. Потом деятельность партии в регионах сводилась к информационной поддержке центра и судорожному «простукиванию» остальных регионов на предмет людей, желающих создать у себя отделение. Чтобы опять-таки обслуживать центр, в то время как обратная связь была делом символическим. Главное, как очередной ЦК себя чувствует, а в провинции самые централизованные «ленинские» партии живут и действуют чуть ли не на правах автономистов. Москва далеко, Москва только фотоотчётами интересуется и арбитражем в конфликтах. О том, чтобы «всероссийская» партия действительно была учреждена «всей Россией», речи даже не шло.
Почему так? Во-первых, в столицах живее ещё оставшаяся политическая жизнь, здесь больше поводов для акций. Во-вторых, легче привлечь внимание СМИ33 . В-третьих, легче территориально собрать кулак в одном месте. Всё это приводило к тому, что лучшие ресурсы отвлекались на большие города. Регионы «безлюдели» активистами. В 2006 году подавляющее число членов московского отделения НБП составляли не коренные москвичи, а иногородние студенты и приезжие!34 . Это касалось не одних только нацболов, это была целая демографическая тенденция35 . История о том, как политический активист уехал в Москву и закрепился там — стандартная часть политической биографии многих «леваков» тех лет. Обратных примеров, как «левак» закончил МГУ, но отказался от карьеры, чтобы уехать в затухающий моногород «подымать народ», — это не то что редкость, это нонсенс.
И после этого кто-то смеет утверждать, что цель этих объединений была — пролетарская или какая-либо ещё революция? Как метко заметил один из авторов Lenin Crew, московские «экономисты» выглядят довольно забавно: это люди с копеечными газетами на жёлтой бумаге, которые агитируют бороться за свои права людей из рабочей аристократии, получающих по 50 000 рублей рублей в месяц и более, вместо того чтобы героически поехать в провинцию, где в действительности якобы находится их нищенствующая социальная база. Революция! Но недалеко от МКАД…
Депрессивные моногорода и забытые сёла36 , где действительно поколениями зреют «гроздья гнева», никогда не были целью российских несистемных левых. Единственная революция, в которую они реально верили и на которой реально хотели погреть руки — революция бархатная. Потому что театрализованный спектакль с ритуальными жертвоприношениями в столице может сопровождать только передачу власти от одного сегмента правящей элиты к другому. Но, как показал пример Киева, левых туда не зовут.
Ни за кем из этих организаций не было народа, это бесспорно. Более того, встань он каким-то чудом за ними — не думаю, что их вожди придумали бы, что с ним делать. Протесты зимы 2011-2012 годов, когда число протестующих резко подскочило, а также вырос их средний возраст, тому показатель. Уже это изменение, весомое, но не покушающееся на «карнавальную» суть событий, привело к дезориентации старых вожаков. Достаточно вспомнить знаменитую фразу Э. Лимонова: «У меня украли революцию». Всё, что мог сказать вождь самой успешной акционистской банды в России37 .
Но я не думаю, что они при этом были абсолютно бесплодными. Во всём этом был общедемократический потенциал. Эти молодые люди, захватывающие приёмную Президента, приковывающие себя наручниками к решёткам, первыми в России заговорили об угрозе всё нарастающего авторитаризма. Заговорили тогда, когда ещё никто не верил. Они кричали, пытаясь обратить на это внимание общества. Если бы им удалось докричаться— хотя сомнительно, что такой шанс вообще был, — то никакой революции бы не произошло, но текущая политическая эпоха была бы легче.
Но нет, эти люди были проигнорированы дважды. Впервые — современниками, которые оказались глухи к их призывам, пусть это было естественно и в какой-то степени неизбежно. Но самое страшное, что они игнорируются и сегодня, когда мы уже всерьёз обсуждаем, сколько у нас осталось легальности: на двух ногах ещё стоять, или уже на одной ножке? Кажется, уж сейчас бы нам отдать этим людям должное… Не принять их за пример и идеал — именно что отдать должное, разобраться в них со всеми их плюсами и минусами. Но они и тут кругом виновны, теперь уже со стороны «своих».
Акционизм 2000-х надо осмыслить в контексте своего времени, а не глядя на современных его представителей. О них, впрочем, тоже скажем пару слов.
Конечно же, сегодня акционизм себя безвозвратно изжил.
Во-первых, изжила себя его идейная база. Даже если мы ведём речь о каких-то левых партиях и движениях, не связанных с национал-коммунизмом, его разложение косвенно цепляет и их. Потому что движение в целом интеллектуализируется, ищет новые способы агитации и пропаганды, выходящие за пределы хлёсткого лозунга, красивого жеста и так далее. Отрицая веяния времени на словах, на деле многие организации уже обзавелись кружками по самообразованию. Вот это классическое «в дверь прогнали, но тянем через окно». Левые в России, которые признают свои ошибки, — это вообще нечто поразительное, так что удивляться двойным стандартам не стоит. Правда, формальный завод кружков, никак не связанный с реальной перестройкой работы организации, ничего не дал. Как в басне «Мартышка и очки», уж крутились они с этими кружками, крутились… А потом такие: «Всё про кружки лишь мне налгали, а проку на-волос нет в них».
Во-вторых, полностью исчезло то, ради чего существовал старый акционизм и почему он ещё мог стрелять. Независимые СМИ, готовые освещать протест, исчезли38 , либо сменили формат, уйдя в интернет. Да, конечно, остался этот самый интернет, но его могучие возможности на деле сильно ограничены. Интернет-пользователь, как правило, сам конструирует своё информационное пространство из ряда источников, которые непрерывно «резонируют» друг с другом39 . Левый подпишется на левых, правый — на правых, аполитичный — на паблики про кино и машины. Все трое рискуют никогда не пересечься. В интернете «сами» каждого из них найдут только реклама и порнография.
Да даже внутри одного идейного пространства куча проблем! Предположим, я не слежу никак, ни через сайты, ни через соцсети за «Коллективным действием» (специально взял уже не существующую организацию, ибо пример с уже существующей гарантирует появление её представителей с претензиями, хотя я говорю без подтекста). Практика показывает, что её деятельность вообще может остаться мне неизвестной, потому что она не «резонирует» ни с одним из специфически левых СМИ, на которое я подписан.
Более того, у нас даже среди левых до сих пор актуально что-то в духе «Откуда это статья? С Политштурма? Да они же (сталинисты/троцкисты/догматики/ревизионисты/нужная характеристика), я даже читать не буду». Рассматривать в таких условиях Интернет как альтернативу старым СМИ означает быть предельно наивным. Это так не работает и не думаю, что субъективные усилия по формированию каких-то площадок и информационных кластеров что-то изменят. Очень красочно и независимо от книги Д. В. Громова об этом написал ближе к концу 2010-х на Sensus novus старый питерский левак Дмитрий Жвания.
В-третьих, окончательно умер принцип «юридической неуязвимости». В «Уличных акциях» Громова неоднократно акцентируется внимание на законопослушности российских активистов, отличной осведомлённости о законах, стремлению использовать «дыры» в них себе во благо. Знание закона, опора на него могли спасти активиста от преследований и проблем, обеспечить успешное проведение акции. В случае же выхода за пределы законности активист чётко знал, что именно он нарушает, на что идёт. Да, этот принцип и раньше работал далеко не всегда, всё же правила устанавливает само государство40 , но это была игра хотя бы с условными правилами.
Сегодня же можно констатировать, что пространство взаимодействия с властями становится всё более непредсказуемо41 . Что нормально, что на грани, а что за гранью? Какое из высказываний можно трактовать как экстремизм, а какое является допустимым? Какая из размещённых в социальных сетях картинок приведёт к тюремному сроку, а какая допустима? Что можно подвести под оправдание терроризма? Судебная практика последних нескольких лет приводит в смятение даже не свой строгостью или жестокостью, а абсолютной непредсказуемостью. И государство даже не стремится к какому-то внятному ужесточению, предпочитая оставлять относительно мягкие законы на бумаге, но право трактовки в каждом конкретном случае по факту.
Для Громова это было очевидно ещё в 2012, но, по моим субъективным впечатлениям, тогда подобная позиция была ещё маргинальна. А вот в 2020 году никому ничего объяснять, я думаю, не нужно. Когда-то фаер был хулиганством, сейчас могут приписать и терроризм — смотря какой контекст. Юридической неуязвимости в старом смысле больше нет.
В-четвёртых, потерян принцип «информационной неуязвимости». Никакие «эзоповы языки» уже не работают, посадят и за намёк. Интернет контролируется властями, а методы слежки за человеком через онлайн развиваются семимильными шагами. То, что сейчас существует в сети, существует там постольку, поскольку ему позволяют существовать. Благодаря, а не вопреки. В этом плане автор книги даже представить не мог, насколько незначительны те проблемы, что он описывал тогда, ещё в те годы42 . Сейчас всё хуже, много хуже. Описания проблем уличных активистов из 2012 года вызывают даже некоторую ностальгию в духе «вот было время…»
Такова реальность, которую можно принять или отринуть, но уйти от неё не получится. Можно ли продолжать заниматься уличным акционизмом в 2020 году, называя его «революционной практикой», хотя он даже в лучшие свои годы не был таковым?
Конечно, можно!
Можно провести акцию протеста за права учителей. Можно расклеить листовки, стикеры и сделать репосты на доступных двух с половиной площадках в регионе — и на центральной, где много подписчиков, которые, конечно же, сорвутся на другой конец страны ради получасового митинга (нет, просто пиар). Можно прийти в загончик с металлодетекторами, обустроенный полицией. Среди вас будет даже три учителя. Один — член организации. Вторая — студентка местного педа, по знакомству пришла. Третий — просто из случайно проходивших. Можно сделать по итогу фотоотчёт и раскрутить его на сайте вашей партии и в доступном ей медиапространстве. Главное — не забыть акцентировать внимание на том, что среди протестующих было аж три реальных учителя, а в отделении помимо этого есть ещё двое промышленных рабочих, один — даже член профсоюза. А то вдруг кто-то подумает — наверняка завистники — что вы от народа оторваны…
Всё это можно. Можно делать это годами, даже прямо ссылаясь на «славные традиции 2005 года». Но правда ли это нужно?
Деды и бабки из КПСС, выходящие на традиционные хороводы у местного памятника Ленину, тоже думают, что их форма протеста по сей день дико актуальна. Когда-то я откровенно смеялся: «Насколько нужно впасть в маразм, чтобы не замечать, сколь это убого?» И вот я дожил до того момента, когда те «матёрые уличные активисты», кто ещё не ушел, стали мужиками с огромными залысинами и пивными животами. Вот они с тем же бубнежом плетутся на те же площади и занимаются косплеем 2000-х в 2020 году, обзывая «комнатным революционером» всякого, кто не хочет раздавать их убогие газеты… Уже не смеюсь.
Вывод
Безусловно, всё коммунистическое движение должно искать новые формы и работать над усилением своей идейной платформы. Но я остался волонтёром организации не только в силу неспособности вынести очередной виток внутренних разногласий, но и в силу того, что те программные документы, под которыми я уверенно подписывался в 2017 году, в том виде, в котором они существуют сейчас, не работают. Кружки не стали ни массовой кузницей авторов для журнала, ни прототипами партии, организованной по производственному принципу. Обычная акционистская партия по территориальному принципу — а кому и зачем она нужна? Дешевле вступить в существующую, благо выбор богат.
Несмотря на то, что я остаюсь солидарным с журналом по поводу вопросов философии и тесно связан с коллективом лично, возможность отстоять вариант программы действий Lenin Crew я оставляю своим товарищам. И искренне желаю им в этом успехов.
И как раз потому мне больно видеть вопиющие ошибки. Ведь тот же Ленин, помимо критики предшественников, и притом беспощадной критики, понимал, сколь опасен разрыв революционной традиции. Потому что в своё время предпринимались попытки выставить тот же большевизм как продолжение худших черт нечаевщины, как ошибку, случайность по отношению ко всему развитию революционного движения. Сейчас революционная традиция тоже под атакой. Либеральная и консервативная профессура равным образом стремятся доказать, что декабристы — не революционеры, что распространение марксизма прямо не следовало из развития капитализма в России и бесплодия народничества. Революционную историю расчленяют, как бы невзначай подводя к тому, что нет её как единой традиции, нет в ослепительных вспышках бунта никакой единой закономерности. Каждый раз всё начиналось заново и один раз просто совпало с «системным кризисом империи».
Планы эти вполне могут получить отпор со стороны современных левых. Но то, что кажется абсолютно ясным для дел давно минувших дней, почему-то не укладывается в голове относительно современности. Зачем оказываем услугу либералам и консерваторам? Всегда, какие бы искажения с советской исторической наукой ни происходили, ядром всего изложения российской истории было революционное движение. К вечевым традициям Новгорода и Пскова в противовес Москве после деятельности одного усатого любителя Ивана IV, понятно, не тянулись. Но все крестьянские войны, все последующие дворянские и разночинские этапы — всё это была история огромной страны «снизу и слева» в противовес «истории государства Российского», которая исконно писалась «сверху и справа». У постсоветской России такой истории, по мнению авторов «Манифеста…», нет даже потенциально.
То, что она сейчас не написана — это само собой. Я знаю, что такое «движение молчаливых», но не знаю, что такое «движение глухонемых». И кто были эти люди, тысячи людей, которые, будучи осмеяны и отвергнуты обывателями, шарили руками в кромешной тьме, жутко ошибались, но всё же пытались нащупать путь к освобождению народа в эпоху первых Макдональдсов и WAP-Интернета?
И я бы даже больше сказал. Та организация, которая претендует на то, что нашла новую организационную форму для всего движения, более других должна быть заинтересована в решении вопросов современной истории. Потому что она должна доказать, что её рецепт, во-первых, основан на реальном опыте последних лет, во-вторых, отвечает на текущие запросы движения. Что он с жизнью связан! То же и в программных моментах. Как в свое время писал Ильич о предшественниках большевизма, «Марксисты должны, отвергнув все реакционные черты их программы, не только принять общедемократические пункты, но и провести их точнее, глубже и дальше»43 . Для этого их надо знать.
Вместо этого — отказ от темы. Констатация того, что в КПСС был ДЦ и она пошла ко дну, а потому нужен НЦ — это недостаточный аргумент, даже если вывод абсолютно верен. Потому что поезд этот уже ушёл. Между крахом КПСС и днём сегодняшним — пропасть. Не потому что много времени прошло количественно, целых 30 лет. Потому что качественно российский капитализм, а следом за ним — и левое движение, пусть и стихийно, но уже пережило ряд трансформаций.
Организация — лишь средство, она может быть любой, лишь бы цель достигалась. А это требует, чтобы инструмент был адекватен обстановке.
Примечания
- Этим термином я намерен отделять Новейшую историю от периода, который стартует после падения Берлинской стены и длится по сей день. ↩
- Подробнее см. недавнее интервью с А. И. Колгановым на страницах журнала /spichka. Перестройка: Интервью с Андреем Колгановым // Марксистский интернет-журнал /spichka. Дата обращения 24.05.20). ↩
- К вопросу об идее «волшебной книги», которая самим своим попаданием в руки активистов «расколдует» их сознание. Если кто-то представил себе ситуацию так, то представил ее совершенно неправильно. Исторически народничество было подорвано не только работой В. И. Ленина, но и событиями Первой русской революции, первыми двумя Думами.
Кивая на это, и возражают обычно, что «жизнь сама все расставит по местам». А вместе с тем необходимо, чтобы эти самые «места» были заранее обозначены. Теоретический разгром ещё не есть окончательная победа, но он является её необходимой предпосылкой. Иначе никак.
Собственно говоря, это та причина, по которой Lenin Crew так много внимания уделяет теории. Это не есть идея-фикс на все времена. Просто пока что для этого, во-первых, подходящая обстановка, снаряды за окном не рвутся; во-вторых, это самый необходимый фундамент для всех грядущих побед. ↩ - Заседание Конституционного суда Российской Федерации 30 июля 1992 года // Материалы дела о проверке конституционности Указов Президента РФ, касающихся деятельности КПСС и КП РСФСР, а также о проверке конституционности КПСС и КП РСФСР. Том 2. М.: Спарк, 1996. С. 195-224. ↩
- Неманов И. Н. Социальный утопизм и общественная мысль // Методологические проблемы истории философии и общественной мысли. М. : Наука, 1977. С. 99. ↩
- Володин А. И. Общее и национально-особенное в домарксистском утопическом социализме // Методологические проблемы истории философии и общественной мысли. М. : Наука, 1977. С. 141. ↩
- Мухачёв В. В. Утопический социализм и его место в истории общественной мысли // Методологические проблемы истории философии и общественной мысли. М. : Наука, 1977. С. 112. ↩
- Пищикова Е. И банк на банк пошел стеной // Российская газета. №213 (259). 15 октября 1991. ↩
- Социальная мобильность в усложняющемся обществе: объективные и субъективные аспекты: [монография] / [В. В. Семёнова и др.]; отв. ред. В. В. Семёнова, М. Ф. Черныш, П. Е. Сушко. ФНИСЦ РАН. — М.: ФНИСЦ РАН, 2019. C. 457. ↩
- Социальная мобильность в усложняющемся обществе: объективные и субъективные аспекты: [монография] / [В. В. Семёнова и др.]; отв. ред. В. В. Семёнова, М. Ф. Черныш, П. Е. Сушко. ФНИСЦ РАН. — М.: ФНИСЦ РАН, 2019. C. 457. ↩
- Социальная мобильность в усложняющемся обществе: объективные и субъективные аспекты: [монография] / [В. В. Семёнова и др.]; отв. ред. В. В. Семёнова, М. Ф. Черныш, П. Е. Сушко. ФНИСЦ РАН. — М.: ФНИСЦ РАН, 2019. C. 458. ↩
- Уайт С. Прошлое и будущее: тоска по коммунизму и ее последствия в России, Белоруссии и Украине // Мир России. Социология. Этнология. 2007. №2. С. 30, 44. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 6−7. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 12. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 52. ↩
- Ваторопин А.С., Ваторопин С.А. Современная российская молодёжь как объект идеологического влияния левых партий и движений: социологический анализ // Вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2012. № 2. C. 88. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 55. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 82−83. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 64. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 298−302. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 58-66, 69. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 120. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 109. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 130−131, 267. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 365. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 190−192, 162, 136. ↩
- В политике не слышат ничего тише, чем взрыв динамита [Интервью с А. Соколовым] // Бумбараш-2017. 1997. № 6 (46). ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 42. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 222−223. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 297. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 98−101, 142. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 143−146, 154. ↩
- Хотя тут можно поспорить, так как некоторые независимые региональные телеканалы, освещавшие действия оппозиции, умерли позже, чем последние свободные СМИ в центре. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 88. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 29-31. ↩
- Вообще единственная оппозиционная политическая партия, которая систематически ведёт работу в сельской местности — это КПРФ. Остальные даже не то что брезгуют, у них зачастую и аграрной программы-то нет. Такие активисты крестьян видели только на плакатах, которые размещают в ВК. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 448-449. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 306-307, 459. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 310−311, 334−335, 433. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 284]. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 166−179. ↩
- Громов Д. В. Уличные акции (молодёжный политический акционизм в России). — М.: ИЭА РАН, 2012. С. 353−355. ↩
- Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 1, с. 393. ↩